Виктор не ответил.
– Что ты молчишь? – тревожно прошептал Пашка, и глаза его внезапно округлились, как у птицы.
– Смотри вниз, – сказал Виктор.
Мне показалось, что между кустами и деревьями, нависшими над сухим руслом, заметался красноватый, как глаз зверя, огонь. Потом пропал. Я потер глаза.
– Огонек, – сказал я.
– Верно, – подтвердил Виктор, – кто-то курит в кулак. Ложись!
Мы плашмя упали на землю, притаили дыхание, хотя сердце каждого из нас готово было вырваться, вон.
От расщелины осторожно пробирались люди. Мы лежали в кустах и поэтому, несмотря на темноту, видели их на фоне неба, как перед этим видели на скалах саблистые деревья. Незнакомцы выходили из пешеры.
Первый из идущих поскользнулся на камне, взмахнул руками для равновесия, выругался. Второй, в бараньей шапке, засмеялся коротким, булькающим смешком:
– Гляди, Сучилин, раньше времени не сломай себе шею.
– Не сломаю, – ответил Сучилин.
Они вышли на полянку, остановились возле кустов, где мы притаились.
– Никита, небось, приспал у коней, – сказал Сучилин.
Его я разглядел хорошо. Впервые я видел его на фанагорийском броде при моем первом знакомстве с Яшкой и Виктором. Он работал конюхом в колхозе. Отец отзывался о нем хорошо. Сучилин любил лошадей, хорошо ухаживал за ними, держал в чистоте конюшню. Что же могло его сюда привлечь ночью?
Сучилин тихо свистнул. Кто-то откликнулся со стороны сухого русла. Заржала лошадь. Зазвенело удильное железо. Слышно было, как стучали подковы о камни.
– Пойдем, – сказал Сучилин, – а то этот обормот Никита угадает с конями наверх…
– Лагунов, небось, спит, как ангел, а мы колобродим, – сказал один из спутников Сучилина, в белой шапке.
Его я видел впервые. Откуда же он знает моего отца?
У меня тоскливо заныло сердце. Теперь я старался не пропустить ни слова.
Сучилин пошел вниз, раздвинул руками кусты.
– Дадим жизни Ивану Лагунову, – сказал он, будто самому себе. – Ангел!
Виктор подтолкнул меня.
– Слышал? – прошипел он, обжигая меня дыханием.
Я ощущал под ладонями сырую щебенистую землю, покрытую острыми камешками. Я прижался к земле и слышал всем телом, как скрипели подошвы сапог по камням, как ломко отдавалось похрустывание валежника; запахло махоркой и свежесмазанной дегтем юхтовой кожей.
Люди сели на неоседланных коней, – это нетрудно было заключить по звукам. Копыта застучали в направлении реки, захлюпали по воде. Всадники разделились: одна группа спустилась по течению, другая отправилась вверх.
Первым нарушил тягостное молчание Виктор. Ему также было не по себе.
– Нам придется итти в пещеру, – сказал он.
– Все же итти? Даже несмотря на то… – Пашка оглянулся, зубы его клацнули. – Может быть, там люди.
– Ну?
– Нас зарежут.
Мелкая, подлая дрожь била меня изнутри.
– Мы должны осмотреть пещеру, – произнес Виктор по складам, будто забивая гвозди.
К пещере вела каменистая тропа. Входное отверстие было достаточно для нашего роста. Можно было итти, не сгибаясь. Пока огонь не зажигали. Двигались осторожно, стараясь ступать на носки и не сбивать камешки. Из пещеры несло, как из плохого погреба. Стены были мокрые. Вход начал сужаться. Пришлось согнуться. Сколько мы шли таким образом, сказать трудно. Наконец я выпрямился, раскинул руки, но стен не достал. Я остановился. Дальше могла быть пропасть.
Виктор зажег свечу. Над головами пронеслись летучие мыши, поднялись под своды пещеры и закружились там, шумя крыльями и попискивая тоненькими жуткими голосками.
Пожалуй, мне никогда не приходилось так сознавать свою беспомощность, как здесь, в пещере.
Мокрые стены с натечными оплывами сталактитов, казалось, были исписаны какими-то древними письменами, – не прочитать их… Черная впадина, откуда несло мокрым холодом, уходила в глубину Богатырских пещер, – им нет конца.
Виктор сказал побелевшими губами:
– Не стройте таких рож. Вы нагнали и на меня панику.
Я попробовал улыбнуться.
Летучие мыши исчезли одна за другой в глубине пещеры. Теперь мы могли лучше оглядеться. Наши восковые толстые свечи освещали пещеру с высоким потолком, откуда сочилась вода. В углу, левее наружного входа, была вырублена ниша. Возле нее стоял стол – спиленный сталактит. Ясеневые чурбаки, стоявшие у стола, заменяли табуреты. На столе были еще теплые оплывы свечи, на земле валялись обрывки газет, остатки кручонок – козьих ножек, в нишу были брошены бутылки. Одна из них заткнута кукурузным початком, пропитанным самогонкой.
