ходил с эскадронами в атаку, рисковал жизнью, но чувствовал — всегда остается для окружающих особой косточкой. И выговор у него, и походка, и обращение у него особое. И никакие окопы, никакие атаки не могли смыть с него все это, въевшееся с кадетского корпуса. Как-то заметил, что у пулемета ржавеет замок, стал выговаривать пулеметчику, но встретил такой яростный, негодующий взгляд, что опешил. А уходя, услышал приглушенное:
— Ишь тянет офицерика на старое. Рад бы разгуляться, да руки коротки…
Белые — красные… За кого он — Петр сам точно не знал, и поэтому, наверно, его терзали мрачные предчувствия. Его беспокойство со стороны могло показаться чем-то призрачным, несерьезным. И все же он не знал покоя, и был только один выход — отойти, залечь. Ну разве он не завидовал тогда конникам эскадрона: живут себе просто, идут прямо, никаких опасений.
Как-то комиссар спросил:
— У вас кто отец, Трубицын?
Петр, чуть побледнев, ответил тихо:
— Чиновник…
Два месяца после этого он еще воевал в дивизии, потом свалил жесточайший тиф. А выздоровев, добился от врача всякими правдами и неправдами справки о полной своей непригодности для службы: «Залечь, отойти в сторонку». И был уволен из армии по чистой.
И никогда не вспоминал об этих годах. Только в анкетах, которые приходилось заполнять при переходе с одной работы на другую, в графе «Место службы и должность» писал: «1918.VIII—1919.II — Чапаевская дивизия». И в отделе кадров, прочитав эту запись, смотрели на него с недоумением и после небольшой паузы просили показать военный билет. В военном билете сведения насчет Чапаевской дивизии подтверждались. И начальники по кадрам успокаивались: все верно. Дядю Петю принимали на работу…
Все это — анкеты, кадры, вопросы — было давно. Те времена прошли. Теперь дядя Петя не боится говорить, что был прапорщиком. Теперь его часто приглашают рассказывать про Чапая, особенно школьники. Ему даже выписывают для этого специальную путевку, и он, когда его приглашают, долго раздумывает, как у него со временем, и долго копается в записной книжке, вздыхает и подробно расспрашивает, какая школа, какого возраста ученики, какой зал в школе. Теперь он настоящий лектор…
3
А лекция у дяди Пети начинается так. Выходит на сцену учительница и голосом, каким обыкновенно диктуют на уроках, объясняет:
— К нам, ребята, приехал Петр Семенович Трубицын. Он в гражданскую войну сражался вместе с легендарным начдивом Чапаевым. Сейчас он…
В зале поднимается невозможный гул. Учительница машет руками, но больше ничего не может сказать. Тогда на сцену выходит дядя Петя — в черном выходном костюме, в галстуке. Лицо у него замкнутое, серьезное. Он кланяется, поправляет галстук и ждет когда ребята перестанут колотить ладошками.
Наконец тишина наступает, и дядя Петя говорит:
— Здравствуйте, ребята. Сейчас я вам расскажу про Василия Ивановича Чапаева, с которым воевал…
Громко и как-то заученно он рассказывает, где и когда родился Чапаев, кто были у него родители, когда он пошел на войну. Все это он вычитал в энциклопедии и в разных других книжках и теперь только пересказывал своими словами.
— Военный талант, — продолжает дядя Петя, — у Василия Ивановича был природный. Если бы его учили, еще не то стало бы. Он бы тогда такие чудеса творил. — Дядя Петя говорит это, и ходит по сцене, и все больше оживляется, рассказывает про разные походы, называет года, числа — все это он тоже запомнил из книжек, рассказывает про задушевные беседы с Чапаевым, про разные хитроумные задачки, которыми испытывал его Чапай: «Эй, Трубицын, раскинь-ка позицию: тремя эскадронами полк окружить…»
Ни задушевных бесед, ни хитроумных задачек не было, дядя Петя просто сочиняет. Сочиняет вдохновенно, весело, чувствуя прилив какого-то необъяснимого волнения, и сам в ту минуту искрение верит тому, о чем рассказывает.
А детский восторг подталкивает его все дальше и дальше. Он вдруг выпучивает глаза, упирается подбородком в шею, так что на щеках образуются толстые складки, начинает крутить невидимые усы и вприпрыжку бегает по сцене.
— Эй, гармонист! — кричит дядя Петя, подражая голосу Чапаева и потешно притопывая ногами. — А ну-ка, любимую, ну, жарь быстрей!
Ребята смеются, взрослые пристально глядят на дядю Петю. Но остановиться он уже не может.
Спустя час или чуть побольше та же учительница снова выходит на сцену и предлагает ребятам:
— Давайте поблагодарим Петра Семеновича, он нам много интересного рассказал.
Ребята разноголосо кричат: «Спасибо!» Хлопают ладошками. Дядя Петя кланяется и под аплодисменты, как артист, выходит из зала.
В кабинете директора, где висит его плащ, он, суетясь, достает из кармана старинный коричневой кожи кошелек; распахнув его, долго роется в многочисленных отделениях и, наконец, найдя нужную бумажку, подает ее учительнице. Бумажка эта — путевка. Учительница, не глядя, подписывает ее. Позже дядя Петя получит в кассе пять рублей — за лекцию.
«Ну вот и все… Ну вот… — вздыхает дядя Петя, выйдя из школы, — получилось, кажется, неплохо, вроде понравилось». В ушах у него еще звучат восторги ребят, аплодисменты. И все, что было в школе, ему кажется очень важным и нужным. И то, что прибавил насчет бесед с Чапаевым, кажется пустяком. «Так нужно. Ребята верят».
Дядя Петя шагает не спеша по тротуару, смотрит на окружающие огни, на вывески, светящиеся сахарным светом, на шумливую неугомонную толпу людей.
За купой густых деревьев — высокое здание с колоннами — театр. Дядя Петя задумчиво смотрит в ту сторону, воображает праздничную суету в полутемных ложах, блеск люстр, шуршанье шелка на женщинах. Что-то смутное, неясное копошится в душе, он и сам не поймет что. Какая-то жалость к себе, воспоминание о чем-то. И не поймет дядя Петя, при чем здесь театр, не поймет, почему вдруг забила его сейчас тоска. Снова видит он себя в старом офицерском кителе, худого, обросшего, одиноко шагающего за расхлябанной повозкой. И уж кажется ему, что рядом не дома, не улица, не звездное небо над головой, а голая степь, к дождь, и черные избы вдалеке, и от них узкая черная цепочка — эскадроны.
«При чем здесь театр? Почему вдруг сейчас?» — пробует дядя Петя понять себя. Но воспоминания захлестывают его. Опять видит дядя Петя людей, с которыми воевал в дивизии, вспоминает их лица, голоса, но все так смутно, неясно. Наверно, большими людьми стали, генералами. И ни один, поди, не помнит его, бывшего прапорщика?
Шагает дядя Петя все дальше и дальше. И уже не смотрит на ярко освещенные окна, на тени, мелькающие за ними, на отражение огней. Грустно сейчас у него на душе, плохо. Где-то там, за каменными громадами домов, его дом. Нет, не так. Сам с собою, один на
