На месте была и пухлая полевая сумка с шифрами и документами. С ней Ефимов не расставался. Даже ложась спать, клал ее под голову не снимая. «Без этой «подушки», — говорил он, — голова мне ни к чему!»
К утру Ефимов остановил группу на дневку. Приказал всем тщательно замаскироваться в снегу и без его разрешения никому никуда не отлучаться в течение всего дня.
Нападение карателей многому его научило. Он стал суровым, даже злым. Тоном, не терпящим возражений, объявил, что вновь избрал маршрут на юго-запад, в Белорусские леса.
— Кого это не устраивает, может идти на все четыре стороны, — заключил он, имея в виду, конечно, только старшего лейтенанта Васина и Лору. Они были из отряда, которым командовал недавно погибший капитан Скандилов.
Никто из «чужаков» не произнес в ответ ни слова.
…Двое суток пробирались по глухому лесу девять партизан. Мороз, глубокий снег, тяжелая ноша и голод утомили всех до предела. На очередной дневке Ефимов и Изотов закопали запасные батареи для приемника, оставив лишь самое необходимое. Еще раньше все, включая Ефимова, побросали личные вещи, а теперь даже самый выносливый из них — Петя Изотов извлек из кармана и выбросил огрызок мыла и моток ниток с иголкой. Запасных патронов ни у кого уже не было, и вторые диски от автоматов болтались пустые. На них нет-нет да и поглядывали: «Может, кинуть к чертовой бабушке?», но тут же спохватывались: «Все же диск. Еще может понадобиться…» Один Гороховский остался без запасных обойм к немецкому автомату. Говорил, будто потерял их в суматохе.
День прошел спокойно. Солнце бросало из-за горизонта последние алые отблески на макушки деревьев, когда все проснулись.
Желудки, казалось, выворачивало наизнанку, но никто не шевельнулся, лежали плотно прижавшись друг к другу, пригрелись, и никому не хотелось нарушать этот «уют».
Ефимову, конечно, тоже не хотелось вставать, но команду «Подъем» он все же подал.
Однако все продолжали лежать.
Пришлось Ефимову первому подняться. Ноги отекли, ныли ребра и особенно плечи. Подымаясь, люди косились на мешки с грузом: казалось, надень их, и с места не сойдешь…
Перед тем как снова тронуться в путь, Ефимов бросил взгляд на торчавшие из голенищ валенок ложку и финку. Думалось, выброси их, сразу станет легче.
— Эх, будь, что будет. Найдем жратву, найдется и хлебалка… — сказал он и, достав ложку, швырнул ее в снег. Взглянул на правую ногу, потрогал финку и решительно задвинул ее глубже в голенище.
Остаток сил надо было собрать, чтобы выйти из окружения, сохранив рации с комплектом батарей и, конечно, «крутилку», без которой передатчик не мог работать.
— Это, Петенька, нам с тобой надо беречь как зеницу ока, — сказал Ефимов Изотову. — Без связи — конец! Не простят нам, если мы ее не сохраним. А будет связь, будет тебе белка, будет и свисток. Понятно?
Изотов выразил свое согласие, едва кивнув головой.
В начале пути то и дело оглядывались, пока не стало смеркаться. Еще не совсем стемнело, когда сквозь оголенный молодняк показалась открытая местность. Думали, что это поляна, но подошли ближе и увидели изгородь, копну сена, покрытую пышной снежной шапкой, а еще дальше неясные очертания хат. Это была небольшая деревня из пятнадцати — двадцати дворов. Радостно и тревожно забились сердца партизан, словно они открыли нечто неведомое миру.
Старший лейтенант Васин, который все эти дни был угрюм и молчалив, первым изъявил желание пойти в разведку. Вызвался, как всегда, и Изотов. Молчали лишь радисты, заранее зная, что Ефимов им не разрешит.
— А не лучше, если я пойду? — предложила Лора.
Ефимов подумал: «А в самом деле, не послать ли ее? Женщина скорее расположит к себе людей».
В разведку отправились Лора и Изотов. Вскоре они вернулись и принесли хорошие вести: нет ни немцев, ни полицейских. Из «властей» только староста.
— Но люди на него не в обиде, — сказал Изотов. — По хатам, говорят, ходит, только когда немцы наезжают за податью.
— Это бывает по утрам, — пояснила Лора. — И живет он вон на том конце села… — указала она куда-то в темноту.
Девять человек вошли в ту самую хату, в которой уже побывали Изотов и Лора, и очень скоро разомлели. Одолевала слабость, хотелось, не раздеваясь, повалиться на пол и с наслаждением вдыхать теплый воздух, запахи человеческого жилья.
