Александр Скутин - Самые страшные войска

— Вставай! Там твой стажер самосвал угробил!

— Что случилось? Витя цел?

— Ему-то ничего, а вот самосвал с лежневки в болото съехал, кузов слетел с упоров и раму набок свернуло. А ты зачем руль стажеру передал?

— Так ты же сам приказал утром — в две смены работаем!

— Я такого приказа не отдавал! Ты самовольно передал руль необученному стажеру, а сам лег спать. Короче, я еду к механику комбината с докладной, приедет комиссия, будем разбираться. Под трибунал пойдешь за передачу руля стажеру, не допущенному к самостоятельному управлению.

А что, вполне может статься. Начальнику поверят, а солдат и спрашивать не будут. Любит начальство в нашем ЛПК сваливать свои промахи на солдат.

— Ну и подонок ты, — безнадежно вздохнув, говорю Мише. Впрочем, он и так это нал — ему об этом говорили ежедневно.

И я пошел в карьер. В сторонке от остальных машин стоял мой скособоченный самосвал, рядом с потерянным видом топтался Витя и виновато глядел на меня. Но я, даже не взглянув на него, сразу бросился к машине. Один лонжерон рамы сзади был выше другого сантиметров на 15. Это — все, самосвал умер. Гидроцилиндром кузов не поднять — его неминуемо свернет набок. Тяжело вздохнув, я сел рядом с МАЗом. «Писец тебе, дружок, — подумал про себя. — Как говорится, техника в руках букваря — кусок железа».

Вообще-то, Витя — отличный шофер, просто такое с каждым может случиться. Да и загоняли нас совсем: по семнадцать часов в день работали последние две недели. Сначала в ночь, а после завтрака еще полдня, до обеда.

И не пожалуешься никуда — «Солдат, ты не работаешь, ты служишь Родине! А если Родина скажет надо — будешь служить ей круглосуточно. Ты давал присягу служить невзирая на тяготы и лишения».

— Саня, извини, — канючил Витя, — я так тебя подвел…

— Отвали, — сказал я ему беззлобно, — уже ничего не исправишь.

Тут ко мне и подошел Леха Афанасьев.

— Саня, — сказал он мне, — Миша сказал, что привезет комиссию с комбината, акт на тебя составят в трибунал.

— Да, — говорю, — он мне тоже сказал.

— Ты только не горюй, а я тебе помогу. Да и не будет тебе дисбата — не тот случай: жертв нет.

— Чем ты тут поможешь, — и я махнул рукой на скособоченный, изуродованный самосвал, — пристрелить его, что ли?

— МАЗу, конечно, кирдык, но от комиссии тебя отмажу. У нас на зоне был такой случай — отмазались.

— Как?

— Значит, так: у тебя кузов на правый бок скрючило? Подъезжай к моей мехлопате, я нагружу тебе только левый борт. Потом заедь правой стороной на косогор и приподними кузов, чтобы его сбросило на левую сторону. Так раму и выровняет. Правда, ее потом можно будет только выкидывать, но комиссии глаза замажем.

Короче, когда приехала комиссия из трех офицеров нашего комбината (главный механик, мастер ЛЗУ и начальник автоколонны), кузов МАЗа стоял ровно, поперечина рамы была вполне горизонтальна. Командиры страшно ругались на Мишу, обозвали его мудаком и похуже, потом уехали, пообещав ему большой сюрприз в ближайшую получку. И про Мишу опять пошла дурная слава пустозвона и балды.

МАЗ потом списали, потому что заклепки на его раме разошлись, рама гнулась и перекручивалась, как резиновая, лонжероны стали причудливой S-образной формы, кузов поминутно слетал с упоров набок. Но когда Миша пытался доложить об этом нашим командирам, обвиняя меня, его просто посылали подальше.

Яуже откосил от каторги водителя самосвала и слинял на относительно спокойную работу помощника вальщика в лесозаготовительной бригаде. Не падайте со стула, читатели, пусть вас не поражает это заявление — работа на лесоповале легче, чем водителем самосвала. Кто служил там, где я, тот поймет. На втором году службы самосвалисты старались попасть на «людовозки» — машины для перевозки людей — или на хозяйственные машины. Но поскольку вакансий на этих местах на всех не хватало, то те, кому не повезло, уходили на лесоповал или на другие, столь же «завидные» места. На самосвалах работали только первогодки.

