Навозный жук негромко захохотал:
— Пойдем, пойдем. Не бойся. Мы тебя выдадим замуж за генерала.
Острота, сказанная по-немецки, осталась неоцененной, хотя кузнечик ее перевел.
Юлишка сперва не желала идти. Опять будут допрашивать, гестапа проклятая! Но Ядзя растолковала ей, чего от нее требуют, и даже предложила кузнечику свои услуги, от которых тот отказался:
— Ты там ничего не найдешь, не твой дом.
Узнав, в чем суть, Юлишка согласилась, да еще упрекнула себя по дороге: почему не согласилась сразу? Она должна, она обязана проверить, что творится там, в квартире, все ли в порядке, все ли на месте?
И Рэдда!
Юлишке чудилось, что Рэдда жива и невредима, и она не интересовалась у Кишинской, кто и где похоронил собаку. Если во флигеле ее нет — значит, она там, в спальне у кровати или в кабинете.
Юлишка под конвоем пересекла двор посередине — первый раз в оккупацию.
Порыв острого ветра скрипнул облетевшей веткой каштана. Скрюченные, убитые заморозками листья шуршали, предостерегая: вернись, вернись!
Двери на этажах лестницы черного хода были распахнуты настежь.
В кухне Апрелевых возле плиты суетился недотепа, как голодная муха над банкой с медом. Что-то жарил на сале.
Юлишка добралась до пятого этажа и вошла в свою кухню, а войдя, подумала, что следовало бы бабушке Марусеньке сообщить про ковер. Но мысль погасла так же мгновенно, как и вспыхнула.
Застекленную до половины дверь, отделявшую узкий коридор с ванной, туалетом и ее комнатой от кухни, навозный жук плотно закрыл. Сквозь матовые квадраты доносились приглушенный щелк шагов, сдержанный, как бы на цыпочках, смех, а в паузы — два-три бравурных аккорда из «Венской крови». Юлишка огляделась, как в чужом доме, и обнаружила, что на столе парадно выстроены два самых дорогих чайных сервиза — саксонские «Голубые мечи». На двадцать три персоны. Одна чашка перед войной треснула, и ее отдали в мастерскую склеить. Надо найти квитанцию и получить.
Держа равнение, как жолнеры в сияющих мундирах на дореволюционных патриотических открытках, стояли широкоплечие, схваченные в талии бокалы, будто ожидая приказа о наступлении. Точно опереточные дивы, в сумасшедшем каскаде застыли вверх юбочками хрупкие коньячные рюмки. На овальном — любимом Юлишкой за легкость — подносе, игриво расписанном каким-то несерьезным французом в восемнадцатом веке, желтовато светились прозрачные, как детские ладони, блюдца. И еще много всякой всячины навозный жук без спроса успел вытащить из серванта. Спасибо хоть не расколотил.
— Мы тебя выдадим замуж за генерала! — повторил он, отдуваясь. — Постарайся красиво сервировать стол.
Юлишка, слава богу, его не поняла.
Не ополоснув после улицы рук, он сдернул с крючка полотенце, кстати, не посудное, а банное, махровое, глаженное Юлишкой месяц назад и спрятанное во второй снизу — бельевой — ящик шкафа, рядом с рубашками Александра Игнатьевича, и начал перетирать широкоплечие бокалы, по-официантски хукая на них, то есть своим дыханием стараясь увлажнить стенки, чтобы придать им больший блеск. Хукал он вдобавок не только на внешнюю сторону.
Юлишка содрогнулась от отвращения. Ну и ну, покачала она головой. Во все бокалы наплюет, скотина. Не любила она ресторанных обычаев.
Когда Сусанна Георгиевна однажды на званый вечер по поводу присуждения Александру Игнатьевичу Сталинской премии хотела из «Континенталя» пригласить метрдотеля и его чернопикейных молодцов, Юлишка восстала. Нам в салаты начихают. В бульоне пальцы вымоют. Попрошу лучше бабушку Марусеньку и Ядзю подсобить, а подам сама!
Но метра и чернопикейную гвардию все-таки пригласили.
Юлишка презрительно скривилась: немец, а не чистюля. Потом она зорко прищурилась: нет, немецкость здесь ни при чем. Просто он мужчина, мужик. Юлишка помялась-помялась и решила: чего для них из кожи вон лезть, гестапа проклятая.
И тоже, не помыв рук, подняла полотенце за противоположный край. Навозный жук одобрительно улыбнулся:
— Гут, зер гут!
Но природа взяла свое. Гут не гут, а Юлишке трогать бокалы грязными руками было омерзительно. Она оставила полотенце и направилась в ванную.
— Цурюк! — рявкнул навозный жук и схватил ее за плечо.
Юлишка объяснилась с ним, как умела.
— О, гут, гут! — и навозный жук восторженно приветствовал ее жестом.
