Григорий Мещеряков - Отыщите меня

Да разве она сможет заменить маму? Или хотя бы сестру Ленку? Да никогда!

За ночь напорошило белым пухом, утром глаза слепит солнце, мороз. Снег пушистый, глубоко утоптана тропинка, что ведет к накатанной санями дороге. Оступишься в сторону, завалишься и угодишь по пояс в сугроб, полные валенки наберешь. Успевай вытряхивай, пока снег не растаял.

Петька привык бродить один. Приятелей не было, с Соплей дружить не хотел.

— Крайнов! — окликнула Валентина Прокопьевна. — Приходи после прогулки ко мне.

Голос звонкий, как у певицы. Больше месяца назад позвала к себе Петьку первый раз. Он хорошо запомнил, как остановился тогда, повернулся и посмотрел на нее. Она стояла там же, вверху на холмике, и улыбалась, словно бы обрадовалась встрече. Медленно подошел к ней. Полы шинельки поплыли по сугробу, подметая сыпучий снег. Она дружелюбно сказала:

— Крайнов, ты еще не был у меня дома, заходи в гости, не стесняйся…

На Валентине Прокопьевне было синее пальто с лисьим воротником. Мягкие черные валенки самодельной катки облегали ноги. Она переступала на месте, как будто согревалась, пританцовывая. Кудрявые завитые волосы распушились из-под цветастого платка, который на фоне белой зимы рябит красками в глазах. Щеки разрумяненные, точно натерты морковным соком, губы густо накрашены, блестят и щурятся голубые глаза.

Петька не противился, подчинился, пошел. В теплой комнате он обмяк и оробел. Словно в тумане видел ее лицо и как эхо слышал ее голос. Она говорила о письмах и розыске батьки. Потом принялась учить арифметике, чтобы Петька в детприемнике не отстал по учебе. Какая может быть в этой перевалке учеба, один смех, и талдычат постоянно каждому тут дураку, что для скорой победы нужно хорошо учиться. Слышал Петька слова такие много-много раз, но для победы нужны снаряды, а не отметки в тетрадях.

В учебном классе почему-то больше всего занимались арифметикой. Другие предметы — то есть, то их нет, то через раз урок ставят. А математику каждый день в расписание впишут с восьми часов утра первым уроком. Пробрякает где-то в темном коридоре ленивый звонок, и в учебный класс, освещенный двумя линейными лампами, уже входит заместитель начальника детприемника и начинает пичкать цифрами да задачками. Начальника редко видели на территории детприемника, он весь в делах и разъездах, а зам его очень редко отлучался. Ему было трудно ходить, он инвалид, и вроде бы у него еще раны не зажили. Мало кто видел, что делал он в детприемнике, но математику вел исправно в каждом классе. Был он нелюдим, озлоблен, никого не хвалил, даже тех, кто соображал. В серых тетрадях размашисто ставил «удочки» и «плохо» с точками. Других отметок не признавал. Петьке эта арифметика поперек горла застряла. Она и раньше труднее всего ему давалась.

— Эй, Генералец, — кричит какой-нибудь «холоп», — сколько будет дважды два?

Язвят, потешаются, а Петьке не до смеха. Не выходит, и весь тут счет, хоть лопни.

Много разных и не понятных Петьке задачек да примеров перерешал он с Валентиной Прокопьевной в последний месяц. Может, за все время своей учебы Петька столько не решал. Примеры с цифрами даются ему полегче, а вот с задачками беда, ни одной одолеть не мог. Валентина Прокопьевна так старалась, словно не арифметические действия решались, а сама судьба, вся дальнейшая жизнь Петьки. Вот и сейчас она без умолку говорит, растолковывая. Наклоняется, и Петька ощущает ее тепло. А заденет невзначай плечом, тут вся арифметика из головы сразу вон, ни условия он не слышит, ни решения, ни ответа. Краснеет, стесняется, сопит, как круглый оболтус, боится отодвинуться и рот раскрыть.

В комнатке натоплено, жарко. Валентина Прокопьевна распарилась и раскраснелась. Быстро переоделась, набросила легкий халатик.

— Крайнов, а почему ты про маму и своих родных мне ни разу не рассказывал?

— Они все погибли…

— Ты, наверное, много горя испытал? — сочувствует она.

— Как все… — говорит Петька и отворачивается.

— Я понимаю, Крайнов, как тебе тяжело и больно…

— Как всем… — буркнул он.

