— Ты что это, друг, проспал?
— Дать бы ему в лоб… — вмешался механик-водитель. — Влупил по своим. Хорошо, что мы на «бронике».
— Да ладно, — прервал «водилу» офицер. — Бывает всякое. Спасибо, все обошлось.
— Виноват, — ответил часовой и, опустив голову, отвернул ее чуть вправо, в сторону от света.
«Ну, пацан, точный пацан», — подумал о солдате Степанов.
Грязный, виноватый, часовой больше вызывал сочувствие, чем неприязнь. Сколько им, беднягам, доставалось в этом Афганистане. Уже два месяца, как батальон не выходил из боевого охранения. Службу несли круглосуточно. Ночью две третьих на позициях, одна отдыхает. Как на войне. А что такое сидеть часами в окопе — в грязи, в холоде, в сырости… Степанов видел, как отдыхали десантники, свободные от службы. Лежат в палатке в покат на брезенте, расстеленном прямо на земле. В «десантуре», лишь сняв сапоги. И грязные, истертые в мозоли ноги обращены в сторону «полариса». Раскаленный до красна, он грозно рычит, клокочет, того и гляди, что вот-вот взорвется. Говорят, такие случаи бывали. А палатки, те загорались от них не раз.
«Поларис» — чисто армейское изобретение. Рассказывали, придумали их танкисты еще в Союзе. Это такая длинная труба, устроенная на приваренной металлической подставке. Где-то в метре от земли в ней просверлены дырки. У основания приделан патрубок для заливки соляра. Верхний конец «полариса» выходит в отверстие в крыше палатки. Торчит, как ракета на стартовой позиции. Отсюда шутники и окрестили изобретение весьма своеобразно.
Система приводилась в действие очень просто. В патрубок заливался соляр почти до самых отверстий. Затем в одну из дырок просовывалась бумага или тряпка и поджигалась. Соляр начинал гореть. Вскоре труба раскалялась. Все было бы ничего. Но от частых нагреваний и охлаждений трубы деформировались, порой даже уrpoжающе… Была еще одна особенность, связанная с серьезной опасностью. Это если кто-то из солдат спутает соляр с бензином или авиационным керосином. Тут уж последствия могли быть самыми непредсказуемыми. У самоходчиков дневальный залил в «поларис» воду. Горящий соляр выплеснулся, занялась палатка. По счастливой случайности никто не пострадал. Но палатка сгорела дотла. Подойти к ней было невозможно, так как начали стрелять в магазинах патроны. Хорошо еще, что гранаты хранились без запалов. Не взорвались.
«Поларисы» привезли в Афганистан сразу, в день ввода войск. Обычных печек не хватало, да и топить их там было нечем. Остряки шутили: «Голос Америки» уже передал, что какой-то красный полковник (имелся в виду зампотылу дивизии — фамилия него была Красный) заказал в Афганистан пятьдесят «поларисов»…
Короче, глядя на солдат, несших службу в боевом охранении, Алексей всегда пытался сравнить их с ровесниками в Союзе, теми, кто по словам неизвестного поэта, продолжал «нежиться и греться у пахнущих духами чьи-то рук». В принципе, и десантники сами недавно были далеко не ангелами на «гражданке». Но поди ж ты, как людей меняет боевая обстановка. Сейчас перед этими ребятами надо было снимать шапки. Таких солдат, как у нас, нет ни в одной армии. В этом Степанов убеждался в Афганистане ежедневно, ежечасно. По росту своего времени оказались в трудную минуту эти простые советские ребята.
— Ты что, один на посту? — спросил часового Алексей.
Тот оживился, начал рассказывать:
— Напарник мой животом мается. «Свистит» через каждые десять минут. Глядеть на него страшно. Сидит уже, штаны не застегивает. Я и говорю: «Иди к взводному. Пусть он тебя заменит. Перележишь, все пройдет. Чаю попьешь. А то какая это служба.» Он сначала не соглашался, а потом пошел. А вас я увидел, хотел сразу вылезть из канавы, но поскользнулся. Пока выбрался, уже проехали. Сам не пойму, как это я дал очередь… Что теперь мне будет? Извините меня… День сегодня такой… Стрельба, вертолеты один за другим, мало ли, думаю, что…
— Ну ладно, — успокоил часового Степанов, — все обошлось, ничего тебе не будет. Я сам все объясню ротному. Конечно, не дело бросать пост без приказа командира. Но ведь и связи у тебя нет с ротой… Черт с ней, с этой очередью, забудем, но смотри мне… Это хорошо, что «ЗиЛ» или «шестьдесят шестая» по такой грязи не смогли пройти и послали «бэтээр-дэ», а то наломал бы ты дров…
— Да по ним я бы и не стрелял, — то ли схитрил, то ли сказал в самом деле правду часовой, — я же знал, что «бронику» мои пули до лампочки…
— Посмотрите вы на него — разговорился. Иди в свою канаву. Да ступеньку сделай, чтобы легче было вовремя выскочить к дороге… Подожди, кто это бежит там?..
