— Отпусти меня, слышишь!
Ковыряться в ране наконец перестали, сделали перевязку и отпустили. В хирургическую палатку уже тащили человека, замотанного бинтами от пояса до подбородка. Ноги принесли опять к повозке, возле которой я очнулся. Тела из нее исчезли, вокруг сидели и лежали раненые. С удивлением заметил мальчика и девчонку лет двенадцати. Мальчишка желтый, костлявый, с перебинтованной рукой, курил самокрутку. Оказалось, они брат с сестрой, беженцы из Воронежа. Красноармеец лет тридцати слушал рассказ сестры, кивал головой и вырезал ножом узоры на ивовой палке. Принесли молоко и хлеб. Кружек не хватало, пили по очереди. Хлеб я отдал девочке. Поблагодарив, она положила его в сумку. Вскоре за детьми пришла мать и увела обоих.
— Ну и жизнь. Детей убивают, — поделился невеселыми мыслями красноармеец, вырезавший узоры на палке.
Потек вялый разговор уставших от боли и жары людей. Ситуацию на фронте не обсуждали, ничего хорошего. Говорили о беженцах, которыми забиты дороги, жалели детей. Жаловались на неразбериху, несли всякую чушь, вроде того, что теперь нам одна дорога — расходиться по домам. Я не согласился и сообщил, что организована сильная оборона, мы подбили три танка и заставили фрицев отступить.
— Мы — это кто? — ехидно поинтересовался красноармеец с палкой.
— Отдельный батальон десанта… ну, и другие части.
— Тогда ясно.
Скептически оглядел мои сержантские треугольники, добротные сапоги и нож на поясе. Остальные в ботинках с обмотками и без них. Кто-то сматывал обмотки в рулончик и прятал в противогазную сумку. Интерес ко мне потеряли и продолжили разговор без моего участия. В их глазах я выглядел придурком, нацепившим нож и болтавшим небылицы о подбитых немецких танках. Почти все красноармейцы, попавшие в санчасть, в глаза не видели вражеских солдат. Они получили ранения во время бомбежки и артиллерийского обстрела. Невозможность драться с врагом разлагала людей не меньше, чем неудачное отступление.
Ко мне подсел младший лейтенант-танкист с обожженным лицом и повязкой через правый глаз, как у пирата. Закурили. Оказывается, младший лейтенант из 40-й танковой бригады воевал рядом с нами. Посмеиваясь неизвестно чему, он рассказывал страшные вещи. Из двадцати машин его батальона вскоре осталось четыре. Немцы применяли бронепрожигающие (кумулятивные) снаряды, от которых танк сгорал со всем экипажем.
— Представляешь, «тридцатьчетверка» стоит целехонькая. Открываем люк, а внутри все испеклось.
Младшему лейтенанту везло. Сумел выбраться из вспыхнувшего танка, даже вытащить товарища, но по дороге в санчасть угодил под обстрел. На этом везение кончилось. Товарища убили, младший лейтенант сломал ступню, а мелкий осколок попал в глаз.
— Глянь, что там у меня? — спросил он, поднимая повязку.
— Глаз красный. Не лезь туда грязными руками, заразу занесешь.
— Не буду, — пообещал танкист и пошевелил распухшей ступней в лубке.
Сапог стоял рядом, накрытый танкошлемом. Младший лейтенант оказался неунывающим и веселым товарищем. Мы переночевали под одной шинелью. Утром получили молоко, но уже без хлеба. Красноармеец с палкой и еще несколько бойцов ушли в неизвестном направлении, а мы с танкистом отправились к врачам. Младшему лейтенанту выдали направление в глазную больницу. Медсестра в косынке осмотрела мою руку, помяла пальцы.
— Ой, да не отвлекайте вы доктора. Идите, отдыхайте.
У нее оказался мягкий украинский говорок, к которому я привык на родине. Хохлов в наших краях живет много. Я пошел провожать танкиста, он ловил попутку до Сталинграда. Полдня просидели с ним на выезде из балки, докурили махорку. Прощаясь, он обнял меня и пригласил после войны в город Минск. Я отмахнулся — не доживем до конца войны.
— Брось, Василий, не кисни.
— Тебе хорошо рассуждать. В тыл отправляешься, пока ногу залечат, пока глаз…
— Хорошо, — согласился белорус. — Но тосковать не надо, ихние танки тоже горят. Мы еще повоюем.
Проводив младшего лейтенанта, почувствовал себя одиноко. Тут еще начали проверять раненых в поисках симулянтов и самострелов. Началась суета, кто-то спешно уходил в глубину балки, некоторые оправдывались и даже пытались развязать бинты.
— Ладно, и так все видно. Отходи в сторону и отдыхай, — говорили им.
Когда меня опрашивали во второй раз, я не выдержал и послал проверяющих куда подальше.
— Ты не больно-то кипятись, сержант, — посоветовали мне. — Здесь вы все храбрые, а в окопы никто не рвется.
Проболтался еще сутки и отправился в батальон, никто меня не удерживал. К врачам все равно не пробиться, чувствовал я себя неплохо. Надоела неопределенность, унылые жалобы раненых и ожидание худшего. Вот-вот появятся чужие танки, куда бежать из лесной балки? Разбомбят к чертовой бабушке.