Бодрее всех была Лора. Эта с виду хрупкая молодая женщина в куцей шинелишке, повязанная жиденьким черным платочком поверх неуклюже нахлобученной ушанки, оказалась очень выносливой. Она нашла в себе силы подойти чуть ли не к каждому, помочь снять с плеч ношу, оружие, раздеться.
Хозяйка хаты — старушка, глядя на совсем обессилевших людей, на их изможденные, обросшие щетиной лица, сокрушенно качала головой, потом спохватилась, что-то шепнула дочери и парнишке лет восьми-девяти, и вскоре на столе появились большой круглый хлеб, горлач с топленым молоком да казанчик с еще неостывшей картошкой в мундире.
— Вы, мамаша, точно ждали нас, — удивился Ефимов, разрезая свежий хлеб с примесью картофеля и гречки.
— Да мы ж усегда ждем своих, — ответила старушка и, увидев, как все жадно набросились на еду, ласково предостерегла: — Ой, хлопчики, ешьте на здоровьичко, але не много… не много, родные, ба помрете… Не бижайтесь, усё тут ваше.
Старушка вышла за чем-то из комнаты, а молодая, как бы оправдываясь, рассказала, что в соседнее село тоже ночью пришли двое из леса, накинулись на еду, а к утру померли.
— И хлопцев жалко, але и людей у том силе тож жалко… — говорила она. — А коли люди стали хоронить партизан, германы дознались, шо у силе ховались чужие. Так, змеи, спалили усе сило…
Партизаны вняли доброму совету. Сделать это было нелегко, но они уже сами ощущали, что дышать стало необычно тяжело, а пища будто застряла в груди… Более половины хлеба осталось нетронутым.
Ефимов отошел в сторону и, стараясь отдышаться, начал чистить свой автомат. Обращаясь к товарищам, он сказал:
— В тепле оно отпотело, а как выйдем на мороз, прихватит, может отказать… Обязательно каждый протрите свое оружие.
Лишь Гороховский не последовал примеру своего командира. Впрочем, он ничего не слышал, он спал, примостившись на полу у печи.
Ефимов расспрашивал хозяек о немцах. Оказалось, что до ближайшего села, откуда обычно они приезжают за податью, всего пять — шесть километров, что там крупный гарнизон, есть много и полицейских. Изотова интересовало, какие слухи ходят о боях гитлеровцев с партизанами. А Васин осведомился, часто ли здесь бывают полицейские и как они себя ведут.
Женщины охотно отвечали на вопросы, сетовали на тяжкую жизнь «под германом» и неизменно заключали свои речи одним и тем же пожеланием, чтобы скорее сюда пришла Красная Армия. Партизаны соскучились по людям и, выяснив все, что их интересовало, вели неторопливый задушевный разговор.
В хате было жарко. Хозяйки рассказали, что печку сложил муж дочери и что он ушел в Красную Армию «по першей билизации». Однако гостей все еще пробирала внутренняя дрожь. Они так намерзлись за дни скитаний, что, казалось, и июльское солнце не способно отогреть их. Оттого каждый норовил плотнее прижаться к печке и, конечно, всем хотелось продлить эти блаженные минуты. Бревенчатые стены надежно ограждали их от пронизывающего ветра, трескучего мороза, глубоких сугробов; никому не хотелось думать о том, что вот-вот опять придется уйти в лес, навстречу новым тяжким испытаниям.
Но Ефимов был обязан думать об этом и дал понять товарищам, что пора готовиться в путь.
Когда Изотов стал будить задремавших, Гороховский забрюзжал: «Куда?.. Зачем?.. Чего спешить? Почему бы не остаться в селе на ночевку?» Никто его не поддержал, напротив, стали попрекать и поругивать. Только Васин отмалчивался, хотя он первый должен был поддержать Ефимова.
Рассовав по карманам нарезанный хлеб и оставшиеся в казанчике картофелины, партизаны стали прощаться, благодарить за гостеприимство.
Женщины в свою очередь просили извинить их, если чем не угодили. Старушка достала еще буханку хлеба и сунула ее Лоре.
— Бери, доченька, бери. Проголодаетесь… Вас вон сколечко!..
— А может, хлопчики, остались бы туточка до утра? — обратилась она к Ефимову. — Погрейтесь ще малость да портяночки пообсушите. А там с богом сабе и пойдете…
На мгновение Ефимов заколебался, но чувство ответственности за жизнь людей, за сохранность раций и особенно шифров придало ему решимости.
— Спасибо, бабуся, спасибо! Нельзя, никак нельзя нам задерживаться, — ответил Ефимов старушке. — Да и вам худо будет, если немцы нас тут застанут.
Выходя из хаты, люди чувствовали себя сравнительно бодро, но странное дело — с каждым шагом идти становилось все труднее, никак не удавалось соразмерить дыхание с движением, ноги отяжелели, словно на них повесили гири. Такого состояния они не испытывали даже до прихода в село.
