— Смотри, — шутил Кузнецов, — случайно не ошибись адресом, а то ночью еще забредешь ненароком к тем дамочкам, а там клиенты…
Но это веселое соседство мало меня заботило: женщинам и их посетителям не было никакого дела ни до Шмерег, ни до тех, кто к ним заходит.
Зато другой сосед, не так давно поселившийся в доме на противоположной стороне улицы, вовсе не внушал доверия. Проходя по улице, я всегда видел его. Он или сидел на скамейке у крыльца, или стоял, облокотившись на забор, или выглядывал из комнаты в окно. И всегда у него был один и тот же вкрадчивый взгляд, а с лица не сходила ехидная усмешка.
Никто не знал его фамилии, но дети, бегавшие по улице, звали его дядькой Ониськом. Как-то я попросил Михаила разведать, кто он такой, этот дядька Онисько, и откуда приехал сюда. Но Михаил и знать о нем не хотел.
— А ну его к бесу, стану я еще о нем расспрашивать! — отозвался Шмерега-старший. — Я и так вижу, что это недобрый человек. Только и знает ко всем приглядываться. Словно боится прозевать кого-то. Какая мне разница, Терешко он или Онисько? Главное то, что он подозрительный тип и нужно его остерегаться, чтобы, часом, не накликал на нас беды.
И накликал-таки!
Я пришел к братьям под вечер. Когда проходил по улице, заметил «дядьку Ониська» — он прилип лицом к оконному стеклу и с любопытством смотрел на меня. Я подошел к калитке, открыл ее и обернулся. «Дядька Онисько» продолжал следить за мной. Тогда я направился в глубь двора, к дому, где обитали веселые девицы, и, обогнув сад, с тыльной стороны неприметно прошел к Шмерегам.
И вот ночью, между двенадцатью и часом, нас разбудила пулеметная стрельба на улице. Я припал к щели в ставне и разглядел несколько темных силуэтов в касках. Немцы! Они установили пулемет на заборе почти возле окна, у которого я спал, и стреляли отсюда по дому, где жили наши соседки.
— Что это такое? — спросил Михаил.
— Должно быть, ошиблись адресом, — ответил Сергей.
— Дядька Онисько! — воскликнул я. — Он следил за мной и видел, как я прошел в глубь двора.
— Я же говорил, что от него добра не жди, — заметил Михаил. — Вот сволочь. Он, видно, решил, что Микола пошел к одной из дамочек, и поспешил донести немцам.
— Но не исключено, что они займутся и нашим домом, — сказал я. — Нужно приготовиться к встрече.
Сергей сорвался с места:
— Я мигом приготовлю гранату и мину. Немцев закидаем из окон гранатами, подожжем бикфордов шнур, а сами как-нибудь уйдем в темноте.
— Куда-ты пойдешь с детьми? — заголосила Анастасия Тарасовна. — Опомнись! Лучше подумайте, что делать…
В самом деле, что нам делать? До рассвета еще очень далеко. Я, безусловно, мог бы убежать: пробил бы себе дорогу гранатами — и ищи меня ночью! Но это означало бы поставить под страшную угрозу семью Шмерег, лишиться склада боеприпасов, сорвать выполнение задания.
Стрельба на улице не утихала. И вот что странно: из дома, на который были направлены пулеметные очереди, тоже стреляли.
Вот это любопытно! Кто бы мог оттуда стрелять? Ведь, кроме двух девиц легкого поведения, там никто не живет. Должно быть, хозяйки нынешней ночью принимают у себя вооруженных клиентов. Очевидно, там немцы или полицаи. Но ведь в любую минуту дуло пулемета могут повернуть на наше окно. Нужно немедленно принять решение, не то будет поздно.
— Давайте поднимемся на чердак, — предложил Михайло, — а оттуда, если немцы откроют стрельбу по нашему дому, закидаем их гранатами.
— Не делайте этого, — со слезами умоляла Настя. — Если немцы начнут стрелять, нам все равно живыми отсюда не выбраться. Лучше так: Микола пускай спрячется на чердаке, а все домашние останутся на своем месте. По нашему дому немцы, может, и не станут стрелять, а с проверкой могут зайти.
Предложение Насти было разумно. Если немцы войдут в дом и меня здесь не будет, все обойдется мирно. В одну минуту я уже был на чердаке и наблюдал за происходившим на улице.
К счастью, наш дом оказался вне всяких подозрений, и, настрелявшись досыта по соседнему особнячку, гитлеровцы успокоились. Идти туда ночью они, видимо, не осмеливались и решили подождать до рассвета.
Пришлось и мне до утра просидеть на чердаке. Несколько раз появлялась мысль — слезть вниз и в полутьме между деревьями уйти по задворкам, но какая-то неведомая сила, а вернее — собственное предчувствие удерживало меня. «Нет, парень, — говорил я себе, — ты не имеешь права действовать неосмотрительно. Ты отвечаешь не только за себя, а и за людей, живущих в этом доме. Тебе доверено особое поручение, — и провалиться теперь, когда его нужно выполнить во что бы то ни стало, было бы преступно».
