— Знаю, — отвечаю Шасу, — еще знаю, что есть синдром «внезапной младенческой смерти» и некоторые медики считают причиной смерти грудных детей сон, в котором им снится, что они находятся в утробе матери. Поскольку до рождения кислород поступает через пуповину, они «забывают» дышать и гибнут.
— Забывают дышать и гибнут? — Шас повторяет мои слова, отвернувшись к темному зеркалу бокового стекла.
— У евреев есть термин «трефа». Первоначально он означал, в буквальном смысле — «растерзанное животное», умершее от ран или физических дефектов и поэтому негодное в пищу или для жертвоприношения — «мясо животного, растерзанного в поле, не ешьте; псам бросайте его». А сегодня они так привыкли называть мясо или иной продукт, запрещенный в пищу! Их священники, считают, что изъятие органа и его замена может превратить больного в трефа — они против пересадки органов. Они исходят из того, что трефа неизбежно умрет, то есть превращающий человека в трефа сокращает его жизнь.
— Свинцовая пуля весом в тридцать шесть грамм, на скорости четыреста метров в секунду не пробивает израильский броник, но внутренности приводит в состояние несовместимое с жизнью. Боец, получивший такой удар через броник, «забывает дышать» и… гибнет. Превращение человека в трефа сокращает ему жизнь.
— Скоро нас перестанут убивать, отрежут «пуповину» национального самосознания, извлекут природные ресурсы, как жизненно важные органы — Шас резко разворачивается в мою сторону, — нас заставят забыть, как мы жили и мы забудем, кто мы есть. Мы станем просто мясо — трефа…
— Хочешь сказать, что мы с тобой, не убитые на своей войне — трефа? — спрашиваю, перебивая Шаса.
— Главное, не забыть «как дышать» без «пуповины», — отвечает Шас, принимая мой вопрос-вызов.
— …Война сеет смерть, — продолжает Шас.
Смерть — это вирус. СПИД сначала тоже имел статус синдрома, а после открытия вируса ВИЧ нозологию переименовали в ВИЧ-инфекцию.
Война — это форма вирусного заболевания, эпидемия — «повальная болезнь». Ты знаешь, что родители, потерявшие своих сыновей в Афгане, первые десять лет после их смерти погибают в четыре раза чаще, чем те, кто не переживал подобного потрясения? Суть болезни в том, что на фоне сильных душевных переживаний и стресса происходит внезапное преходящее ослабление сократимости сердечной мышцы. В результате в несколько раз возрастает угроза инфаркта и ранней сердечной недостаточности. Называется — синдром «разбитого сердца». Люди, потерявшие близких на войне, умирают от «разрыва пуповины» — «забывают», как дышать без тех, кто был частью их жизни…
Я продолжаю всматриваться в дорогу и вспоминаю историю моего земляка.
Умыров Куаныш Тулегенович, родился в 1962 году в селе Акан-Бурлук Арыкбалыкского района Кокчетавской области Казахстана, погиб в бою — 21 марта 1980 года под Джелалабадом. Награжден медалью «За отвагу» — посмертно.
Об обстоятельствах гибели Куаныша рассказал его друг Миша Пелех, служивший с ним в одной роте:
«…21 марта 1980 года один кишлак под Джелалабадом захватили душманы. Наш взвод получил задание уничтожить их. Мы атаковали душманов вместе с бойцами афганской народной армии. Нас обстреляли из одного дома. К нему направились пять бойцов: двое афганцев и трое наших, среди которых и был Куаныш. Они вошли в дом, но в первой половине никого не было, а во вторую женскую половину советским солдатам преградили путь шедшие с ними афганские солдаты — нельзя, мол, по их законам мужчинам заходить на женскую половину. Однако там засели душманы и вели оттуда огонь. Приказ есть приказ. И наши солдаты шагнули в запретную зону. Автоматной очередью в спину были сражены Куаныш, командир взвода лейтенант Медиум и рядовой Колесниченко. Когда мы следом за ними ворвались в дом было уже поздно. Куаныш получил сквозное пулевое ранение черепа и грудной клетки. Он скончался тут же, на моих руках…»
Как и у народов Северного Кавказа, у татар и северных башкир жилой дом чётко делился на две половины — мужскую и женскую. Иногда это два отдельных дома либо два помещения в одном доме, а если жилище однокамерное, то оно разделялось лёгкой перегородкой или занавеской. Женская половина — «чёрный дом» (кара эй) с печью для приготовления пищи и местом для женских работ, вход сюда посторонним мужчинам категорически запрещён. Мужская половина — «белый дом» (ак эй), здесь место хозяина и взрослых мужчин семьи. Белый дом иногда именуется «кунак эй» (дом для гостей), так как именно здесь принимают пришедших в дом мужчин, в нём вдоль передней стены, противоположной от входа, устроены нары (сэке), центральная часть которых является почётной (тор).
