ноги, а голова потом!
— Ноги есть, ума не надо!
— Снимай, Женя, присядь, — тетя Лиза взялась за лямку Женькина вещмешка. — Оделся ты легко.
— Весна скоро, и на казенное все равно переходить.
— В шинели не простудишься. Зимой тепло: суконная, с подкладкой, летом не жарко: тонкая, не на вате. И подстелишь, и накроешься, и в голову положишь.
— Одной шинели мало, дед. Я мечтаю об обмотках: на вид так себе, а ходить, говорят, — удовольствие!
— Только вот если почесаться захочешь, дрянь дело, — хихикал Савелий, — разматывать надо.
— Нам пора, мама, — сказал Саша.
— Я… провожу вас.
— Мы торопимся.
— Я не отстану, Сашенька, не отстану!..
— Тогда побыстрее…
Савелий попытался задержать ее, она досадливо махнула рукой. Он тоже принялся одеваться.
Прощание затягивалось. Женька видел, как заволновался Саша: теперь каждая последующая минута будет томительнее предыдущей. Тетя Лиза сама почувствовала это. Одевшись, она просительным тоном заверила:
— До переезда только…
Последние сотни шагов. Лучше бы их не было, лучше бы Женька и Саша вдвоем вышли из дома, разом оставив все позади. Спасибо Савелию: насколько мог, он отвлекал общее внимание от того неминуемого мгновенья, которое наступит у переезда через главную улицу.
— Ты, Ерш, не беспокойся, ноги у тебя есть, а обмотки дадут. Я в них три года оттопал. Ничего: ложка хорошо держится. Ложечку-то тебе надо покрепче, чтобы не сломалась.
— Если знал, что покрепче, отковал бы нам в кузнице!
— А что — подумаю.
— Ты с узорами, чтобы аппетит развивала!
— Насчет аппетитца, Ершок, волнуешься зря. Аппетитец у тебя будет, там об этом есть кому позаботиться. Самое главное, чтобы ты жирком не оброс.
— Темнишь что-то.
В таком духе Женька и Савелий перебрасывались словечками, и им даже удалось рассмешить тетю Лизу. Но по мере того как они приближались к центральной улице, в их разговоре появлялось все больше пауз.
У переезда тетя Лиза бросилась на шею Саше, замерла обессиленная. «Сашенька, сын мой!..» — сдавленный крик вырвался у нее из груди, и этот крик испугал Женьку. Саша мягко освободился из объятий матери.
— Не волнуйся, мама, все хорошо…
Женька и Саша быстро зашагали по улице, а голос тети Лизы еще долго звенел у них в ушах.
Назад Савелий и тетя Лиза возвращались медленно. Когда они подходили к дому, тетя Лиза была почти спокойна, а дома, едва переступив через порог, забилась, как подстреленная птица. Савелий силой удержал ее и уложил в постель. На другой день Савелий возьмет на себя все заботы по дому, а тетя Лиза лишь неделю спустя немного придет в себя после жестокой нервной встряски.
Но об этом Саша и Женька не узнают.
В военкомат, кроме них, пришли еще трое парней.
— Плотников! — военком заглянул в лежащий перед ним листок.
Худощавый парень отозвался мягким высоковатым голосом:
— Здесь, товарищ майор!
Плечи у него были, пожалуй, узковаты, но взгляд и стремление скрыть в себе свои переживания понравились Женьке.
— Писецкий!
— Я! — четко, как на занятиях по военному делу, ответил высокий парень с чуть-чуть неправильными чертами лица.
Женька всегда с любопытством приглядывался к новым людям. Теперь, глядя на Писецкого, он подумал, что тот аккуратен, сдержан и немного официален. Такие выводы возникали у него непроизвольно, будто сами по себе.
— Парамонов!
— Здесь, — не спеша поднялся крепкий белокурый парень, в чем-то похожий на Сашу.
— Крылов!
— Я, — теперь товарищи разглядывали Женьку так же, как он только что разглядывал их.
— Лагин!
— Здесь, — губы у Саши были плотно сжаты, весь он излучал спокойствие и силу.
— Направляем вас в Раменское. Командировочное предписание оформлено на имя Писецкого. Сдашь этот конверт в штаб авиадесантной бригады.
— Есть! — отозвался Писецкий.
— Поезд отходит через… сорок минут.
В коридоре ребята сгрудились, начали знакомиться.
— Володя, из девятой школы, — Плотников протянул теплую ладонь.
— Геннадий, — просто и симпатично прозвучал голос Писецкого, лишенный всякой официальности, — из третьей.
— Юрка, тоже оттуда, — сказал Парамонов.
Женьке показалось, что все пятеро остались довольны друг другом. Сам он безоговорочно принял всех. Они были понятны ему в главном: почему оставили родной дом и пришли сюда, почему едут в авиадесантные войска…
— Ребята, через пятнадцать минут собирайтесь у выхода, — предупредил Писецкий и отошел к провожающим.
В эти минуты Женька пребывал в состоянии полной неопределенности. Он больше не принадлежал Покровке, но еще находился в ней; ему назначили новое место жительства, но оно представлялось ему неведомой абстракцией. А почему, собственно, он не хотел, чтобы его провожали? Ведь провожают же Геннадия Писецкого! Он не догадывался, что дело уже не в прощании с близкими, а в прощании с Покровкой. Ему хотелось, чтобы в этот момент около него тоже был кто-нибудь из знакомых, и он обрадовался, когда неожиданно услышал обращенный к нему голос:
— Женя!
Освещенное неярким лестничным светом, на Женьку смотрело курносое лицо школьного товарища. Миша Петров! Его появление Женька воспринял как прощальный дар Покровки.
— Что нового в школе?
— По-прежнему. Костя здесь…
Во дворе застыло покачивалась темная фигура Кости.
Ребята проводили Женьку и Сашу до поезда, который с натужным свистом выплыл из темноты и остановился напротив станции. Немногие пассажиры, ожидавшие на перроне, торопливо скрылись в черных дырах дверей-. Вы, ребята…. поосторожнее, — неожиданно сказал Миша.
Откуда вырвалась у него такая фраза? Или вспомнил бомбежку, кровь матери, увечья людей? Что значило быть осторожным на войне, Женька не знал, но он был благодарен Мише за его слова, будто в его лице Покровка заботливо напутствовала их.
В тамбуре Женька оглянулся: на перроне темнели две сутуловатые фигуры. С Костей Женьке расставаться было жаль.
— Пиши, Костя!
— И вы тоже!.. — донеслось с перрона.
Поезда ходили без света — в вагоне было совсем темно. Ребята заняли свободное купе, темнота отсекла их друг от друга. Но так было уютнее, потому что в эти минуты каждому хотелось побыть наедине с собой.
Вагон качнулся, сдвинулся с места.
— Поехали…
Поезд увозил добровольцев в завтрашний день. С каждым стуком колес увеличивалось расстояние между Женькой и его прошлым. Так же бездумно и весело они покатятся назад, к Покровке, только Женьки уже не будет в этом вагоне. В жизни одно и то же не повторяется и ничего нельзя вернуть назад, потому что время бежит, а сам человек изменяется. Даже если допустить, что Женька сейчас ехал не в Раменское, а домой, в Покровку, то все равно это был бы не прежний, вчерашний Женька, а другой.
Он стал им, как только принял решение и выстрадал его. Лишь со стороны кажется, что это просто —
