— Ты где пропадал? Я уж думал, убило…
— С дороги сбился… — признался Гурин.
— Один, что ли, шел?
— Один. Побежал вперед, хотел побыстрее…
— Не надо отрываться от группы.
— Чуть к немцам не попал. Вижу, дорога — и назад, а они — стрелять по мне.
— Так это по тебе они стрельбу открыли? А я думал, зайца гоняют по нейтралке.
— Там, наверно, разрыв большой между окопами.
— Разрыв — это плохо. Спускайся, есть будем.
Гурин протянул ему доппаек, он взглянул на него, махнул:
— Оставь пока у себя.
После завтрака, облизав ложки, Гурин сунул свою в вещмешок, а лейтенант — в полевую сумку.
— Ну? Что-то долго думают — никаких распоряжений. А эти гады уже одолели, — он полез под мышку и с остервенением почесался. — Вши одолели, — сказал он без стеснения.
— Это от тоски, — знающе объяснил Гурин.
— Какой там… Ранит меня, если не убьет.
Гурин молчал, и он продолжал:
— Я уже приметил. Семь раз был раненный, и всякий раз вот такая штука. Откуда только берутся. Три дня, как в бане был, чистое белье надел, а они вот, будто подсыпал кто… Это уж у меня приметой стало…
— Семь раз?! — удивился Гурин.
Прибежал связной от комбата, распластался с разбега на краю окопа, поправил каску, свалившуюся на глаза, выдохнул:
— Товарищ лейтенант… Комбат приказал подвинуть роту на правый фланг — ликвидировать разрыв… Разрыв там большой образовался…
— Прямо сейчас? — уточнил лейтенант.
— Да. Срочно, — подтвердил связной.
— На виду у немцев…
Связной промолчал. Да это к нему и не относилось, последнее лейтенант проговорил скорее для себя.
— Слыхал? — посмотрел он на Гурина. — Вот тебе и разрыв. Беги во взводы, передай приказ. Сначала в третий взвод. Скажи лейтенанту Пучкову: пусть по одному, поотделенно, короткими перебежками начинает продвижение.
— А как же окопы? — невольно вырвалось у Гурина: ведь всю ночь люди мучились — копали, долбили, маскировали.
— Какие окопы?
— Ну, эти…
— С собой возьмем, — сказал лейтенант, хмыкнув. — Бегом, выполняй приказание. И тут же — обратно.
Выскочил Гурин из окопа и направился в третий взвод. Добежал туда без приключений: немцы всего два или три выстрела сделали по нему. Да и то, наверное, не очень целясь — пули пропели далеко от него. Просто попугать решили.
Пучков — смуглолицый, остроносенький молодой лейтенант — выслушал Гурина, чертыхнулся, сплюнул себе под ноги, буркнул: «Хорошо….» — и стал натягивать на свою кудрявую голову пилотку потуже, готовясь к перебежкам.
От третьего ко второму Гурин бежал от окопа к окопу короткими перебежками, а иногда полз по-пластунски: немцы, видать, уже засекли его: просто так под огнем не будет человек мотаться — и принялись охотиться за ним, стали стрелять по нему чаще и точнее, пули вжикали совсем рядом.
Кажется, уже на последнем издыхании, окончательно умаявшись, наконец добрался он до своего взвода, передал приказ Алиеву и остался лежать возле окопа, не, в силах подняться. Однако отдышался немного и пустился в обратный путь. Пробежал несколько метров, упал, и пуля тут же вжикнула. «Ого, вовремя упал, — подумал Гурин. — Еще бы один миг — и как раз бы…» Но делать нечего, надо бежать дальше, и Гурин скомандовал себе: «Пора!» Подтянул ноги почти к самому подбородку и рванулся вперед. Но не сделал и половины обычной своей перебежки, как что-то рвануло его за воротник шинели и дунуло холодком в затылок. Догадался: пуля воротник зацепила. «Метко бьет, наверное снайпер… Надо затаиться, пусть думает, что убил, и отвлечется…» — решил Гурин перехитрить снайпера. Затаился, лежит не шевелясь, притворился мертвым, как божья коровка. Рассчитывает: «Ну, теперь он уже, наверное, смотрит в другую сторону, похоронил меня. Пора!» И снова Василий подтягивает незаметно ноги, собирается с силами, чтобы сразу, уже с места, вскочив, набрать максимальную скорость. Вскакивает и бежит. Бежит, а сам лихорадочно определяет: «Теперь он заметил меня, целится, сейчас выстрелит…» Гурин падает, и тут же рядом в землю впивается пуля. «Ага, не успел гад!.. — торжествует Василий. — Ну, теперь надо полежать подольше, чтобы он посчитал меня убитым. Сейчас он во все глаза смотрит». И снова Гурин лежит, затаясь. «Вот повезло… Все в окопах сидят, а я бегаю, как заяц… Нет, он меня не убьет, я должен жить, — начинает сверлить мозг ставшая обычной здесь его „молитва“. — Не убьет…» А сам думает о немце, который охотится за ним: «Ну, теперь, наверное, он уже отвлекся, может, уже и сказал кому-то там: „Айн рус капут“. Так, пока они там разговаривают, надо сделать еще рывок…»
Гурин вскакивает, бежит и снова определяет: «Целится, целится, сейчас выстрелит…» — падает, и тут же с каким-то остервенением впивается в землю пуля.
