— Послушай, Наталья. Пора бы нам освободиться от черной эсэсовской шкуры. Конечно, война еще не кончилась и униформа СС, не раз выручавшая нас, может еще пригодиться. Будем хранить ее, как семейную реликвию. Ты согласна со мной, Нат… Это же здорово будет — рассказывать про былое. Детишки, внуки наши будут слушать их, как байки дедушки и бабушки. — Черемушкин вздохнул с какой-то непонятной грустью, которую раньше за ним Коврова не замечала.
— Не переживай Женя-Женечка. Все образуется. Просто ты очень устал. Признаюсь, устала, зверски устала и я. Чувствую, что и морально стала сдавать храбрая зайчиха. — Она не стала больше беспокоить словами и так чем-то расстроенного близкого ей человека. В душе Натальи происходил глубокий разлад между действительностью и оптимистическими планами. Подняв руку, стала нежно теребить его волосы. — Женя, Женечка. Имя-то какое мягкое, женское. Как бы хотелось… — Женщина испуганно, словно коснувшись пальцами горячего предмета, отдернула руку, нащупывая возле себя оружие. — Смотри, — прошептала она, вжимаясь телом в землю и стараясь не дышать.
Черемушкин мгновенно отреагировал на порывистое движение подруги, подтянул к себе автомат и, скосив в левую сторону глаза, осмотрел лежащих в траве товарищей. (Они ведь договорились через полчаса, оставив для охраны лагеря и пленного — Касаткина с Антоновым, идти на работы для подготовки просеки к приему самолета). Убедился, те видят то же самое, что и он с Ковровой.
В густеющих сумерках в метрах пятидесяти от расположившихся разведчиков с пленным бригаденфюрером СС Вайсом на просеку с южной стороны, цепочкой по фронту, выходили немецкие солдаты: рослые, крепкие, уверенные в себе парни в кепи с длинными козырьками. Шли крадущимся шагом, по-охотничьи держа в руках автоматы.
Черемушкин, взглянув на вражеских солдат, сразу же определил, что это егеря, отборные немецкие части, пожалуй, посильнее, чем эсэсовские: стойкие в обороне, неустрашимые и упорные в натиске при штурмовых атаках. Во все времена в армиях всех народов существовали прославленные, отборные части. Латники Александра Македонского, ветераны Тюрення, гренадеры Наполеона, бывалые солдаты Веллингтона не раз решали судьбу боя там, где другие войска были бессильны добиться успеха.
Неожиданно продвигающаяся вперед шеренга замерла. Солдаты, не выпуская из рук оружия, присели на корточки, ожидая дальнейших распоряжений. Невооруженным глазом было уже хорошо видно, как отделившиеся от строя и сошедшиеся в центре внушительной цепи трое офицеров рассматривали карту. Один из них, длинный, как колодезный журавль, что-то сказал другому, низкорослому молодому крепышу. Офицер-журавль, видимо старший, взмахнул перед собой рукой, и шеренга продолжила путь на северо-запад.
Черемушкин движением пальцев подозвал к себе Касаткина и сказал, чтобы он очень осторожно перешел на восточную сторону оврага и осмотревшись, вернулся бы назад и доложил о своих впечатлениях.
Касаткин сделал это быстро и сказал возвратившись, что не покинь облюбованную ранее поляну при спуске в овраг, не сидеть бы им сейчас в ожидании самолета. «Пара минут — и вся разведгруппа могла быть на хорошем крючке».
Мудрый, поколебавшись, все же задал командиру мучивший его вопрос.
— Ну, а что, если немцы остановятся неподалеку от нас на ночлег? Скажем, вблизи просеки? Что тогда нам придется делать, командир?
— Честно, не знаю, Игорь, — виновато признался Черемушкин. — Но Вайса необходимо оберегать до того самого… Ты понимаешь о чем говорю?
Время подходило к высшей точке напряжения. Все было готово к приему транспортника. Казалось, учтена каждая мелочь: на определенном отрезке просеки убрано все то, что могло вызвать поломку самолета, приготовлены охапки сушняка, выделены люди для поджога костров. Развернуть самолет на взлет имелось достаточно сил. Очевидно, в прибывшей крылатой машине могут оказаться и гости — сотрудники армейской контрразведки.
