— К чему нам так долго заниматься каким-то там Ивановым? Лучше я подъеду к станции на своем «газоне» и приглашу его проехаться в лес. Там мы его и обработаем.
— Нет, Леня! — возразил я. — Этого делать не надо. Привлекать Иванова нужно с осторожностью. Для нас он особенно ценен, потому что он — бригадир вокзальных уборщиков. И прибирает он, между прочим, эшелоны, идущие на фронт. Немцы, должно быть, ему доверяют, ведь первого встречного на такую, хоть и не видную, работу не возьмут.
— Ладно. Я могу хоть сегодня пойти к нему.
— Сегодня уже поздно. А вот завтра кто-нибудь из наших хлопцев покажет его тебе. Ты подсядь к нему, закажи кружку пива и потолкуй с ним. Твое задание — войти в доверие к Иванову и предложить ему работать в подполье. Назначишь встречу со мной в том же буфете.
— Нужно условиться о пароле, — перебил меня Клименко.
— Пароль должен быть такой, чтобы можно было воспользоваться им в любых условиях, даже если бы за тем же столом сидели посторонние люди. Скажем, я вхожу, когда Иванов уже сидит и обедает. Я не знаю Иванова. Он не знает меня. Я вынимаю портсигар, беру сигарету. Обшарил карманы и не могу найти спичек. Иванов вытаскивает из кармана зажигалку и любезно предлагает мне прикурить…
С этими словами я вручил Клименко зажигалку.
— Возьми ее и передай Иванову.
Леонтий внимательно осмотрел зажигалку и спрятал в карман. А я продолжал:
— Когда я прикурю и увижу, что это та самая зажигалка, я попрошу ее у Иванова, осмотрю и, найдя на ней монограмму из двух букв «Б. Я», покажу ему мой портсигар. На нем окажутся те же буквы. Вот таким образом мы и встретимся.
— Гм, — покачал головой Клименко. — Ну и выдумали же вы спектакль. Кому он нужен? Лучше привезем Иванова ко мне домой, посидим с ним, поужинаем и обо всем, договоримся. А если не найдем общего языка, тогда….
— Ты опять за свое. Нельзя же так внезапно ошеломить человека. Может растеряться, не сориентируется. Знаешь, какое нынче время? У меня уже такое бывало. Еще когда мы готовились в Москве, был в нашей группе один товарищ, железнодорожник из Ковеля. А у него в Ровно — давний приятель, друг детства. Железнодорожник все повторял: «Вот найду своего товарища в Ровно, тогда мы покажем фашистам!» А ему так и не пришлось лететь с нами. Сердце больное. Врачи забраковали и отправили назад. На прощанье дал он мне адрес своего друга. Я и зашел к нему сразу же, как прибыл в Ровно. И теперь еще жалею, что заходил.
— Что, отказался работать?
— Нет, этого я ему не предлагал. Думал только пробыть у него первую ночь. Но мой визит так поразил его, что он весь затрясся как в лихорадке. Я сую ему в руки свежую «Правду», показываю пистолет: мол, русский, ТТ, а он дрожит весь и умоляет: «Я верю, верю вам, пан, но прошу оставить меня в покое… У меня дети совсем маленькие… Жена болеет…» Я положил ему на стол пачку новых марок (мол, от его товарища) и собрался уходить, а он и денег не захотел, так обрадовался, что я у него не остался. Конечно, у него трое малых детей, жена больная, в доме нищета. Сам работает сапожником. Что ему до какой-то там подпольной работы? Но дело не в этом. Я был тогда еще неопытным разведчиком и действовал чересчур прямолинейно, не учитывая порой всех обстоятельств. Надо было сперва подготовить его к такому разговору, а уж потом начинать. Между прочим, после он как-то встретил меня в городе и говорит: «Может, вам негде переночевать, так, пожалуйста, заходите». Он теперь помогает ровенским подпольщикам, и, говорят, неплохо помогает. Несколько раз передавал, чтобы я не сердился и заходил. Я захожу, но по другим делам. То подошву подбить, то рант подправить.
Живет он бедно, а денег с меня не берет. Говорит: «Если за деньги, то я перестану чинить вашу обувь». Теперь его поддерживают наши товарищи. А меня все же попросил: «Не рассказывайте о нашей первой встрече никому…» Я пообещал, и никто, даже командир отряда, о ней ничего не знает. Вот только сегодня нарушил свое обещание, для того чтобы ты понял: к каждому человеку нужен особый подход.
Леня Клименко отлично усвоил свою роль. Он начал чаще, иногда по два раза на день, бывать в буфете. Оказалось, не так-то и легко «обработать» Иванова. Познакомился с ним Клименко уже на следующий день. Но Иванов был так молчалив, что откровенного разговора у них не получилось.
Как ни странно, а Леонтий увлекся этой последовательной «обработкой». Куда девались его горячность и нетерпение!