Счет потерял Гурин, сколько раз он вскакивал, сколько раз прикидывался убитым, чтобы обмануть снайпера, сколько раз призывал он себе на помощь свою «молитву», а только добрался он все-таки до комроты живым и невредимым. Да еще и духу хватило доложить:
— Ваше приказание выполнил…
— Вижу. Третий взвод начал перебежку. Пора и нам. Пошли, — он взял в одну руку шинель, в другую автомат. — За мной!
Не отдохнув, не отдышавшись даже, Василий последовал за ним.
Солдаты по одному короткими перебежками продвигались вдоль переднего края. На каком-то расстоянии от них, чуть глубже в нашу оборону перебегали и Гурин с командиром роты. Немцы сначала поливали их из винтовок и пулеметов, а потом начали забрасывать минами.
— Быстрее, быстрее! — кричал лейтенант солдатам и сам бежал вперед. Он пробежит, упадет, потом то же расстояние преодолевает Гурин. И вдруг лейтенант упал как-то неестественно и быстро, не успев и двух шагов сделать. «Убило…» — подумал Гурин и подполз к нему.
— О!.. — простонал тот и с досадой проговорил: — Так я и знал. Передай по цепи: командир роты ранен. Вместо себя назначаю лейтенанта Пучкова.
Подхватился Гурин, побежал наперерез солдатам. Увидел: залег один, он — к нему. На счастье, это оказался сам Пучков. Уткнулись друг в друга головами, чтобы не задели осколки, разговаривают громко.
— Что там еще? — спросил нетерпеливо Пучков.
— Ранило командира роты. Вместо себя он назначил вас.
— Тяжело ранило?
— Не знаю.
— Ладно. Понял. Беги к нему.
Вернулся Гурин к Иванькову — тот лежит вниз лицом. Гимнастерка на спине вся пропитана темной кровью, худые лопатки выпирают острыми углами.
— Передал? — спросил он, когда Гурин упал рядом.
— Да. Самому Пучкову сказал.
— Молодец. А теперь возьми мой автомат и шинель и — за мной.
Он поднялся, сначала неуверенно, качаясь, сделал шаг, другой, обрел устойчивость и побежал в тыл. Гурин — за ним. Бежали долго, не останавливаясь. Наконец он увидел окопчик, повернул к нему, упал.
— Может, вас перевязать?
— Сейчас… Сними с меня гимнастерку.
Расстегнув ремень, Гурин стал стягивать с него через голову гимнастерку. На спине она прилипла, и Гурин отдирал ее осторожно, чтобы не сделать лейтенанту больно. Но тот нетерпеливо сказал:
— Быстрее, — и повалился лицом вниз.
Так и не сняв гимнастерки, а лишь закатав ее вместе с нижней рубашкой на голову, Гурин уставился на худую костистую спину лейтенанта, всю залитую кровью. Присмотревшись, он увидел, что у командира роты пробиты обе лопатки: пуля вошла в левую лопатку, пробила ее, потом вошла в правую и тоже пробила ее навылет. Из четырех отверстий сочилась кровь.
— Что там? — спросил лейтенант.
— Лопатки пробиты…
— А позвоночник?
— Вроде нет…
— Попробуй перевязать… В полевой сумке пакет. — Он сел на землю, поднял вверх руки, чтобы Гурину было удобнее перевязывать.
Развернув пакет, Василий приложил мягкую «подушечку» к левой лопатке, протянул бинт через правую и, придерживая одной рукой «подушечку», другой рукой поддел бинт ему под мышки. Вторым витком закрепил «подушечку» и стал разматывать пакет вокруг груди.
— Туже, — сказал лейтенант.
Гурин натянул бинт, и сквозь него тут же четырьмя кляксами проступила кровь.
Забинтовав, Василий опустил рубашку и гимнастерку, стал застегивать ремень.
— Я сам, — лейтенант отобрал у него пряжку.
Пока он возился с ремнем, Гурин стоял над ним, готовый прийти ему на помощь. А потом как-то машинально огляделся вокруг и неожиданно удивился всему, и в первую очередь — простору. Горизонт был далеко-далеко. Над полем стеклянным куполом висело по-летнему чистое голубое небо. Вдали виднелась посадка, там ходили во весь рост люди, за посадкой урчали — машины. На западе, там, где они оставили свою роту, вспыхивали черные фонтаны земли от разрывов немецких мин. Но казались они так далеко и такими безобидными, что и не верилось в их смертоносность.