На сухой траве возле стены, как видно, недавно лежали люди. Стены были исчерчены разными знаками – следы пребывания экскурсантов. Из первой пещеры узкий коридор вел в следующую комнату. Мы решили осмотреть ее. Можно было передвигаться только гуськом. Виктор держал наготове духовой пистолет, мы – ножи.
Перед нами открывалось чудесное зрелище. Узорчатые, витые букетами колонны поднимались по стенам и углам и пропадали в темноте, где шумели черными крыльями летучие мыши. Посредине стояли причудливые статуи; одни из них готическими шпилями поднимались кверху, другие были похожи на каменных баб-идолов, что разбросаны по степным курганам.
Стены сочились. Где-то в глубине пещер, скрытых от нас, загадочно шумела подземная река. Свечи дрожали в наших руках, и сталактитовые изваяния, будто отлитые из хрусталя, мерцали в каком-то красноватом фосфорическом тумане. Стоило сделать хоть шаг, и тени ползли, извивались.
– Дальше еще пещеры, – прошептал Виктор, – идут и идут бесконечно. Может, к Туапсе… никто не знает. Дальше не пойдем… Там течет черная речка.
Мы повернули назад и свободней вздохнули: в первой комнате мы были ближе к свежему воздуху, к жизни.
Виктор погасил наши свечи. Свою поставил на каменный стол. Наши лица были мертвенно бледны. Глаза обведены кругами.
– У меня есть предложение, – Виктор оглянулся, будто боясь посторонних ушей.
Мы тоже повернули головы. А вдруг чьи-то чужие глаза наблюдают за нами?…
– Надо подождать луну, – продолжал Виктор, – и тогда добираться домой.
– Луна взойдет перед рассветом, – сказал Пашка. – Будем ждать, – сказал Виктор.
– Почему?
– Туман залил долину реки. Мы можем попасть в ущелье, в яму… и, кроме того, раз мы ввязались в такое дело, надо держаться вместе и крепко. И никогда не решать что-либо самовольно, без друзей… – Виктор глядел на нас своими глазами-занозами. – Один за всех, все за одного. Раньше люди давали клятвы… хотя… – Его глаза остановились на свечке. – Чтобы никто из нас не изменил друг другу, мы можем дать клятву на свечке.
– На свечке?
– Да. На свечке… Вы слышали, что я говорил?
– Да, – ответили мы разом.
– Приближайте пальцы к огню. Не все, по одному указательному.
Мы соприкоснулись пальцами.
– Теперь спускаем ниже, к свече.
Наши руки опустились к огоньку.
– Ниже, ниже, на самое пламя! – командовал Виктор.
Огонь больно жег наши пальцы. Кожа покраснела, закоптилась. От острой боли выступили слезы. Пашка побелел, зашатался.
– Хватит, – скомандовал Виктор, – это была клятва. – Он подул на палец, усмехнулся. – Конечно, глупости, а больно, шут возьми. Только, глядите, это всерьез… Чтобы ни гу-гу про наши похождения…
Мы молча подчинились вожаку.
Виктор развязал рюкзак, положил на стол круги овечьего сыра и связку сушеной тарани. Потом попробовал нож ногтем, нарезал хлеб, держа его по-крестьянски – у груди.
Мы поужинали.
Виктор взял в нише бутылки, вышел из пещеры, принес воды из ручья. Мы напились и улеглись на сухой траве, на полу.
– Туман закрыл все. Птицы и то не кричат, – сказал Виктор и заложил руки под затылок. – Вы спите, ребята, а я подежурю. Через два часа разбужу Пашку. А перед зорькой подежурит Сергей.
Усталость и пережитые волнения сломили меня быстро. Я будто провалился куда-то, крепко заснул.
Яркий, багровый свет заливал пещеру. Яшка стоял перед нами с горящим факелом в руке.
…Мое отсутствие всполошило наш дом. Мать решила, что меня надо искать только на дне Фанагорийки. Она была убеждена, что я не перенес оскорбления, нанесенного мне Устином Анисимовичем. Меня искали повсюду. Всполошили доктора, сбегали к Фесенко, к матери Виктора.
Прибежала Люся, хотела сама разыскивать меня и осталась у Анюты. Отсутствие Пашки и Виктора немного успокоило всех, но мои родители тревожились по-прежнему. Мать Виктора, застенчивая бедная женщина, сторожиха школы, ночевала у нас. Отец Пашки, когда его тормошили, перевернулся на другой бок и сказал только одну фразу: «Дождался вожжей».
В суматохе, охватившей четыре дома, в самом лучшем положении оставался Яшка. Ему хотелось выдать тайну нашего пребывания, подмывало повести по нашим следам целую карательную экспедицию из наших родителей, братьев и сестер. Он колебался, но, наконец, решил не выдавать нас.