Они совсем не вдавались в разговоры на политические темы. Клименко оказался неплохим психологом. Он настойчиво искал «слабое место» в характере Иванова. Поначалу попробовал завести разговор о девицах, но сразу же убедился, что эта тема не волнует его нового знакомого. Потом начал ставить на стол бутылки, но выяснилось, что Иванов не имеет пристрастия к крепким напиткам, а кружка свежего квасиловского пива не действовала. Клименко брался за такие виды «оружия», как рыбная ловля, шахматы, преферанс, но соблазнить Иванова было невозможно.
— Боюсь, — жаловался мне Леня, — что из этого учителя ничего не выйдет. Слишком уж он аполитичен и до тошноты дисциплинирован. Пожалуй, придется поискать на вокзале кого-нибудь другого. Какой из него разведчик? За это время я успел уже познакомиться с оператором дежурного по станции. Сам — чех. Очень любит пиво. При каждой встрече просит, чтобы я привез ему несколько бутылок.
— С оператором поддерживай связь, — советовал я Лене. — Но Иванова не оставляй. Вот увидишь: он станет откровеннее.
— А он, часом, не агент гестапо? Что, если в первый же день, как я предложу ему связаться с партизанами, приведет с собой своих хозяев?
— Такие, как Иванов, для гестапо не подходят. Какая польза от хмурого молчальника, у которого нет ни товарищей, ни знакомых? Агенты гестапо всегда разговорчивы, заводят множество знакомств. Они никогда не отказываются от выпивки, от веселой компании с девочками и даже от преферанса. Лезут в душу любому встречному, даже если тот избегает их. Так что продолжай наступать на Иванова. Или он категорически откажется, или согласится… Он, говоришь, учитель?
— Да, он говорил, что до войны учительствовал…
— Попробуй тогда завести с ним речь о школе, о детях.
— Ладно, попробую, — согласился Клименко.
Спустя несколько дней, увидев Леонтия, я сразу понял, что у него есть приятная новость.
— Только что договорился с Ивановым, — с удовлетворением заговорил он. — Согласился. Взял вашу зажигалку и сказал, что ежедневно будет ждать в буфете того, кому должен будет предложить ее.
— Выходит, нашел с ним общий язык?
— Еще как! Посмотрели бы вы, как он изменился, когда я заговорил о детях. В кафе зашел какой-то мальчуган в лохмотьях, такой исхудалый, ну прямо одна кожа да кости. Попросил хлеба. Я вытащил из кармана несколько пфеннигов, а Иванов высыпал ему в мешок весь хлеб, который принесла официантка. Но тут откуда-то появился немецкий офицер и начал на всех кричать, что, мол, пускают в кафе всякую сволочь. Я посмотрел на Иванова и увидел в его глазах боль. Лицо его уже не казалось таким равнодушным и бесцветным. «Бедный мальчик, — начал я подливать масла в огонь, — что же ему делать, если его родители, как видно, погибли от бомбы или где-нибудь пропали?.. Видно ведь, что он и в школу не ходит… Сколько теперь беспризорных ребят, и никто о них не заботится. Что-то и учителей не стало, куда-то все подевались…»
Не успел я договорить, как Иванов начал: «Я учитель. Я люблю детей. До войны был учителем. А что я сегодня могу сделать? Школы закрыты. Работают только те, которые не понадобились под казармы и комендатуры. Вот мне и пришлось сменить указку на метлу, которой зарабатываю себе на жизнь. Вы думаете, мне легко видеть изо дня в день эти беспризорные и бесприютные существа?..» Он замолчал, и я понял, как ему тяжело. Да, он — наш, советский человек, советский учитель, он не покорился и никогда не покорится. На эту тему я больше говорить не стал, а решил перейти прямо к делу. Я предупредил его, чтобы он меня не перебивал и не задавал вопросов, пока я не закончу. Когда же под конец я сказал: «Если вы, товарищ Иванов, согласны работать с нами, вот вам зажигалка, за ней к вам придут партизаны». Он схватил ее, осмотрел, спрятал в карман и не задумываясь ответил: «Я согласен. Скажите, когда и где это будет и почему именно я должен ожидать, пока ко мне придут?» Я все ему подробно объяснил, и он вас будет ждать. Уверен, что не выдаст.
Наконец нам удалось установить связь с Ивановым!
Зажигалка… Ее подарил мне Александр Александрович Лукин. Не знаю, как и откуда она попала к нему, но такой оригинальной зажигалки никто — ни я, ни мои товарищи — еще не видели. Представьте себе: маленький, меньше спичечного коробка, блестящий плоский металлический предмет с заводным механизмом, как у часов. Нажмешь сбоку пальцем, крышка отскакивает, вспыхивает огонь, и зажигалка начинает наигрывать несколько тактов вальса Штрауса «Сказки Венского леса». Пока зажигалка играет, она горит, а заканчивается мелодия — и крышка автоматически закрывается. Но не только в этом состояла ее оригинальность. В специальный микробачок зажигалки наливался бензин. Никакой ваты, никакого фитиля. Как только отскакивает крышка, клапан открывается и загораются пары бензина.