У южных башкир, ногайцев, казахов, которые ещё в начале ХХ века вели кочевой и полукочевой образ жизни, юрта также делилась на две половины линией, идущей от входа через центр с очагом к противоположной от него стене, где располагался тор — почётное место. Половина, расположенная справа от сидящего на торе, была мужской, а слева — женской. Иногда (но не обязательно) половинки отделялись занавеской.
Общим правилом поведения было такое: мужчины без особой нужды не заходят на женскую половину, а женщины — на мужскую. В прошлом высокая мебель отсутствовала, и сидели на коврах или кошмах. Позы для сидения были мужскими и женскими: мужчины сидели «по-турецки», поджав обе ноги под себя, женщины — подогнув под себя одну ногу, а другую, поставив на ступню и прижав коленку к груди. Сидеть по-другому считалось неприличным.
В прошлом, женщины, по нормам шариата и адата, были обязаны соблюдать ряд ограничительных правил поведения. У состоятельных татар существовали элементы затворничества женщин, которые не имели права покидать дом без сопровождения, закрывали лицо. У кочевников казахов ничего этого не было — у всех народов данной группы женщины не допускались к общей трапезе с мужчинами и даже «никах той» (обряд мусульманского бракосочетания) по правилам шариата производился в отсутствие невесты. Женщины в семье соблюдали «правила избегания» по отношению к старшим родственникам мужа, не имели права называть их по имени, появляться перед ними без головного убора, с открытым лицом и обнажёнными ногами, говорить, не будучи спрошенными.
Женская половина мусульманского дома, посещать которую могли только хозяин и его сыновья — символ абсолютной власти мужчины над женщиной…
Весной 1980 года в мирное село, где жили родители Куаныша, в дом Умыровых пришло извещение:
«…В ходе операции 21 марта 1980 года в районе города Джелалабада рядовой Умыров К.Т. проявил себя как мужественный воин. Ведя бой из горящего дома, он уничтожил четырех мятежников. В этом бою он был убит. За проявленное мужество и героизм награжден медалью „За отвагу“ посмертно.
Командир 66 мотострелковой бригады подполковник Смирнов…»
Народный этикет всегда мудр, многозначителен и практичен. XX век отмёл большинство норм этикета тюрков: «прогресс» не терпит «пережитков». Но и он бессилен перед народной памятью. Вот только желание предать её в угоду «общечеловеческим ценностям» стоит очень дорого..
…Светало. Мы уже минут тридцать ехали по строящемуся трёхсоткилометровому участку автострады, ведущей к Астане. Не смотря на отменное качество дороги, почти через каждый километр висел знак, ограничивающий скорость движения, были постоянные «сужения дороги», что заставляло маневрировать по трехполосному полотну трассы. Я впервые ехал по этой новой, отстроенной дороге и потому не спешил. Тихо играл CD, поставленный Шасом — Эрик Клэптон. Шас молчал. Молчал и я — обдумывая сказанное им.
По себе могу судить — чтобы успешно взаимодействовать с реальностью, достигая благополучия, необходима высокая самооценка. Обладая самооценкой, самостоятельно выбираешь для себя ценности и устанавливаешь цели, строишь планы, которые объединяют и направляют все твои действия. Это как мост, перекинутый в будущее, опирающийся на твердую уверенность сегодняшнего дня.
Шас мне казался мистиком, достаточно благополучным, надо признать. Его благополучность, по моему мнению, должна была иметь под собой достаточно высокую самооценку. Необходимость такой самооценки требовала контроля над реальностью. Но какой контроль над реальностью, когда голова набита приведениями, как средневековый замок? Для Шаса чувства были инструментом познания. Его вера рождалась отожествлением чувств с знаниями. Оставаться разумным возможно, пока чувства не провозгласят иное. Зная проблемы Шаса с памятью, я удивлялся наполненности его монологов. Единственно возможный результат попыток мистического погружения в потустороннюю реальность — психологическая непригодность для этой реальности. Это должно было поражать конфликт, рвущий Шаса на куски: выбирать, быть ли достойным жизни или быть способным к ней? Но самооценка и умственное здоровье требуют достижения обеих этих целей. Жить или смотреть, как за тебя это делают другие — лично я прошел через этот выбор, но какой выбор сделал Шас, мне было не понятно…