В глазах у нее появились слезы. Она молча гладила его голову. Обнимала, ласково прижимала и успокаивала:

— Ничего, Крайнов, все переживем, миленький…

Она казалась куда больше взволнованной, чем Петька. Он вдруг сам за себя испугался. Сердце от непонятного страха стучит, дыхание перехватывает, все тело приятно и болезненно потягивает, мускулы напрягаются. Где-то дрожит в животе, плохо голова соображает. Петька сидит ни жив ни мертв, изо всех сил скрывает это состояние от Валентины Прокопьевны, а то еще она заметит, и тогда Петька сгорит от стыда. Халатик коротенький, без пуговиц, лишь лямочки по бокам болтаются, под ним никакой одежды. Кожа на ногах Валентины Прокопьевны гладкая, так бы ладошкой и провел, да почему-то Петьке страшно это делать. Она сама нисколько не стесняется, наверное из-за его малолетства. Неожиданно стиснет его, точно клещами, он замрет, не шевелится, стараясь скрыть непонятную свою болезнь и чтоб она чего плохого не подумала. А когда целовать его от жалости принялась, совсем Петька дурно себя почувствовал, вроде бы температура подскочила и он вот-вот сознание потеряет. Неожиданно Валентина Прокопьевна оттолкнула его, быстро встала, подбежала к рукомойнику, ополоснула лицо и грудь, взяла одеколон «Кармен» и слегка помочила виски. Потом вернулась, обняла его плечи теплыми руками, но тут же отпрянула, спросила:

— Это что у тебя?

— Бечевка.

— Какая еще бечевка? Ты что, крест носишь?

— От часов.

— Настоящих часов?

— Настоящих.

— Откуда они у тебя?

— От батьки достались.

Бечевку он так и не снял с шеи и часы не отвязал. Валентина Прокопьевна держала их в руках, разглядывала и открывала крышку, еле касаясь пальцами решетки циферблата. В этот момент она походила не на строгую воспитательницу, а на обыкновенную девчонку, удивленную и обрадованную занятной игрушкой, как будто первый раз в жизни карманные часы увидела.

В один из дней, отрешенно глядя в окно, Валентина Прокопьевна призналась Петьке, как ей одиноко. Ни близких, ни родных и даже подруг у нее здесь нет. Совсем скучно и тоскливо быть одной в этой Купарке. Муж ее с самого начала на фронте. Рассказывала, какие шлет ему хорошие письма каждую неделю. Муж велел ей никуда отсюда не уезжать и дождаться его. Несколько раз сам обещал приехать, проведать, повстречаться, но ничего из этого не выходило.

— Мне бы очень хотелось сделать мужу приятный подарок, вот как эти часы, — сказала вдруг она.

Петька промолчал. Отдавать, дарить или продавать свои часы он никому, даже Валентине Прокопьевне, не собирался. Потом в шутку и смеясь спросила:

— Сколько там, на твоих серебряных?

Не снимая со шнурка, Петька подал часы ей в руки. Она с удовольствием открыла крышку и долго любовалась. Спустя несколько дней она опять спросила:

— Сколько там, на наших серебряных?

Петька в ответ только пожал плечами. Она тут же продолжила толковать про условия какой-то задачки. Наконец, оторвавшись, надолго о чем-то задумалась.

— Знаешь, как мне до войны хорошо жилось? Ты даже, Крайнов, не представляешь… Все у меня было, а больше всего кавалеров, самых красивых парней… Я ведь молодая была и очень симпатичная. Они мне все до одного нравились, ухаживали за мной, бегали на свидания. А я возьми да выйди замуж… — Она улыбнулась. — Мне достался очень хороший человек, только вот мало пожили, потому без детей и остались… Хотели иметь сына.

Петька чувствовал себя посторонним, ни кивнуть, ни поддакнуть не смел. Не для него вроде бы эти разговоры. Наверное, рано еще ему их слушать.

— Вот поэтому-то я к тебе, как к своему родному сыночку, и привязалась, — сказала Валентина Прокопьевна, подошла, ласково обняла, поцеловала. — И никому не отдам, и в обиду не дам.

Петька не знал, как себя вести и что ей ответить.

— Ну ладно, иди, Крайнов, — устало выпроводила она.

Петька вышел на снежную улицу и спустился вниз. Там, у подножия горки, он совсем был скрыт от посторонних глаз и любопытных окон. Тропинка незаметно уходит к дороге, виляет из стороны в сторону…

В последние недели батька неотступно приходит во сне. То зовет к себе, то кличет с собой, то проходит мимо, словно не узнает родного сына. Не просыпаясь, Петька вытягивался в струнку, изо всех сил звал и кричал, потом вскакивал, открывал глаза, испуганно оглядывался и смотрел на проснувшихся. Одни ворчали на него, некоторые грозили кулаком, другие смеялись с издевкой, и все ругались отборной бранью. Пришлось Петьке спать под подушкой, плотно накрыв голову, чтоб не слышно было его криков и стонов. Но разве спасешься от самого себя?

Без батьки жить уже невмоготу. Кончалось терпение искать его по белу свету и бесцельно ждать. Надоело торчать здесь, в Купарке, и ничего о нем не ведать. Петька стал ходить к тракту, что протянулся недалеко от поселка и соединял Котельничи с Кировой. В Купарку от тракта был отворот. Ходил теперь Петька на тракт часто и незаметно для других. Там он ждал приезда батьки на специальной или попутной машине. Что он приедет, у Петьки сомнений нет, надо только не прозевать и вовремя встретить. Почему-то казалось, что если он пойдет к тракту, то батька приедет быстрее. Сидя в сугробе, смотрел на дорогу в обе стороны и видел, как изредка поодиночке или вереницею бегут по тракту «полуторки» или «трехтонки», ни разу не останавливаясь и не делая поворота к Купарке.