Степанов направил фару на дорогу и увидел спешащих к посту командира взвода и трех десантников. Разбирались недолго. Настрожили, дали в помощь часовому еще одного солдата и, взобравшись на броню, поехали к опорному пункту. Дальше все было без происшествий. О случившемся Степанов не стал докладывать в штабе. Пожалел ротного. Зачем ему лишние неприятности?..
5.
В палатке вернувшийся с проверки боевого охранения Степанов никого не застал спящим. Солдаты Мартынов и Седов сидели у печки мрачные, с набрякшими веками. Все были подавленными, осунувшимися. Курили сигареты, и сизоватый дым уплывал к единственной лампочке, подведенной вверху к колу палатки.
— Ребята все рассказали, — заговорил первым Терентьев. — Послушай… Эх, кто мог подумать…
Степанов присел на лежанку, снял куртку.
— Как же все было, Коля?
Мартынов, упершись спиной в стенку ямы, судорожно всхлипнул и заговорил:
— Понимаете, товарищ старший лейтенант, мы утром вообще не думали ехать в Кабул. Собирались к зенитчикам. Там зампотех обещал дать «водилу» в помощь. Надо было двигатель посмотреть. Барахлить стал. Только с Санькой сели в кабину, слышим, старший лейтенант Медведь зовет. «Сейчас, — говорит, — поедем в Кабул, в крепость. Ждите».
Мы и поехали. Когда выезжали уже обратно, офицеры предупреждали: «Стреляют отовсюду. Переждите». А старший лейтенант, вы же его знаете, засмеялся, махнул рукой: «Где наша не пропадала, прорвемся. В штабе ждут…»
Отъехали от крепости. Ласкин и Саня сели в кунг. Едем мимо стадиона. Впереди на перекрестке три «бээмдэшки». Стоят вертушкой — стволами в разные стороны. Одна прямо нацелилась на дорогу, на нас. Я сижу за рулем, а глаза не могу отвести от пулемета «баээмдэ». Не знаю, почему. Вроде бы свои, а кажется, что вот-вот ударят по нам.
Выстрелов не услышал. Почувствовал, как зашелестели пули, пробивая обшивку. Сразу по тормозам. Открыл дверь и выскочил. Медведь чего-то задержался. Кричу: «Товарищ старший лейтенант, прыгайте, стреляют по нам». Подскочил к кабине, рванул дверь. Подбежали Ласкин и Седов. Они уже успели выпрыгнуть. Смотрю, старший лейтенант начал вываливаться из кабины. Выронил автомат и падает. «Помогите», — кричу. С Ласкиным положили Медведя на землю. Седов схватил автомат, передернул затвор и целится. Он заметил, что били со второго этажа из пулемета.
Ласкин — Саньке: «Не стреляй, подожди, пока «бээмдэ» ни прикроет…» Машина подошла и закрыла нас бортом. Мы спрашиваем у Медведя: «Куда вас?» Видим — кровь с ноги хлещет струей. Столько ее там натекло… Старший лейтенант приподнялся.
«Ваня, я ранен, помоги», — он только это и смог сказать. Потом хотел сплюнуть и сразу же потерял сознание. Все произошло буквально за две минуты.
Надо было чем-то перевязать ногу, мы посмотрели, там кусок мяса вырвало с кулак величиной, а бинта ни у кого нет. Я крикнул наводчику «бээмдэ», чтобы дал пакет. А он то ли испугался, то ли найти сразу не смог. Минуты три возился внутри. А тут лупят со всех сторон…
Наконец перевязали, положили Медведя в «бээмдэ» и помчались в госпиталь. Машину бросили у поста. Надо было быстрее, а тут то завалы, то еще что. Приехали. Седов и Ласкин с солдатами понесли Медведя в операционную. Меня не пустили, я остался у машины. Ждал с четверть часа. Вдруг смотрю, выходит Сашка и вытирает рукавом глаза. У меня внутри все оборвалось. Какое-то состояние… Все вижу, все понимаю, а пятка левой ноги начинает неметь, отниматься, чувствую, сейчас упаду.
«Умер», — прошептал Саня и заплакал. Стою и не замечаю, что и у меня самого слезы текут…
Степанов тяжело вздохнул. Закурив, посмотрел поочередно на Терентьева и Батурина. Те оба отвели разом в стороны глаза. Вдруг Алексей заметил, что в палатке нет Ларченко, Савичева и Тонких.
— Где эта братия? — кивнул он вопросительно Терентьеву, показывая кивком головы на закуток, где три солдата обычно спали вповалку.
— В комендантской роте место освободилось, сами захотели туда уйти. Там хоть нары сделали, все ж не на земле… Да и не так тесно…
— Хорошо, — кивнул головой Степанов.
Он в палатке был старшим по званию, а значит — начальником, командиром. И, конечно же, за всех отвечал.
