Еленец остался с хозяином, а Павел Банацкий пошел в лес за остальными. Деревья благоухали утренней свежестью. В этот час кругом было безлюдно, казалось, дремлющий покой нарушался только шагами Павла. Неожиданно он заметил человека, притаившегося за стволом дерева.
— Руки вверх! — властно скомандовал Павел незнакомцу.
Тот осмотрелся и без всякого огорчения, скривив улыбкой тонкие губы, спокойно поднял руки вверх. К месту происшествия поспешил Ростислав. Выяснилось: задержанный прячется от немцев и готов во всем помочь партизанам.
— Не смотри на кличку, смотри на птичку, — осмотрительно предупредил подоспевший Еленец.
— Добре, сейчас узнаем, — согласился Павел и вместе с Еленцом и Ростиславом учинил допрос.
Иван Грищенко оказался жителем хутора Островки. В разговоре нарочито подчеркивал свою неприязнь к фашистам. Как только отодвинулся фронт, он «собрал» в этих местах бросовое оружие. Об этом узнала Степанская жандармерия и арестовала его. Затем, продолжал рассказывать Грищенко, ему удалось бежать, и теперь он вынужден скрываться. Дабы убедиться в искренности его слов, партизаны привели Грищенко и дом Загоруйко.
— Земляком вашим назвался, — показал Банацкий на Грищенко. — Узнаете?
— Знаем его, — двусмысленно подтвердил Загоруйко. — Из наших краев. Так оно…
А про себя подумал: «Да разве скажешь? Убьют!.. А дети как же?..»
— Значит, правду говорит?
— Правду…
Вначале партизаны намеревались до вечера оставить задержанного под охраной, а потом позволили ему принести спрятанное оружие. Грищенко несколько раз повторил о своем желании уйти вместе с ними в партизанский отряд.
— Не врет он, — успокаивал друзей Банацкий. — Ведь его признал хозяин дома. Неужто у него заячья душа?
— Будь я старший — не отпустил бы, — не соглашался Ростислав.
На пороге показалась девушка с тугой косой. Она скоро вернулась с охапкой соломы и приветливо зазвала партизан.
В дом зашла вся группа. Позавтракали, расстелили на полу солому и улеглись на отдых. Был установлен закрытый пост. Первым нес вахту у двери Банацкий. Он через щель вглядывался в лес, поросший кустарником, настороженно прислушивался к каждому шороху. Отчетливо услышал шепот хозяев: «Как хочешь, Петро, а я Грищенко не верю. Ты же знаешь, волк каждый год линяет, а все сер бывает… Плут он, окаянный». — «На слезах людских не станет плясать, поскользнется… И у него ведь есть малые дети! Должен же он думать об их судьбе!»
Шепот стих и скоро умолк. Глаза Банацкого широко раскрылись и застыли. В ушах отдавались слова, невольно подслушанные на посту: «Плут он, окаянный». Эти слова насторожили его, и он даже начал каяться за опрометчивую доверчивость. Но тут же сам себя подбодрил: «Чего панику сеять? В чужую душу не влезешь. Конечно, лес не без шакала, но этот…»
Ростислав сменил Банацкого. Уставший и терзаемый грустными мыслями, Павел тяжело повалился на солому.
Над лесом закружились вороны. Каркая, они пролетели над хутором и удалились в южном направлении. И вдруг резкий визг ударил по тишине. С шумом распахнулась калитка, и, словно из-под земли, в ней появилась женщина с растрепанными волосами. Она подбежала к двери дома и надрывным голосом закричала:
— Немцы! Спасайтесь!
По тревоге поднялись все. Мужчины с оружием в руках выбежали во двор. Женщина, предупредившая об опасности, исчезла. Зато партизаны увидели другое: к дому приближались жандармы и полицейские. Они окружали партизан.
Семен Еленец и Ростислав оказались первыми во дворе. Они залегли и открыли огонь по фашистам. С другой стороны стал отбиваться от наседавших жандармов Павел Банацкий.
— Мама! Ядзя! — крикнул во весь голос Ростислав показавшимся на пороге женщинам. — Бегите в лес, быстрее, мы вас прикроем!
Мать и Ядзя проворно пролезли через пролом в заборе, что есть силы побежали, пригибаясь, к скирде соломы, стоявшей у леса. Банацкий, Еленец и Ростислав, частыми автоматными очередями прикрывая отход спутниц, приняли огонь фашистов на себя. «Еще минута — н они будут спасены», — надеялись боевые друзья и нетерпеливо поглядывали на чуть сгорбленную мать и стройную Ядзю, бежавших к скирде. Но случилось непредвиденное. Немцы ворвались во двор с противоположной стороны. В затылок был убит Еленец. Оставшись вдвоем, Павел и Ростислав начали отходить за дом. Тогда часть гитлеровцев перенесла огонь на убегавших партизанок.
