— Нам нечего делать, пока не вернется Савари с каким-нибудь сообщением.
— А если никакого сообщения не будет?
— Я придумаю что-нибудь. Сейчас сядь и выпей чашку хорошего чаю.
Она покачала головой.
— У нас на выбор: ежевичный или свекольный, но сегодня я не в силах пить ни тот, ни другой.
— Ах, как мало в тебе веры. — Галлахер показал ей пачку китайского чая, которую дал ему Шевалье утром на рынке.
Элен рассмеялась и обвила руками его шею.
— Что бы я без тебя делала, Шон Галлахер?
Эйзенхауэр был при полном параде, поскольку получил сообщение Манроу во время обеда у премьер министра. Он возбужденно шагал по библиотеке Хайес-лодж.
— Нельзя ли кого-нибудь заслать туда?
— Если вы имеете в виду подразделение десантников, очень сомневаюсь, сэр. Это наиболее укрепленное побережье в Европе.
Эйзенхауэр кивнул.
— Вы хотите сказать, что нет никакой возможности вытащить его оттуда, так я вас понял?
— Нет, сэр. Но это очень, очень трудно. Это крошечный остров, генерал. Там нельзя спрятать его в кузове грузовика и отвезти за триста миль в Пиренеи, или организовать посадку одного из наших Лизандеров, чтобы его забрать.
— Правильно. Тогда переправьте его во Францию, где это возможно организовать.
— Судя по полученной информации, он не может путешествовать.
— Господи, Манроу, от этого может зависеть все. Само вторжение. Многие месяцы планирования.
Манроу прочистил горло, пытаясь избавиться от нервного спазма.
— Если случится самое худшее, генерал, вы желаете рассматривать потерю полковника Келсоу, как выход из кризиса?
Эйзенхауэр перестал шагать.
— Вы имеете в виду, что его придется ликвидировать?
— Возможно.
— Помоги нам Бог, но если больше ничего нельзя сделать, да будет так. — Эйзенхауэр подошел к огромной карте Западной Европы. — Шесть тысяч кораблей, тысячи самолетов, два миллиона солдат и исход войны. Если им станет известно точное место высадки, они стянут туда все свои ресурсы. — Он повернулся к Манроу. — Разведка донесла, что Роммель в своей речи несколько недель назад сказал именно это. Победа или поражение в войне определится на этих пляжах.
— Я знаю, генерал.
— И вы спрашиваете, можем ли мы потерять полковника Келсоу? — Эйзенхауэр тяжело вздохнул. — Если вы можете его спасти, спасите. Если нет… — Он пожал плечами. — В любом случае, учитывая сказанное вами о ситуации на Джерси, как вы предполагаете забросить туда агента? Мне кажется, что любое новое лицо будет там выделяться, как белая ворона.
— Это так, генерал. Нам придется над этим поразмыслить.
Джек Картер, почтительно хранивший молчание, стоя у камина, кашлянул.
— Есть один способ, генерал.
— Какой же, капитан? — спросил Эйзенхауэр.
— Лучшее место, чтобы спрятать дерево, это лес. По моему мнению, наиболее свободны в перемещениях туда и оттуда сами немцы. Я полагаю, там постоянно идет замещение новым персоналом.
Эйзенхауэр резко обернулся к Манроу.
— Он прав. Вы располагаете людьми, способными выполнить подобную работу?
Манроу кивнул.
— Можно поискать. Это редкое умение. Вопрос не в том, чтобы свободно владеть немецким, нужно мыслить по-немецки, а это непросто.
Эйзенхауэр сказал:
— Я даю вам неделю, бригадир. Одну неделю. Надеюсь, что этот кризис будет разрешен.
— Даю слово, сэр.
Манроу быстро пошел прочь, Картер, хромая, последовал за ним.
— Радируйте Крессону в Гранвиль, чтобы передал Галлахеру на Джерси, что кто-нибудь появится у них в четверг.
— Вы уверены, сэр?
— Конечно, уверен, — сказал Манроу живо. — Вы предложили великолепную идею, Джек. Лучшее место спрятать дерево — лес. Мне это нравится.
— Спасибо, сэр.
— Немецкий персонал постоянно перемещается туда и обратно. Что такое один вновь прибывший среди множества других? Особенно, если его обеспечить подходящими документами.
— Это должен быть очень необычный человек, сэр.
— Да ладно вам, Джек, — сказал Манроу, когда они вышли на улицу и двинулись к машине. — Для этой работы есть только один человек. Вы знаете это не хуже чем я. Только он один способен перевоплощаться в нациста и, если станет необходимо, всадить Келсоу пулю между глаз. Гарри Мартиньи.
— Я вынужден вам напомнить, сэр, что полковнику Мартиньи было определенно обещано после дела в Лионе, что к его услугам больше прибегать не будут. Да и его здоровье не позволяет этого.
