В белых халатах с капюшонами, бойцы дружно поднялись и быстро пошли по твёрдому снегу. Красноармейцы миновали проходы, и тогда по городу ударила полковая батарея, полковые и батальонные миномёты. С криком «ура» советские воины бросились к валу и, как на тренировке, опираясь на лунки, выбитые тут же ударами прикладов, преодолели его.
- Вперёд, вперёд! – торопил их Родимцев, наблюдая атаку в бинокль.- Только не останавливаться…
В этот момент из-за домов выполз десяток немецких танков. Зачастили взрывы снарядов, выпущенные из их орудий. Цепи наступавших залегли, а потом попятились на свои позиции.
- Твою мать! – выругался обычно сдержанный Самчук. - Нам бы пару танков…
Вскоре повалил густой снег, и полковник решил повторить атаку, надеясь, что враг не ждёт так быстро нового удара.
- Может, проскочим?
Расчёт внезапно оправдался. Немцы заметили красноармейцев только тогда, когда те появились из летящей пелены снега и открыли уничтожающий огонь.
- Огонь!
Развернувшиеся с ходу артиллеристы, расстреливали злополучные танки с молчавшими двигателями.
Кругом всё горело, рвались снаряды на станционном складе боеприпасов. Через час комбаты доложили, что город захвачен. Около ста вражеских солдат сдались в плен, несколько десятков погибло.
- Взяли! – выдохнул облегчённо Родимцев. - Всё-таки мы его взяли…
- Дай Бог не последний! – сказал Самчук и перекрестился. - Хотя коммунистам и нельзя, но как тут не поверишь в чудо?
Герой Советского Союза Александр Ильич Родимцев сделал вид, что не заметил промашки начальника штаба. Он отвернулся к окну и улыбнулся.
- Победителей не судят, – подумал рано поседевший полковник. - А мы сегодня победили…
***
В ноябре 1941 года в Курской области 3-й воздушно-десантный корпус ускоренно переформирован в 87-ю стрелковую дивизию.
После сформирования дивизия была включена в 40-ю армию Юго-Западного фронта. Ей была поставлена боевая задача, освободить от немецко-фашистских захватчиков город Тим. В многочисленных ожесточенных оборонительных боях с немецко-фашистскими захватчиками на воронежском направлении личный состав соединения показал высокие образцы мужества, отваги, дисциплины и организованности.
Ведя непрерывные бои с немецкими захватчиками, 87-я стрелковая дивизия наносила огромные потери фашистским войскам и своими сокрушительными ударами уничтожала живую силу и технику противника, беспощадно громила немецких захватчиков. Верховное Главнокомандование по достоинству оценило подвиг десантников в боях за город Тим.
Приказом Верховного Главнокомандующего от 19 января 1942 года за проявленную отвагу в боях за Отечество с немецкими захватчиками, за стойкость, мужество, дисциплину и организованность, за героизм личного состава 87-я стрелковая дивизия преобразована в 13-ю гвардейскую стрелковую дивизию. 27 марта 1942 года дивизия была награждена орденом Ленина.
Комната сверкала чистотой, на огромных окнах висели голубые, с белым цветочным узором, занавески.
- Всё вокруг такое странное, нереальное. - Григорий лежал в настоящей кровати, на белоснежной простыне, укрытый хрустящим пододеяльником.
Посередине комнаты стоял круглый стол, на котором торчала ваза с яркими цветами.
- Вот как выглядит рай! – удивился очнувшийся солдат. - Хотя вряд ли на небесах рёбра болят…
Переход из темноты небытия в реальный мир оказался крайне быстрым и неприятным. Всё дышало совершенным покоем, и Григорий долго, очень долго смотрел на эти цветы весёлых тонов, на саму вазу и на красиво вышитую скатерть:
- Как давно я ничего подобного не видел.
Ему хотелось вобрать в себя всю эту чудесную атмосферу безмятежности. Когда он натужно поворачивался, то слышал, как скрипят пружины кровати, точно так же как очень давно скрипели пружины домашней кровати.
- Как я оказался в этом чудесном месте? – недоумевал Шелехов, приподнявшись на локтях. - Ничего не помню…
В мягкости, которая окружала со всех сторон, было что-то столь успокаивающее, что она сама, казалось, оберегала его. Он мог спать сколько угодно, без всякой прерывающей сон стрельбы или кого-то, кто приказывал бы выметаться на работу.
- Что я сделал для того, чтобы со мной так чудесно обращались? – дивился солдат, когда смог пройтись по гулким коридорам. - Я ведь просто свалился с коня…
Госпиталь располагался в Пятигорске, который счастливо избежал невзгод начала войны. Вместе с ним госпитализировали нескольких человек, участвовавших в последнем бою. Им всем необыкновенно повезло.
