– Вы слышали о нем? - спросил Мукершану.
– Слышал, и слышал много, - ответил полковник и в свою очередь спросил: - Вам тоже пришлось участвовать в этих выступлениях?
– Только в одном - плоештинском. Мне удалось в тот раз скрыться от полиции... Впрочем, ненадолго. В том же 1933 году арестовали и меня. - И Мукершану рассказал о руководимом им выступлeнии в селe Гарманешти, подавленном правительством самым свирепым образом.
– А сейчас мы хотим создать единый демократический фронт. Необходимо, чтобы с нами теснее объединилась, в частности, массовая организация трудового крестьянства - "Фронтул Плугарилор". С этой целью Центральный комитет послал сотни своих работников в деревни. Я, разумеется, попросился в свой родной уезд, где меня знают.
Мукершану замолчал. Но его глаза говорили: "Ну, вот и вы пришли к нам на помощь. Вот мы и вместе!"
Демин, должно быть, догадался о состоянии румына, улыбнулся ему широко и сердечно, так что его всегда немножко усталые глаза осветились неожиданно ярким, задорным и веселым светом. Начподив спросил:
– Вы полагаете, что вам здесь будет легче работать?
– Я надеялся. Но это не так.
– Почему? - удивился Демин. - Вас здесь хорошо знают еще по тридцать третьему году.
– Именно поэтому работать мне тут оказалось куда труднее.
– Понимаю... Скажите, пожалуйста, товарищ Мукершану, вы женаты? -неожиданно спросил полковник и сам удивился своему вопросу не меньше, чем румын,
Мукершану, однако, ответил:
– Женат... то есть был женат.
Он посмотрел на Демина, положил на стол большие, жилистые рабочие руки, сказал доверительно и просто:
– Убили мою... Анку.
Долго молчали. Демин испытывал неловкость. И чтобы, очевидно, положить конец тяжкому молчанию, попросил:
– А не можете ли вы рассказать мне об этой крестьянской организации?
Мукершану, казалось, даже обрадовался этой просьбе начподива. Охотно заговорил:
– "Фронтул Плугарилор"? Это, товарищ Демин, массовая политическая организация крестьян, созданная в 1933 году. Еще в предвоенные годы она поддерживала нас в борьбе за создание Народного фронта. Во время войны руководитель этой организации заключил союз с нами для совместной борьбы против Антонеску. Теперь мы решили еще крепче связаться с "плугарями". Для нас это важно в борьбе не только с правительством Антонеску, но и с партией Маниу[16]. Вы ведь знаете, что национал-царанисты имеют некоторое влияние на крестьян. Центральный комитет решил кроме своих работников-профессионалов двинуть в села сотни и тысячи передовых рабочих.
Начподив и Мукершану проговорили до позднего вечера. Демин вышел проводить румына.
– Желаю вам удачи, дорогой товарищ! Я ведь понимаю, как вам трудно. Есть люди, которые очень будут вам мешать, Мукершану.
– Мы знаем их.
– Они есть не только в вашей стране.
– И это мы знаем. До войны восемьдесят семь процентов нефти Румынии принадлежало восьми крупным иностранным компаниям...
– Вот-вот! Это надо всегда иметь в виду. А что касается Красной Армии, она выполнит свою миссию,- сказал Демин.
Мукершану взял его за руку:
– Спасибо вам, товарищи! Будьте уверены: мы сделаем что надо!
До них долетели солдатские голоса, смех, веселая перебранка. Это, должно быть, разведчики шумели во дворе Бокулея. Демин прислушивался к их голосам долго, потом улыбнулся:
– Вот их благодарите! - и кивнул своей большой круглой головой в сторону солдатских голосов. - Сколько вынесли эти ребята, пока дошли сюда!
Начподив проводил Мукершану к дому Суина Корнеску, вернулся к своей землянке, но не зашел в нее, а присел рядом, на спиленном дереве. До него по-прежнему доносился веселый говор бойцов, и этот говор сейчас для полковника был особенно приятен. Он слушал его, охваченный своими горячими, уже не раз приходившими ему в голову мыслями.
Небо было усеяно звездами. Вечерняя прохлада стлалась над повлажневшей землей. Тянуло волнующим запахом почек и молодых трап. За горой, на переднем крае, лениво постукивали короткими очередями пулеметы. Где-то внизу, в овраге, шумела вода.
"Вы женаты?.." Фу ты черт!.. Дернуло же за язык!" Демин вздохнул. А в голову почему-то лезли наивные, давно услышанные стихи:
Папы нету дома
И нe может быть,
Потому что папа
Должен немцев бить.