Особое поручение…
Еще раз — в который! — перебираю в памяти варианты уничтожения моста. Лукин назвал это задание «Операция «Прозоровский мост». Почему Прозоровский? Помнится, тот возле села Броды. Ну, Прозоровский так Прозоровский, — не все ли равно? Лишь бы выполнить порученное. Медведев сказал: «Последний срок — пятнадцатое августа». Сегодня, кажется, пятое. Значит, еще десять дней. Много? Нет, мало, очень мало.
Хорошо, что над тем, как осуществить эту операцию, трудится одновременно много товарищей. Ничего обидного в этом нет ни для Красноголовца, ни для Лени, ни для Жукотинского. Красноголовец с Жукотинским даже и не знакомы. Да и о Гроуде они оба не знают, так же как и он о них. Конспирация, ничего не поделаешь! А Гроуда обещал поговорить насчет моста с Паличкой. Может, они что-нибудь придумают. Петр Бойко загорелся идеей подключить к этой операции здолбицких товарищей, Венедикта Кушнерука. Но мы к Кушнеруку еще ведь не обращались. Разве можно вот так, сразу, не зная как следует здолбицких людей, их возможностей, поручать им такое ответственное задание? От этого варианта, к сожалению, придется отказаться.
Если бы мне удалось проникнуть в какой-нибудь эшелон и сбросить мину! Не удастся. Охраняют. Какая жалость, что мои земляки из железнодорожной охраны куда-то запропастились. Интересно, где они? В ту ночь, когда Саша Попков устроил фейерверк на станции, они дежурили, и после этого их, вместе с прочими охранниками, которые «проштрафились», отправили неизвестно куда. Жалко. Именно теперь они смогли бы искупить свою вину перед Родиной — завезти мину на мост.
А может, Иванов? Может, он отправился бы «на заготовки» для майора Вайнера куда-нибудь на Подолию?.. Нет, Иванова не нужно втягивать в это дело, им нельзя рисковать, у него и так ответственное задание: разведка, связь с отрядом…
…Наутро немцы, стрелявшие по соседнему дому, были неприятно поражены, застав в нем двух своих солдат: одного — убитого, второго — тяжело раненного. Ранена была и одна из девиц, а вторая, вся растрепанная, забилась под кровать и тряслась с перепугу.
В тот же день гестаповцы забрали «дядьку Ониська». Больше он домой не возвращался: видимо, хорошо расплатился за свою роковую ошибку.
— Так ему, подлецу, и надо, — сказал Михаил, — хотел выслужиться — теперь получит удовольствие.
Я понимал: оставаться дальше у Шмерег нельзя, нужно переходить на другую квартиру. А на какую — этого я пока еще не знал.
— Так вы все же уходите от нас?
— Да, Анастасия Тарасовна. Чтобы не подвергать вас опасности. Ваш дом должен быть вне всяких подозрений. Это очень важно для нас всех. Спасибо вам за все…
— А как же быть с миной? — не выдержал Сергей. — Кто возьмет ее у нас и завезет на мост?
— За нею придут. Когда — не могу сказать. Но придут непременно. Пароль передам через Бойко.
И я ушел из этого тихого дома, ушел, не зная, у кого мне поселиться.
Может, опять махнуть к Лене? Но это означало бы оторваться от города. Леонтий живет по ту сторону железной дороги, и теперь, когда ее так охраняют, пробиться от него в город ни днем, ни вечером почти невозможно. Патрульные заметят нового человека и начнут выяснять: кто такой? откуда прибыл? к кому? по какому делу? Значит, это отпадает.
Можно было бы направиться к Жукотинскому, но, словно нарочно, к нему на несколько дней приехали какие-то гости. Люди незнакомые, кто знает, как они ко мне отнесутся?
Пойти к Бойко? К Красноголовцу? Нет. Теперь, после ночного приключения возле дома Шмерег, лучше подыскать квартиру полностью нейтральную. И тут я подумал: Ванда. Да, да, Ванда! Почему не пойти к ней? Хотя и Владек помогает Жоржу, но квартира Пилипчуков не считается конспиративной. Да и соседи не увидят ничего подозрительного в том, что коммерсант Богинский опять зачастил к хорошенькой паненке Ванде.
Я не был здесь месяца два, а может, и больше. Интересно, как восприняла мать Ванды мое исчезновение? А сама Ванда? Казик говорил, что девушка была в Ровно и расспрашивала его обо мне.
Ванда… Ей можно дать больше семнадцати лет. Владек все твердит: «Пустая, взбалмошная девчонка! В голове — ветер. Думает только об одном, как бы поскорее выскочить замуж». Но так ли это, Владек? Порою, разговаривая с нею, я забывал, что ей семнадцать лет, — столько было в ее рассуждениях житейской мудрости! Ты привык, Владек, с детства видеть ее маленькой, шаловливой девочкой, а она незаметно для тебя выросла… Как встретит она меня? Пожалуй, теперь придется сказать ей правду — скрываться от нее дальше было бы глупо. Ванда меня не выдаст, в этом я уверен.