- Когда тебя ранило, - рассказывал Толик Захаров, боец 3-й воздушно-десантного корпуса. - Мы как раз подошли к месту боя. Я сам видел, как ты подорвал немецкий танк. Такого чуда я даже представить не мог.
- Повезло.
Анатолий замолчал, зачарованно покачивая головой. Потом засмеялся и сказал:
- Как ты танкисту голову саблей снёс!
- Случайно…
- Служил в кавалерии?
- Каждый так сможет…
- Не говори ерунды, я бы не смог. - Не согласился Захаров.
- Жить захотел бы, так смог.
- Когда ты об землю шибанулся, я подумал, что готов. Наш санинструктор посмотрел, а у тебя кровь горлом идёт:
- « Не жилец!» – определил он, но отправил тебя в тыл.
Анатолий не торопясь свернул махорочную самокрутку и, затянувшись, продолжил:
- Меня в том боя тоже цапнуло чуток. – Он неободрительно посмотрел на левую руку, покоившуюся в гипсе. - На наше счастье на железнодорожной станции стоял санитарный поезд. Нас тут же осмотрел доктор. Ты всё время был без сознания, но доктор определил у тебя множественные переломы рёбер и ноги.
- Вот почему всё тело болит…
- Так ты до Пятигорска и доехал без памяти. Из лекарств в достатке оставался только морфий, вот тебя и кололи его всё время.
- Поэтому я ничего не помню, – обрадовался Григорий и честно признался. - А я уж думал, мозги отбил.
… Целый месяц он совсем не мог вставать. Пациент спал и ел, старался компенсировать всё, что упустил в последние несколько лет. Захаров оказался прекрасным собеседником, ненавязчивым и весёлым.
- У нас такие «фрукты» попадались, только держись! – Начинал он обычно вечерние разговоры. – Хочешь расскажу про Моню?
- Давай.
Толик садился поудобнее на железной кровати и начинал:
- Стояли мы под Киевом. Немец основной массой до нас пока не дошёл, так мелкие стычки. Все в нетерпеливом ожидании сражения, но жить можно. Накануне ранило двух наших телефонистов, пришлось занять их место у аппарата. Братья-разведчики скоро угомонились, кругом было тихо, стрельба почти прекратилась. По телефону передавали в штаб всякие скучные сводки, а оттуда шли распоряжения. Часам к трём разговоры затихли, начальство уснуло. Тогда начался долгожданный еженощный концерт Мони Глейзера. Моня был телефонистом штаба корпуса. Маленький, юркий, веселый, с огромным орлиным носом и карими глазами навыкате, он отличался музыкальными способностями, пел зычным голосом, был искусным звукоподражателем: умел кричать ослом, лаял собакой, кудахтал, кукарекал, имитировал голоса начальства. Происходил Моня из Одессы, где работал в духовом оркестре, специализировавшемся на похоронной музыке.
- Ежедневно играли у двух-трёх покойников, зарабатывали что надо, всегда было на что выпить, закусить и сходить к девочкам, - рассказывал Моня желающим.
Живому и непоседливому Моне трудно было высиживать по четыре-пять часов у аппарата. Чтобы отвести душу он, ко всеобщей радости, стал петь в трубку. Концерт широко транслировался по всем линиям связи. Репертуар Мони был широк: от классических опер и оперетт до одесских блатных куплетов. Иногда Моня зажимал двумя пальцами свой длинный нос и изображал саксофон:
- Пей, пей, пей! Утомленное солнце нэжно с морэм прощалось!…
Начальство смотрело на Монины художества снисходительно: его концерты не давали телефонистам уснуть в самые тяжёлые предутренние часы.
Той ночью Моня начал с арии Виолетты из «Травиаты»:
- Пр-а-астите вы навээки за счастие ме-ечтания! - сладостно тянул он, а потом вдруг оглушительно, во весь голос. - Налей-ка рюмку, Роза, мне с марозза! Пэй, пэй, пай, пээмббб! С адэсскаго кичмана сбежали два уркана! Мяу! Мяу!
- Моня, отставить! – внезапно раздался строгий бас начальника штаба корпуса.
Оказывается начальство тайком слушало Монины художества. Стали передавать распоряжения по поводу немецкого наступления. Утром Моню убило шальным снарядом…
- А мог бы стать знаменитым артистом. – Сказал Григорий.
- Сколько их погибло кто мог стать кем угодно?
- И сколько погибнет…
Григорий закрыл глаза с драгоценным ощущением защищенности и проснулся утром с восхитительным осознанием того, что его единственной обязанностью теперь было заботиться о себе самом.