"Откуда они взялись?" И вдруг отчетливо вспомнил Веселую Зорьку, снежную пыль за окном, усатого солдата, стоявшего в дверях комнаты. "Пинчук. Старшина разведроты. О чем думает сейчас этот мудрый мужик? А думать есть о чем!" Демин поднялся и пошел в землянку, все еще захваченный мыслями. Вспоминались сегодняшние встречи, беседы...
– Какое... совершается! - почти беззвучно прошептал полковник и глубоко вздохнул.
– Прекратить разговоры! - сердито прикрикнул на солдат Забаров, который был явно не в духе. Три раза ходил он со своими разведчиками в поиск, и все три раза "язык", приведенный ими, оказывался румыном. Румынские солдаты хотя и охотно, но давали весьма ограниченные сведения. Все они в один голос заявляли, что кроме гвардейского королевского румынского корпуса на этом участке стояли и немецкие эсэсовские части. Точного же расположения этих частей и их наименования пленные румыны не знали, потому что офицеры им ничего не рассказывали, а сами они не выходили из своих окопов.
...Допрос пленного капитана Гуров производил при генерале Сизове, полковнике Демине, Забарове и Ванине, который упросил лейтенанта взять его с собой.
Захваченный в последнем поиске румынский офицер, к великому огорчению Федора, также не смог дать нужных сведений. Ему было известно, что где-то рядом с их корпусом находились немецкие части, - об этом им очень часто и очень охотно говорил их командир батальона, да он и сам, с его ротой, хорошо чувствовал присутствие гитлеровских частей: солдатский и без того скудный рацион с каждым днем все более ухудшался, хотя над корпусом и шефствовала сама Мама Елена. Но ее высочайшему повелению корпус этот только теперь, и критический момент, был брошен на защиту "великой румынской империи".
Обо всем этом пленный капитан рассказывал подробно, но его слова мало утешали генерала Сизова. Лишь полковник Демин живо заинтересовался одной деталью.
– Плохо, говорите, кормит вас Мама Елена? - спросил он через переводчика, которым был Георге Бокулей.
– Плохо, - простонал офицер. - Но Мама Елена тут ни при чем. Интенданты наши - сволочи. Воруют...
Начподив долго молча наблюдал за пленным, потом поморщился.
Генерал Сизов, поняв настроение Демина, резко махнул рукой и приказал:
– Уведите его!..
– ...В общем, вот уж форменный мамкин сынок попался! - резюмировал Сенька свой рассказ. - Я еще ночью узнал, что он за тип такой, когда мы с Акимом волокли его. Орет в наших руках: "Хайль реджеле Михай! Хайль реджеле Михай!" И так это в рифму у него получается. Аким даже позавидовал такой рифме!..
– Перестань болтать, Ванин! - остановил Сеньку Забаров. - Откуда ты все взял? Ничего ведь румын не кричал. Шел да помалкивал.
Но Ванин уже сидел на своем любимом коньке, и его трудно было остановить.
– Товарищ лейтенант! - говорил он, скорчив оскорбленную рожу. - Вы же сзади шли и ничего не слышали. Спросите Акима. Орал, да еще как! А эту самую старую... Маму Елену раз десять упоминал. Вот провалиться мне на этом месте!
– Будешь врать, так и провалишься.
Обиженный, казалось, в самых лучших своих побуждениях, Сенька замолчал.
Начав врать, Ванин через минуту уже сам искренне верил в то, что подсказывала ему его же собственная неудержимая фантазия. Эта искренность рассказчика и масса приводимых им деталей захватывали слушателей и заставляли их внимать Сенькиной выдумке с большим терпением.
Забарова в первые дни командования разведротой насторожила было эта черта Сенькиного характера. Но Федор скоро понял, что там, где речь шла о серьезных вещах, Сенька правдив до скрупулезности. Не кривил душой даже в тех случаях, когда правда складывалась явно не в его пользу. Подобный случай произошел совсем недавно. Как-то, возвратившись из штаба дивизии, Забаров увидел на своем дворе оседланного коня, привязанного к перильцу крыльца. Рядом стояли Кузьмич со скребницей и сияющий Ванин.
– Для вас, товарищ лейтенант, привели этого породистого конька-горбунка!
– Откуда это вы его привели? - полюбопытствовал лейтенант.
Кузьмич закусил рыжий ус и пробормотал что-то невнятное. Сенька вдруг глянул на ездового с нескрываемой злостью, зеленые глаза его посветлели.
– У одного тут мироеда ликвидировали, товарищ лейтенант. Фамилия его - Патрану. Хозяин наш говорит, что он житья тут никому не давал, с бедных людей три шкуры снимал. И к тому же еще - немецкий холуй! - ответил он прямо и вновь укоризненно посмотрел на смущенного Кузьмича.
