Сегодня Гитлеру подали только небольшую порцию сладкого, он с грустью посматривал на нее, не решаясь попросить добавки: врачу вождь верил. Будучи сдержанным в быту, от принципиального трезвенничества до нормативной сексуальности, Гитлер сквозь пальцы смотрел на излишества и пороки верных янычаров — партайгеноссе. Не требовал от них и соблюдения диеты за тем столом, к которому приглашал разделить с ним трапезу.
Поощрял он и мужские разговоры. Сегодня даже заулыбался, когда Геринг, оттолкнувшись от замечания генерала Гальдера о трудностях мобилизационной кампании, — тот уже ставил вопрос о разбронировании части рабочих, занятых в военной промышленности, — вспомнил вдруг о трактатах двадцатых годов. Они проповедовали многоженство как главный принцип существования будущего «солдатского государства».
— История показала, что мы напрасно не взяли идеи этих авторов на вооружение, — прожевывая кусок сочного лангета, сказал рейхсмаршал. — Один средний немец мог бы без особого труда докрыть трех-четырех истинно германских матерей. И тогда ни одна здоровая немка, могущая выносить ребенка, не пустовала бы, уклоняясь от долга перед партией и народом.
— Местные власти и органы пропаганды поощряют зачатия женщин, не имеющих законных мужей, особенно от фронтовиков, прибывающих в рейх для проведения отпуска, — заметил Альфред Розенберг.
— Все это самодеятельность, — отмахнулся Геринг. — Процесс зачатия не так уж и прост, товарищи, чтобы пускать его на самотек… Тут нужна истинно немецкая практичность и четкий порядок.
— Ты прав, Герман, — согласился с рейхсмаршалом фюрер. — Стоит подумать над этим… Правда, Генриху прибавится работы. Придется бдительно следить за тем, чтобы соблюдалась расовая чистота плановых зачатий.
Он выразительно посмотрел на Гиммлера, и рейхсфюрер наклонил голову, показывая, что готов проделать и эту пусть и хлопотливую, но такую необходимую для могущества рейха работу.
Тут Гиммлер собрался было сообщить о том, что в медицинском управлении РСХА уже отработана и успешно осуществляется операция Soden Knaben — содовые мальчики. Искусственно зачатые дети были названы так потому, что врачи, опытные специалисты войск СС, брали сперму отборных представителей нордической расы и в содовом растворе вводили в матки тех немок, которые хотели ребенка, но по природной стыдливости не соглашались на половую связь с подобранным для зачатия партнером.
Отцом такого младенца записывали самого фюрера, и государство брало на себя обязательство заботиться о нем как о сыне вождя.
Рейхсфюрер знал, что Гитлеру понравится его инициатива, но говорить об этом сейчас не стал. Во-первых, Черный Генрих считал себя хорошо воспитанным человеком и полагал неприличным произносить за обеденным столом такие слова, как сперма, и ему подобные. А во-вторых, его осуществляемая уже идея произведет на фюрера больший эффект, если он поведает ее Гитлеру в разговоре наедине, когда ему, Гиммлеру, понадобится склонить вождя к какой-либо просьбе рейхсфюрера.
Упоминание о прошлом оживило Гитлера.
— Ты не забыл, Герман, как стрелял в потолок? — спросил он у Геринга.
Тот недоуменно воззрился на вождя, мысли заворочались в замутненном обильной пищей сознании, потом Геринг вспомнил и широко осклабился.
— В Бюргербройкеллере? — спросил он.
— Да, — сказал фюрер, не замечая, как ловко убирают со стола тарелки с остатками пищи, он вошел, что называется, в раж и не видел ничего вокруг, — тогда мы были молодыми, но хорошо понимали: миром управляет незыблемый принцип — у кого сила, тот и властелин. Потому и ненавистны мне большевики, что они провозгласили равенство людей… Это ведет к хаосу и разврату! Существует лишь единственная раса избранных — раса светлокожих арийцев, и немцы в ней — первые среди первых. Мы поставили перед собой задачу привести наш народ к мировому господству и уже близки к победе. Напрасно пытался Сталин добиться власти над всем миром моими руками. Фюрер германского народа без труда разгадал его дьявольский план и переиграл коварного азиата. Я не побоялся рискнуть принести в жертву немецкий народ, чтобы привести Германию к великой цели. Тот, кто сомневается в праве немцев главенствовать над другими, над человеческой мякиной, недочеловеками, будет безжалостно уничтожен!
