Несмотря на ее протест, я поцеловал ей руку и отодвинул столик, чтобы она могла сесть рядом со мной.
— Дорогая.
— Оставь, мой мальчик, первым делом ты должен заказать своей дорогой что-то поесть — нет-нет, будь пока хорошим, закажи что-нибудь вкусное и бутылку вина. Потом я скажу тебе, что будем делать.
Я заказал цыпленка в остром соусе с рисом и ткнул пальцем в какой-то номер на карте вин. Был я все еще невменяемым, потрясенным, однако сохранял достаточно присутствия духа, чтобы в течение ближайшей четверти часа ограничивать свои высказывания словом «дорогая». Оно служило откровенным признанием, что я не совсем в своем уме, такое признание могло ей только понравиться и быть принятым.
Мы уезжали в Хохфильцен. Через час.
— Это место мне очень нравится, и когда ты сообщил телеграммой, что получил отпуск и хочешь приехать, что в твоем распоряжении пять дней, я подумала, что мы поедем туда. Ты тоже без ума от гор, правда?
— Дорогая.
— Ты совершенно невозможен. Должно быть, выпил много вина. Нужно привести тебя снова в нормальное состояние. Не хочу ехать со слабоумным. Правда, и сама плохо соображаю. Во что я впуталась?
Я осушил свой бокал, потом наполнил оба. Еда на моей тарелке оставалась нетронутой, но Урсула уминала цыпленка и соус, рис и хлеб, тараторила и выказывала громадную, утешающую активность. Я был слегка разочарован тем, что она не сказала, что мне нужно поесть. Раньше она всегда говорила, что я слишком тощий, и есть мне нужно, как следует. Теперь нет. В ней что-то изменилось, и я не был уверен, что Урсула не нервничает так же, как я, что мы не сидим, ощупью ища взаимопонимания.
— Ты впуталась в медовый месяц, — ответил я задумчиво. — Наш медовый месяц.
Она засмеялась; посидела, морща лоб и глядя прямо перед собой, потом внезапно схватила мою руку и прижала к своей щеке. Мы сидели так, глядя вдаль, за пределы ресторана.
— Насчет этого не знаю, — сказала Урсула. — Насчет этого не знаю. Но поскольку у тебя всего пять дней, поскольку, возможно, ты никогда… твое желание исполнится. Рад?
Это явилось для меня полной неожиданностью, миражом, на который я уставился с громадной надеждой. Но она не давала этой надежды; она лишь потворствовала мне, потому что хотела быть со мной доброй.
— Я хочу исполнения не своего желания, — ответил я, — а твоего… и твое желание непременно будет исполнено. Пойдем к поезду?
Когда мы вышли на платформу, Урсула снова взяла меня за руку, остановилась и повернулась ко мне.
— Вернись и купи бутылку коньяка.
Штабной гауптман, увидев в купе нас — элегантную женщину, коньяк и жалкого рядового из штрафного полка, — круто повернулся. Вскоре явилась полиция вермахта. В наступившей внезапно тишине я предъявил документы и показал дополнительный билет в вагон второго класса. Урсула отвечала на взгляды полицейских сдержанным, безмолвным негодованием. Хорошо, что она не говорила ни слова. Гауптман сошел в Линце. Поездка у него была не из приятных, так как Урсула все время не сводила с него глаз. Штатская пара сошла в Зетцтале, и мы остались в купе вдвоем. К моему удивлению, Урсула наградила меня крепким поцелуем, после которого трепетно задышала.
— Ты получишь все, чего хочешь, — сказала она с легкой одышкой, глядя в окно. — Они не во всем над тобой властны. — И повернулась ко мне, гнев еще не исчез из ее глаз. — Получишь сейчас при желании.
Замечательно было найти в себе силы рассмеяться подобающим образом.
— Не обращай внимания на их слова. Мы в армии не обращаем. Эти типы мелочны и жалки. Иногда поскользнешься на одном из них, вытрешь обувь начисто и идешь дальше. Вытри свою, моя девочка, и продолжай путь.
Я откупорил бутылку.
— Выпьем за чистую обувь?
За окном тянулись горы вместе с дождем, телеграфными столбами и сумерками. В конце концов наступила темнота — и заполнила купе, составляя нам компанию. Когда мы проснулись, было уже три часа, а нам нужно было сойти в Хохфильцене в четверть первого.
Разбудило нас объявление по громкоговорителю на платформе:
— Инсбрук. Инсбрук. Инсбрук.
Мы вышли, пошатываясь, пьяные от сна, и пока Урсула ходила в туалет, я обзванивал отели.
— Нашел свободный номер? — спросила она, когда мы встретились под часами.
— В отеле «Егерхоф», — ответил я.
— Трудно было найти? Я уже замерзла.