Батальон удерживал прежние позиции. Командир роты Иван Терентьевич Рогожин спросил:
— Ну, что, отдохнул?
— Так точно, оклемался.
— Политрук людей набирает, пойдешь с ним.
Оказывается, из дивизии поступило распоряжение сколотить взвод и направить в распоряжение штаба. Собрали человек тридцать, почистили сапоги и отправились в Бузиновку. Хутор неузнаваемо изменился. Многие дома сгорели, повалило плетни, повсюду виднелись воронки. Посреди улицы валялась убитая лошадь, убирать ее не торопились. Подполковник с тремя шпалами в петлицах оглядел строй, похвалил нас за стойкость, выправку и, накручивая самолюбие, объявил, что для нас имеется специальное задание. Слово «специальный» любили в армии во все времена. Мы оживились и готовы были выполнить любое задание. Борисюк мрачно предположил, что нас хотят забросить в немецкий тыл, однако его худшие предположения не сбылись.
С представителем особого отдела направились перекрывать дороги. В степи их много, более или менее наезженных. Запоминать дорогу ни к чему, достаточно лишь знать направление. По всем дорогам на юго-восток двигались люди, военные и гражданские. Пока мы занимались с одной группой, остальная масса обтекала нас и шла через степь, не ускоряя шаг, словно заведенный механизм. Беженцы вели овец, коз, под ногами крутились собаки с высунутыми от жары языками. По обочине целеустремленно шагала женщина, держа одной рукой девочку лет десяти, а другой — тянула на веревке корову с перекинутыми через хребет мешками. Двое мальчишек, ее сыновей, шли следом. Представитель НКВД подолгу вел разговор с командирами, проверял документы, некоторых приказывал отвести в сторону и держать под охраной. Из задержанных запомнился командир в ранге майора, который не смог объяснить, где находится его подразделение. Еще задержали военного, не имевшего никаких документов. Кто-то из наших спросил особиста:
— Может, шпионы?
— Нет, шпионы всегда с документами, — засмеялся тот. — Но его все равно надо проверить.
Политрук Елесин действовал энергично. В группе людей выбирал командира и отводил на обочину. Быстро расспрашивал, кто он и откуда. Капитаны и лейтенанты выходили из оцепенения, поправляли ремни, застегивали гимнастерки.
— Чего небритый, товарищ капитан? — делал строгое замечание Елесин.
— Негде бриться.
— А бойцы где твои?
— Вон, двенадцать человек.
— Все, что осталось от батальона?
— Сколько есть.
Особист усмехался, глядя на оживленного политрука. Разговаривать с людьми Юрий Матвеевич Елесин умел. В распоряжение капитана политрук выделял несколько лейтенантов, сержантов, группу рядовых бойцов, объявлял их стрелковой ротой и отправлял в хутор. Люди послушно шагали без всякого сопровождения. За день он сформировал не меньше десятка таких рот. В хутор разворачивали также машины и подводы с разным грузом. Чего там только не было! Ящики с патронами, тюки шинелей и белья, продовольствие. Когда проголодались, с машины сняли ящик рыбных консервов и накормили по очереди весь взвод. Разогретая солнцем рыба в томатном соусе показалась необычайно вкусной.
Затем снова до позднего вечера стояли на дороге. Мелькали разные лица, кто-то спорил, доказывал, не хотел останавливаться. Все же подчинялись, и мы отправляли очередную роту. Десять рот — это целый полк, а завтра включим в оборону столько же. Я считал, мы занимаемся нужным делом. Однако вскоре обстановка резко изменилась, нас снова перебросили в окопы.
Местность, где наш батальон держал оборону, называется Донская гряда. Степь с редкими деревьями, но ее нельзя назвать равниной. Пологие, иногда крутые холмы, между ними речки Лиска, Куртлак, Крепкая, пересыхающие к середине лета. Низины, которые лучше обойти, лесистые балки. Севернее хутора располагается высота 241, огромная по степным меркам гора. Кстати, знаменитый Мамаев курган в Сталинграде всего 102 метра высотой.
Здесь, на Донской гряде, немецкие войска застопорили свой ход, бои продолжались неделю. Я видел, как шли в контратаку «тридцатьчетверки», и невольно вспоминал раненого танкиста из Минска. Рев машин и лязг гусениц заглушали остальные звуки. Танки ушли за горизонт, несколько штук дымили перед нашими позициями, к нам выбрели трое-четверо танкистов, оглушенных и контуженых. Мы напоили их водой, а они рассказывали, что у немцев появилась новая пушка под названием «огненный змей», которая поражает машины за два километра. Я позже узнал, фрицы использовали против «тридцатьчетверок» 88-миллиметровые зенитные орудия, очень эффективные и весившие восемь тонн. Сам факт, что остановленные на Донской гряде части 6-й армии подтаскивали на передний край такое тяжелое вооружение, говорит о многом. Не желая терять в ближних боях танки, они расстреливали наши Т-34 издалека.