Теперь мы у себя дома навели абсолютный порядок, — продолжал Гитлер при абсолютной тишине, воцарившейся за столом. — Слава богу, нет больше у нас и тени парламентской суеты, которая только мешала фюреру осуществлять великую миссию. Мы создали гениальную пропаганду, на которую не были способны старые партии. Эта система внедрения в головы немцев идей национал-социализма действует безупречно, она заменила насквозь прогнившую демагогию болтунов-депутатов. Народ в массе глуп и ленив, безволен и простодушен. Народ — большой ребенок, который даже наказание воспринимает как награду, если верит в авторитет фюрера-отца. Умелое сочетание кнута и пряника — вот секрет могущества того, кто взялся осуществлять родительский надзор за собственной нацией. А к тем, кого покорил великий рейх, больше кнута! Они должны еще и бояться хозяев, а вместо пряника пусть радуются куску хлеба и похлебке. Тот же, кто работает особо хорошо, в награду получит талоны на водку и табак. Да-да! В этом я вижу двойной смысл… Никакой медицинской помощи сброду восточных земель! Никаких прививок, минимум санитарии… И не жалеть шнапса для отличившихся на работе! Производство патронов обходится дороже производства спирта, которым мы довольно быстро и без особых затрат сократим население России.
— Гениальная мысль, мой фюрер! — воскликнул рейхсминистр Альфред Розенберг, когда Гитлер сделал паузу, остановив на нем взгляд.
— Постоянное потребление алкоголя славянскими работниками приведет к увеличению числа умственно неполноценных, — осторожно заметил Франц Гальдер. — Снизится качество трудовых ресурсов.
— Для умственно неполноценных в рейхе есть закон об их обязательной ликвидации, — не снимая возвышенного порыва ответил Гитлер. — Если мы очищаем нацию от психически больных немцев, то зачем нам делать исключение для русских дебилов? У Генриха найдутся специалисты и для подобных акций.
Рейхсфюрер Гиммлер молча кивнул.
Звание Героя Лапшов получил в конце марта. Тогда только-только пробили путь к Мясному Бору, а вскоре прибыл в дивизию комиссар Зуев.
— Ну, Афанасий Васильевич, поздравляю от души и рад безмерно, — сказал он полковнику Лапшову. — Полагаю, что всей армии от этой награды почет и уважение. Героев у нас пока не густо…
— Мало своих представляете, товарищ дивизионный комиссар, — смело ответил Лапшов, таким он был не только в бою, политначальства тоже не боялся. — Мне-то ведь за старые дела награда вышла…
— Знаю, — спокойно ответил Зуев. — За Чонгарский полк, за прошлогоднее лето. «Отвагу» тебе привез. Смотри, что в газете пишут. — И комиссар прочитал: — «С первых дней Великой Отечественной войны тов. Лапшов командует полком. Его полк в течение 29 дней вел упорные непрерывные бои. О размахе этого сражения говорят такие цифры. Полк выпустил по врагу 25 млн. патронов, 24 с половиной тысячи противотанковых снарядов, десятки тысяч снарядов и мин разных калибров.
Немцев приводило в ярость упорство советских воинов. За голову полковника Лапшова гитлеровцами была обещана награда в 50 тысяч марок».
— Мало оценили, мандрилы, — проворчал комдив. — Я им куда как больше ущерба причинил…
— Это точно, — согласился Зуев. — Ты посмотри, тут и про нынешние дела есть. Вот послушай: «Артиллеристы и снайперы, гранатометчики и пулеметчики Лапшова истребили за время боев более восьми тысяч немецких солдат и офицеров, подбили и захватили пятьдесят орудий разного калибра, в том числе шестнадцать тяжелых, уничтожили двенадцать танков, тридцать автомашин и тягачей. Зенитчики-лапшовцы имеют на счету двадцать пять сбитых немецких самолетов. В числе захваченных лапшовцами трофеев три миллиона патронов, сто повозок, склад с боеприпасами, двести километров телефонного кабеля, пятнадцать раций, сто тридцать велосипедов и мотоциклов…» Возьми на память, — протянул он газету, — Тут еще пишут, что ты немцев бьешь их снарядами.
— Верно пишут, — ухмыльнулся комдив. — До сих пор бью… А что делать, если своих не хватает. И вот эту оружию таскаю… — Он похлопал по магазину-рожку немецкого пистолета-пулемета, который висел у него на шее. — Намекал мне наш комиссар, получается, мол, что пропагандируешь как бы оружие врага, — продолжал он. — Да я не согласился. Удобная штука, я ее заместо нагана теперь держу. У вас нет возражений, товарищ член Военного совета?
— Носи, — махнул Зуев, — Что с тобой, Афанасий Васильевич, поделаешь…