Я обзвонил двадцать три отеля, но сказал, что было просто, что дежурные не могли отказать моему мелодичному баритону. Громадный зал ожидания был полутемным, безлюдным. В отдалении кто-то проезжал на старом автомобиле, поблизости человек с метлой методично мел опилки по плитам терракотового цвета.
— Придется нам проводить медовый месяц в Инсбруке, — сказала Урсула. — Жалеешь?
— Нет. Здесь тоже горы. Давай понесу чемодан.
Площадь перед вокзалом была тоже безлюдной. Шел дождь, было холодно. Что дальше? Где отель «Егерхоф»?
— Подожди чуть-чуть, — сказал я и пошел снова в здание вокзала спросить у кого-нибудь дорогу или вызвать такси по телефону. В зале не было видно ни души, но возле газетного киоска стояла телефонная кабина. Я стал открывать дверь.
— Минутку!
Я выпустил дверную ручку и обернулся. Дверь медленно закрылась с легким скрипом.
— Следуй за мной.
В отделении полиции вермахта было очень светло. Я начал потеть. Свет был слишком ярким. От яркого света меня даже теперь может прошибить пот.
Дежурный унтер вопросительно взглянул на двух моих конвоиров, затем изучающе — на меня.
— В чем дело? — спросил он их.
Оба вытянулись в струнку.
— Мы встретили этого человека в зале.
Унтер снова обратил на меня взгляд.
— Что делал там в это время ночи?
Я вытянулся.
— Хотел вызвать по телефону такси. Мы с женой приехали ночным экспрессом из Вены провести здесь мой отпуск. Вот мои документы.
Он просмотрел их.
— Отпуск осужденному солдату. Странное дело.
Мы смотрели друг на друга. Какая-то муха непрерывно жужжала, летая зигзагами по комнате.
— Где твоя жена?
— Стоит снаружи у главного входа.
Унтер указал подбородком на одного из двоих.
— Приведи ее.
Я прислушался к шагам полицейского снаружи, покосился на муху. Сидевший в кресле унтер изменил позу. Открылась боковая дверь, из нее высунулась голова с заспанным лицом.
— Который час?
— Полчетвертого.
Голова скрылась.
— Покажи мне пока что свой билет.
Это меня испугало. Сказать, что я его выбросил? Тогда он спросит, не было ли у меня обратного билета до Вены. Кроме того, захочет взглянуть на билет Урсулы. Выхода не было.
— Билет только до Хохфильцена. Как ты это объяснишь?
— Мы заснули и проснулись уже здесь, в Инсбруке.
— Значит, проезд от Хохфильцена сюда не оплатили?
— Нет. Не было времени. Мы едва успели сойти с поезда. Но, естественно, я охотно доплачу разницу.
Унтер не ответил. Телефон его зазвонил. Он снял трубку.
— Вокзальное отделение полиции… кого? Минутку. — Провел пальцем по списку, приколотому к стене рядом с ним. — Нет у нас такого… Видимо, ошибка… Да, обычная неразбериха. У них вечно какая-то путаница… Охотно еще раз проверю, но это ничего не даст…
Вошла Урсула. Испуганно посмотрела на меня. Мы ждали. Муха жужжала. Штрафной полк. Штрафной полк. Осужденный. Приговоренный. Унтер засмеялся и положил трубку.
Увидев нас, он потребовал документы Урсулы, и тут нам пришлось сознаться, что в браке мы не состоим.
— Пока что, — сказала Урсула, — до завтрашнего дня. — И внезапно собралась с духом. — Послушайте, отпустите нас. Произошла досадная ошибка: если бы мы не проспали, то сошли бы на своей станции, и ничего этого не было бы. Вы сами понимаете, как трудно солдату в… э… ну, штрафном полку получить отпуск. Мой муж получил. Ничего дурного он не сделал; проспали мы по моей вине. Понимаете, мы очень долго не виделись, и я хотела счастливой встречи. Хотела все устроить ему как можно лучше. Потом у нас было, что выпить, — она показала ему едва початую бутылку коньяка, — это я заставила его купить, и… и…
— Ну-ну?
Урсула была великолепна. Жарко покраснела, глаза заискрились, заблестели, она проникла в самое сердце мужчины бессовестным женским способом.
— Понимаете, мы были одни в купе. И я так долго его не видела. Он не сделал ничего дурного; он вел себя, как хороший солдат.
Последняя реплика была гениальной. Унтер вернул наши документы.
— Можете идти. — Потом обратился ко мне. — И впредь веди себя, как хороший солдат.
Когда дверь за нами закрылась, полицейские громко заржали.
— Пошли отсюда, — прошептала Урсула и потащила меня чуть ли не бегом. — Я боюсь.
Когда мы снова вышли на залитую дождем безлюдную площадь, я увидел, что лицо ее побледнело, и лоб под черными волосами покрылся мелкими капельками пота.