Мать изнемогала, силы ее покидали. Бежавшая рядом Ядзя, уже однажды испытавшая побег от врагов, подбадривала ее.
— Крепитесь, родная, крепитесь… Скоро… Скоро… вот…
Задыхаясь от волнения и стремительного бега, Ядзя схватила за руку оступившуюся мать и потянула ее вперед. Еще несколько усилий — и большая скирда соломы укроет их от фашистов. Отсюда уже легче будет перебраться в лес.
В нескольких шагах перед заветной скирдой мать на бегу сняла пальто и кинула Ядзе.
— Легче мне так, а главное, ты знаешь, — воротник…
Ядзя быстро перебросила пальто в другую руку. С встречным ветром в лицо пахнул пряный запах соломы. Вот и скирда… Но что это? Разгоряченная ладонь матери судорожно вырвалась из крепкой руки Ядзи. Только на какой-то миг она застыла с раскинутыми руками и упала навзничь.
— Марфа Ильинична! — в испуге крикнула Ядзя. А когда все поняла, закричала еще пуще: «Изверги, убили, убили, убили!..»
Но тотчас мужество вернулось к девушке. Мертвой Марфе Ильиничне уже не поможешь. Пуля пробила голову, с седых волос струйкой стекала кровь. В руках Ядзи было пальто, а в нем спрятаны нужные бумаги. Марфа Ильинична выполнила боевое задание отряда. С набегавшими одна за другой мыслями Ядзя бросила прощальный взгляд на седую женщину, безмолвно лежавшую вниз лицом, и устремилась дальше, в лес, где можно укрыться, спасти доверенные ей сведения.
Отстреливаясь от преследователей, Ростислав и Банацкий успели укрыться в лесу. Вокруг все стихло… Ростислав, не подозревая о горе, шепнул товарищу:
— Павел, надо разыскать мать и Ядзю и поскорее уйти из этих мест, немцы устроят облаву.
Банацкий любил Ростислава за его уверенность, за раскатистый смех, за сильные руки, за безудержную смелость. Сейчас он с грустью посмотрел на возбужденного юношу. Отступая к лесу, Банацкий видел, как бедная старушка не успела добежать до скирды и рухнула наземь. В ту минуту Ростислав вел интенсивный огонь по фашистам, пытавшимся подкрасться со стороны. Но тогда он не мог сказать другу об этом. А сейчас…
— Мать не ищи, Ростислав, — сказал Банацкий упавшим голосом. — Мы можем разыскать только Ядзю, которой удалось избежать жестокой участи.
Ростислав вскинул голову, испуганно посмотрел на товарища.
— Что ты, Павел! Я же видел, как мать за Ядзей подбежала к скирде. Я же видел…
Не договорив. Ростислав положил у ног неразлучный автомат, руками обхватил голову. Слезы застлали усталые глаза…
Павел Банацкий не тревожил Ростислава. Он понимал, какую сыновью боль переживает друг. Но когда в тишине снова прозвучали выстрелы, он дотронулся до его вздрагивающего плеча.
— Успокойся, дружище, Марфу Ильиничну не воскресишь… Пойдем, слышишь, кто-то уже рыщет по лесу.
Банацкий взял под руку опечаленного Ростислава и повел его. Шли молча. Ростислав остановился.
— Как же мы уходим, не похоронив мать?
— Сейчас мы бессильны что-либо предпринять. Но мы скоро вернемся сюда, тогда жители покажут ее могилу.
Сумерки застали боевых друзей возле хутора Вырок. Здесь они наконец разыскали Ядзю. Она была мрачная, с бледным лицом. До сих пор девушка ощущала теплоту ладони добродушной женщины, видела ее добрые глаза. Что она может еще рассказать!
— Ядзя, — глухим голосом обратился к ней Ростислав, ты…
— Не будем сейчас, Ростик, умоляю, — перебила его Ядзя.
Возвращаться предстояло открытым полем, друзья должны были миновать несколько сел. Во избежание неожиданностей решили переждать до наступления темноты. Расположились вблизи заболоченной лужайки. Павел Банацкий хотел скоротать время, отвлечь друзей от грустных мыслей и он поведал им невыдуманную историю:
— Летом прошлого года, — рассказывал он, — я вместе с сыном лесника Яковом Добрыниным ушел из села к партизанам, где был командиром Кирилл Михайлович Алексеев. Кличка за ним укрепилась довольно странная — «Махно». Мы добрались до отряда и решительно заявили: от вас никуда больше не уйдем.
— А если прогоним? — пошутил командир.
— Все равно не уйдем!
Раздался дружный хохот.
— Ну что ж, — сказал Махно, — оставайтесь. Жалеть не станете? Здесь мама завтрак вам не подаст. А вообще, ребята, что вы умеете делать?