Опять стояла жуткая тишина. Не слышно было ночной жизни леса. На рокот одинокого самолета, приближающегося с северо-востока, никто на земле из тех, кто нетерпеливо его ждал, не обращал внимания: картавое, слабое жужжание мотора в ночном небе ассоциировалось с полетом легкого самолета ПО-2. Знакомый гул двухмоторных однотипных самолетов ЛИ-2 и С-47, иногда С-47 называемых просто «Дуглас», до земли не доходили. Самолетик, как полагали вначале, барражирующий вражеский разведчик, подался на запад, в сторону Станички и стих. Но неожиданный рокочущий звук, характерный для ПО-2, навалился сверху, словно самолет удалившись на избранную им дистанцию и набрав высоту, полого планировал на лес. Узкими ножевыми лезвиями, видимыми издалека, вонзились в просеку яркие лучи прожекторов, расположенных по кромке его нижней плоскости. С помощью электрического фонарика Черемушкин уточнил время: часы показывали ноль пятьдесят — точно по договору с «Беркутом». Но почему? Это санитарный самолет по вместимости далеко не решал проблемы вылета разведгруппы на Большую Землю. Черемушкин совершенно не понимал, что происходит. Кто из штаба или из транспортного полка, приданного армии, совершил роковую для разведчиков ошибку? И если на борту хоть один пассажир, то в лучше в случае трое останутся на территории, занятой противником. Вот тебе бабушка и Юрьев день!.. Со второго круга самолет, ориентируясь по расположению огней, пошел на посадку.
В свете костров Черемушкин окончательно понял, что не ошибся в своем печальном предположении: самолет действительно относился к санитарной авиации и имел легендарное прозвище «кукурузник». Итак, ПО-2, совершив короткий пробег, остановился. Все, кто ожидал самолет, бросились к нему. Лишь Коврова и Черемушкин, взявшись за руки, медленно приблизились к условной черте, делящей теперь разведчиков на живых и мертвых..
Самолет быстренько развернули на обратный взлет. К стоявшим возле трапа разведчикам из салона вышли представители армейской контрразведки капитан Малофеев и лейтенант Ярцев. Не пользуясь трапом, спрыгнул в траву просеки к людям, окружившим самолет, командир машины лейтенант Валентин Пырьев. Как и его второй пилот сержант Никита Лавров, Пырьев имел за плечами всего двадцать два.
— Сколько в действительности? — спросил Пырьев Черемушкина.
— Нас осталось семеро. Плюс пленный генерал. Всего восемь…
— Но мне популярно объяснили: взять на борт одного генерала, а разведчики продолжают выполнять задание. Вот и сопровождающие… — захлебнулся от сильнейшего волнения лейтенант.
— Какой чокнутый мог информировать вас о такой дикой нелепости? — взорвался всегда уравновешенный Черемушкин. — Мы же ясно просили большую «коробочку»…
— Вы осторожнее со словами, капитан Черемушкин! — оборвал разведчика капитан Малофеев. Не ровен час, ответ держать придется…
— Если ты такой умник, капитан, — вскипая непредсказуемой обидой, сказал Касаткин, — принимаем в свою команду, а командир наш и лейтенант Коврова улетают в тыл, на Большую Землю.
— Как прикажет начальство, — как-то робея, отозвался Малофеев, а лейтенант Ярцев, не сказав ни слова, поднялся по стремянке в салон самолета.
Всегда тихий, как целительный бальзам, успокаивающий голос Ковровой, в данную минуту, по отношению к прибывшим разведчикам был насмешливым и резким:
— Кому вы здесь нужны с вашим опытом и психикой, капитан Малофеев?! Забирайте пленного генерала, документы. Генералам Переверзеву и Валентинову от всех остающихся — пожелание крепкого здоровья, долгих лет жизни!
— Названные вами люди здесь не при чем. Они не знают о скоропалительном решении начальника СМЕРШа армии полковника Огнева, вероятно, забывшем обо всем, кроме стремления заполучить живым и здоровым начальника штаба армейской группы «Феникс» — бригаденфюрера СС Вайса. Эта же сенсация и в прямой степени его лавры… — уже другим, виноватым тоном произнес Малофеев. — Клянусь, сегодня же буду просить генерала Валентинова о приеме. Будь, что будет.
— Вам пора. Задержка вылета может стоить всем нам очень дорого. Немцы где-то здесь рядом. Ни пуха! Прошу, — протягивая Малофееву запечатанный конверт, сказал Черемушкин, — передайте генералу Чавчавадзе. В пакете собственноручные записи наблюдений, мысли, в общем, он разберется… Увидимся — не увидимся, прощай, капитан Малофеев!
— Закончен бал — погасли свечи, — как бы про себя произнес Аркадий Цветохин.
— Дергай, пилот. Не мути душу, — произнес Игорь Мудрый с такой грустью, что командир машины лейтенант Пырьев приложил руки к груди, и по его словам было заметно, что он едва сдерживает слезы.
— Ребята.:. Я только довезу до места и вернусь. Сейчас же вернусь. Вы только подождите. Не надо костров. Я посажу машину вслепую и заберу вас. Ребятки, милые мои, не казните. Ведь вы тогда всю мою жизнь будете стоять перед моими глазами…