Так вот, я уже месяц работал на лесоповале и забыл, что такое чинить МАЗ ночь напролет, а потом утром ехать в карьер, что такое замерзать в лесу три дня в занесенном пургой самосвале. Почти по Высоцкому, только не так все хорошо кончилось: ушедший пешком напарник замерз на дороге и его тело обглодали волки. Когда-нибудь расскажу об этом. В общем, я, наслаждался простым физическим трудом, без всяческих заморочек. Ночью тебя лес валить не заставят. Да и разогревать, заводить, ремонтировать ничего не надо. Вся моя техника — простая деревянная палка с железным двузубым наконечником — вилка помвальщика. Конечно, болели руки и спина, зато голова не болела. Да и все время с людьми, с бригадой, случись что — не придется одному в лесу замерзать.

И вот через месяц этой спокойной жизни меня вызвал приехавший к нам в лес главный механик комбината, майор, и приказал ехать в Софпорог вместе со своим брошенным МАЗом, на которого так и не нашли водителя. МАЗ будут тащить на жесткой сцепке, а в Софпороге я должен буду заменить на нем коробку передач и вообще привести самосвал в рабочее состояние. Кому потом передать МАЗ, механик не сказал, но как я понял — никому, опять меня на него посадят. Ну уж дудки, думаю.

Итак, попал я в отряд, в Софпорог. Познакомился-сошелся с ребятами, служившими в автоколонне, нашлись и земляки-крымчане, знакомые еще по карантину. В числе гаражников был моторист Женя «с Захiдной Украйни, з Львiвщини». А если точнее — это был Моториск. Именно так, с большой буквы. Это был, что называется, Моторист от Бога. Не знаю, есть ли Бог, но то, что есть Мотористы божьей милостью, сам убедился, и именно такой был в Софпороге. На моторы, которые он перебирал, никогда не было нареканий. Любые моторы, хоть мазовские, хоть зиловские или газовские. Словом, настоящий Мастер. Кроме того, он был очень аккуратен и чистоплотен. И моторы, им отремонтированные, были такие чистые, что хотелось помыть руки, перед тем как прикасаться к ним.

Разбирая «дизеля» и промывая их солярой, Моторист умудрялся оставаться относительно чистым. А когда надо было идти вечером с работы в казарму, он тщательно мыл руки машинным маслом, потом водой с содой, доставал из своего сейфа чистое пэша и становился в строй рядом с грязной гаражной братией. Аккуратный, подтянутый, с белоснежным подворотничком, чисто выбритый и спрыснутый одеколоном. Солдаты из гаража поглядывали на него с уважением и трепетом, как на святого, ведь все знали, что работает он как зверь. Старшина всегда ставил его нам в пример как образец подтянутости и аккуратности.

И вот как-то раз гаражники строем возвращались в гарнизон. А навстречу — командир отряда, полковник. Полковник не чурался пообщаться с личным составом, дать им краткое командирское напутствие. Этакий был «отец солдатам». После обязательных в этом гарнизоне «Смирно! Равнение на…» (блин, ну как в армии, чес-слово, у нас в лесу ничего такого не было!) полковник довольно крякнул и начал командирскую речь:

— Здорово, воины! Вижу — с работы идете, устали. Ну что ж, теперь можно и отдохнуть — заслужили. Молодцы, честно трудились на благо Родины, спасибо вам от всего сердца…

И тут его взгляд упал на чистого, благоухающего хорошим одеколоном Моториста. Лицо полковника налилось кровью, как у бычка-однолетка:

— Бездельник! Да ты сегодня и не прикасался к работе, даже руки белые. Дармоед! Да я бы таких на месте расстреливал! Пять суток ареста!

Моторист пробовал возразить:

— Товарищ полковник, да я сегодня целый день…

— Десять суток ареста!!!

После этого Женя ходил самым грязным и зачуханным, старшина постоянно склонял его за это. Мыться он стал только раз в неделю, во время субботней бани. И хэбэ у него было самое грязное. И отремонтированные им моторы были уже не такие чистые. Но работали по-прежнему безотказно.

— Воин!

— Ну?

— Хрен гну! Ты сейчас в карьер?

— Не, блин, на дискотеку! Конечно, в карьер, мне еще один рейс остался, последний.

— Разворачивайся, поедешь порожняком на прошлогодний зимник. Там закончилась отгрузка леса и надо забрать оператора. Да пошустрее, метель начинается, потом его вообще не вывезти будет.

— А фиг ли он с последним лесовозом не уехал?

— Вот у него и спросишь, почему последний, 16-й лесовоз без него уехал. Дуй на зимник, забери оператора и прямо на Хапу, ужин вам оставят.

С этого вечернего разговора в лесу между ротным и водилой Юрасем все и началось. Впрочем, вечер это был или день — не поймешь: полярная ночь в разгаре, темно почти круглые сутки, только в полдень небо чуть сереет.