— Чушь, Джек. Гарри ни за что не устоит перед приключением. Найдите его. И еще одно. Просмотрите, нет ли у нас кого-нибудь с Джерси.
— Только среди мужчин?
— Боже мой, Джек, нет, конечно. С каких это пор в нашем бизнесе нас интересуют только мужчины?
Он постучал по перегородке, и водитель отъехал от тротуара.
Коттедж в Дорсете поблизости от Лалуорт-Коув Мартиньи снимал у старого друга по Оксфорду. Коттедж был построен на скале над маленькой долиной, и подход к пляжу был перекрыт ржавеющей колючей проволокой. Когда-то на ней висело предупреждение о том, что проход заминирован, хотя мин там не было. Это первое, о чем хозяин поведал Мартиньи в деревенском баре, когда он здесь поселился. Поэтому Мартиньи и гулял вдоль берега, швыряя камушки в набегавшие волны. Было это наутро после разговора Дагела Манроу с Эйзенхауэром.
Гарри Мартиньи сорока четырех лет, среднего роста с хорошо развитыми плечами, был одет в камуфляжную куртку воздушного десантника, защищавшую его от холодного ветра. Его бледное лицо, казалось, никогда не знавшее загара, имело клиновидную форму, а глаза были такими темными, что казалось невозможным определить какого они цвета. В уголках его подвижного рта таилась легкая ироничная улыбка. Он выглядел человеком, который находил жизнь более разочаровывающей, чем он надеялся.
Он выписался из госпиталя три месяца назад, и теперь чувствовал себя гораздо лучше, чем раньше. Боль в груди не появлялась, если он не перегружался, но его мучила постоянная бессонница. Ему редко удавалось заснуть ночью. В момент, когда он ложился в постель, его мозг, казалось, активизировал свою работу. Это не являлось неожиданным. Слишком долго ему приходилось скрываться, вести ночной образ жизни, постоянно ощущать рядом опасность.
Доктора вынесли окончательный вердикт: он больше не мог быть полезен Манроу. Он мог вернуться в Оксфорд, но знал, что это не поможет. Как не поможет и попытка дописать книгу, над которой он работал до 1939 года. Этому война его научила, если даже больше ничему и не научила. Поэтому он устранился от всего, насколько это возможно для человека. Коттедж в Дорсете около моря, книги для чтения, пространство, чтобы попытаться найти себя.
«Ну, и где же ты, Гарри? — спросил он себя, поднимаясь тропинкой по крутому склону. — Потому что, будь я проклят, если знаю, где тебя искать».
Жилая комната старого коттеджа была достаточно комфортабельна. Персидский ковер на выложенном плиткой полу, обеденный стол и несколько стульев с плетеными спинками, и повсюду книги, не только на полках, но и стопками по углам. Но ни одна из них ему не принадлежала. Ему здесь ничего не принадлежало, кроме небольшого количества одежды.
С обеих сторон от камина, стояло по дивану. Мартиньи положил несколько поленьев на тлевшие угли, налил себе виски и, быстро выпив, налил еще. Затем сел и взял с кофейного столика тетрадь. В ней было несколько стихотворных строк, и он прочитал их вслух: «В полночь вокзалы зловещи. Адресата нет у надежды». Он бросил тетрадь на столик, криво усмехнулся. — «Признай, Гарри, — сказал он мягко. — Никудышный ты поэт-то».
Вдруг он почувствовал усталость. Ощущение появилось неожиданно, и было сродни лихорадке. Сказался недостаток сна. В груди появилась боль, несильная боль в левом легком, которая немедленно пробудила воспоминания того последнего и рокового дня в Лионе. Если бы он был тогда расторопней, этого бы не случилось. А может, он слишком часто подвергал испытанию свою удачу, вот она его и оставила. Стоило ему задремать, как все возвратилось со всей отчетливостью.
Штандартенфюрер Юрген Кауфманн, начальник лионского отделения гестапо, был в этот день в гражданской одежде. Он спустился по лестнице из здания муниципалитета и сел в черный Ситроен. Его шофер тоже был в гражданском, поскольку по четвергам во второй половине дня Кауфманн обычно посещал свою любовницу, и старался быть осмотрительным.
— Не спеши, Карл, — сказал он водителю, сержанту СС, который обслуживал его уже в течение двух лет. — Мы немного рано. Я сказал, что не появлюсь там раньше трех. Ты же знаешь, как она ненавидит неожиданности.
— Как скажете, штандартенфюрер, — ответил Карл, отъезжая от тротуара.
Кауфманн развернул берлинскую газету, которая пришла с утренней почтой, и откинулся на спинку, чтобы с удовольствием почитать. Они проехали по окраинным улицам города и оказались в сельской местности. Здесь было действительно прелестно. По обеим сторонам дороги тянулись яблоневые сады, и воздух был напоен их ароматом. Уже некоторое время, как Карл заметил позади них мотоцикл, который свернул вслед за ними на боковую дорогу к деревне Шамон.