Он даже проводил в ванную, но сам к мылу не прикоснулся. Очевидно, навозного жука давно убедили в его абсолютной — ангельской — чистоте.
Вот теперь действительно гут, подумала Юлишка, возвращаясь в кухню. Они стояли напротив друг друга и трудились в поте лица до тех пор, пока через порог не перепрыгнул кузнечик, смешно сломав суставчатые ноги. Он приказал что-то навозному жуку.
В медный таз для варенья снова изрядно сыпанули болтов и гаек. Кузнечик, кольнув Юлишку выпуклыми зрачками, хмыкнул, сомкнул хищно скругленные челюсти и слился своим черным мундиром с полумраком коридора.
Навозный жук заторопился и жестами велел подкачать посильнее примусы. Он поставил на огонь пузатые кофейники — и бело-красно-голубые венцы распластались по дочерна закопченным днищам. Запасной керогаз навозный жук опустил на пол, ничуть не заботясь о том, что линолеум покоробится от горячего. Так ему удобнее было помешивать ложкой густую жижу.
Юлишка промолчала. Приятный, терпкий аромат кофе сладостно вскружил голову. Сквозь кружение у нее мелькнуло: лишь бы Рэдда сюда не заскочила. Обрадуется, перевернет керогаз и обожжется.
Откуда-то, из нутра квартиры, навозный жук приволок два десятка бутылок и принялся их откупоривать. Бутылки с водкой — высокие, плоские и четырехугольные, как кирпичи, с багрового цвета вином — изящные, тонкие и остроконечные, как костелы, с желтым ликером — двугорлые, шероховатые и массивные, как прибалтийские часовни, с коричневым коньяком — круглые, приземистые и пузатые, как… Бутылки с коньяком ни на что не походили. Откупоривались все они по-разному: хлопком, шепелявя, со скрипом, чавкнув. Действовал навозный жук виртуозно, как профессионал, однако разлить напитки не сумел: пальцы дрожали. Он подождал чуть-чуть, надеясь, что пальцы у него дрожали от напряжения. Но, попытав счастья снова, убедился, что это не так. Кур не воруй, про себя порекомендовала ему Юлишка.
Навозный жук приказал снять с подноса рюмки и вытереть его тряпкой. Пока Юлишка терла и разливала, он скрылся в туалете — долго там ворочался и пыхтел, толкаясь о стены и хлопая сиденьем. Вывалившись оттуда и даже не заглянув в ванную, он поспешил обследовать Юлишкину работу. Остался доволен.
Затем из холодильника в коридоре навозный жук вынул брусок масла в прозрачной оболочке, четыре палки оплетенной шпагатом колбасы, серые плоские банки сардин, кстати, советских, корявые селянские помидоры, солнечный мяч сыра, салатового цвета огурцы-дирижабли и еще всякие штучки вроде лоснящихся маслин, стручков красного перца, зеленого лука, надутых соком апельсинов и запрятанного в крокодиловую шкуру ананаса.
Про такие деликатесы бывший беспризорник и колонист, а ныне друг и заместитель Александра Игнатьевича Муромец говаривал, шутливо обнимая Юлишку за плечи: «Закусь буржуазная, но признаю: во закусь! Признаю, Юлия Яновна, и закусываю, грешная моя башка!»
Юлишка засмеялась.
Навозный жук — опять жестами — заставил ее резать колбасу и сыр тонкими ломтиками, сам же ухватил себе что полегче: открывать банки, чистить лук. Юлишка не обиделась, и тем более ее нельзя было этим испугать. Она моментально справилась с возложенными обязанностями, да так ловко, что навозного жука его немецкая добросовестность принудила одобрительно кивнуть и поцокать языком. Гут! Гут!
Хлопоты и несуществовавшее прикосновение Муромца успокоили Юлишку. Она забыла и про Рэдду, и про Ядзю, и в ее душе, несмотря на дурную погоду, на свист сырого ветра за стеклом, всплыли но^ые, весенние ощущения. Сейчас праздник, Первое мая, да, да, Первое мая, и она в белоснежном, с оборками и только что подаренном ей переднике готовится к торжественному приему важных гостей.
— Сейчас, сейчас, — бормотала Юлишка. — Сейчас начну накрывать на стол.
Ее слова относились, конечно, к Муромцу. Курносый заместитель дважды наведывался в кухню.
Вечно голодный холостяк Муромец ей нравился своей милой косолапостью и деревенским лицом, будто сию минуту вымытым колодезной водой.
Перед самым приглашением гостей в столовую Сусанна Георгиевна обязательно туда заходила, статная, светлая, в строгом костюме. Бывало, поцелует Юлишку в щеку, ахнет, тайно сжует бутерброд, именуемый ка-напкой, на котором всего по чуть-чуть, проверит, достаточно ли приборов, — с арифметикой Юлишка не ладила, — и опять ее крепко поцелует сочными губами. Затем Юлишка шла в кабинет и приглашала гостей.
