— Жизнь — вредная штука, скажи?.. Ты меня слышишь, а… Черенков? — Черенков кивнул. — От неё все умирают… И дана она человеку в виде займа, а не вечного дара, понял?.. А потому, придётся ее когда-то отдать… Как бы было жить ни тошно, умирать будет всегда тошней, Черенков! Слышишь?
Черенков снова кивнул.
— Ты что… немой, что ли?
Солдат промолчал, едва слышно всхлипывая.
Для Егора все было ясно. Егор повернулся, и пошел прочь, чему-то очень грустно улыбаясь. Робко взглянул в серое небо и перекрестился.
— Егор! Егор подожди… — послышался со спины голос Стеклова. — Подожди, вместе пойдем…
— Слушай… что-то я не пойму… чё здесь мины стояли, я не понял?
Улыбаясь, Егор взглянул на Стеклова.
— Тебе-то… на кой черт сдались эти мины?
— Ни чё не сдались… Просто я не понял, когда их успели здесь установили? На этом поле? Было же обычное поле…
— Да нет здесь мин. Обычное поле… ты только не рассказывай никому…
— А-а-а… а я и думаю… подожди, не понял, так мин — нет?
— А не думай… Обычное поле… Вбитые повсюду таблички — простая формальность и фикция… Сдерживающий фактор, слышал?
— Нет, — искренне ответил Стеклов.
— Чтобы не допустить несанкционированного брожения солдат за неисследованные пределы дислокации…
— Ммм… Умно! — восхищенно сказал Стеклов. — Обычное поле с табличками…
— Если обратил внимание: таблички повернуты внутрь дислокации бригады, а не наружу…
— Да ты что… нет… не заметил…
— В следующий раз обрати…
— А зачем, внутрь?
— Именно затем и внутрь… чтобы солдаты видели! Так сказать, для устрашения, исключительно своим прописным содержанием.
— Хм… Нормально придумано! — хмыкнул Стеклов.
— Слушай, только не говори никому, ладно!
— Ладно, — согласился Владимир. — Может лучше…
— Пойдем лучше чай пить… Наш-то совсем уж остыл, наверное…
— Пошли… — глубокомысленно вздохнув, Стеклов замолк.
Оба шли молча, унося с собой тайну минного поля. Егоркину тайну. Еще не зная, что этот случай станет настоящей страшной сказкой, которая долго будет переходить из уст в уста, якобы обличая неуемную жёсткость и неоправданную жестокость командира инженерно-разведывательной роты; и как назидание, насколько может быть велика расплата за проявление на войне человеческих слабостей.
* * *
…Глаза твои — луга цветные, мне часто видятся в природе,
В капризной плачущей погоде, и на карнизе той скалы,
Но там, где волны бьются в берег, давно не слышен плёс прибоя;
И Терек, в ожидании боя, осиротел здесь от войны…
Здесь едкий дым — прикрытье прытких, и бег в атаку нервным строем,
И глинозём — защитным слоем, окрас на теле боевой,
Здесь небо красной жгут ракетой, как — будто гасят сигарету,
За срыв короткой эстафеты на полосе передовой.
И только в водочной нирване, что я ищу на дне стакана,
Между атак бинтуем раны, портянкой, грязною с ноги,
Я падаю на снег спиною, и этой мерзкою зимою,
Смотрю в израненное небо, и вижу там глаза твои…
Косыми моченый дождями, ковыль себе вплетаю в пряди,
Сбриваю брови, страха ради, победу чуя над врагом.
И в городских трущобах ада, развалин, где-то посреди
Нужна была одна награда — любовь, я с ней не победим!
…Пройдут бои, и горный ветер домой наполнит паруса,
И нет милее мне на свете, чем сердцу милые глаза,
И хрупкий стан на полустанке, с надеждой ждущий эшелон,
В грязи пугающие танки, и слёзы градом на погон…
И запахи лесного бора, витают в небе грозовом,
И горы, и глаза-озёра, на теле вижу я твоём…
Все жизни не обыкновенны. Прожил я в этой — двадцать лет.
И в этой жизни, я военный, а ты, по-прежнему — мой свет…
«Улица-красавица», — думал Егор, глядя по сторонам.
Почему-то захотелось срифмовать именно так, хотя, на самом деле ничего красивого в этой улице не было. Изуродованные восьмиэтажные дома с обгоревшими, обрушенными, словно объеденными гигантскими грызунами крышами. Они были похожи и напоминали один из тех, в каком Егор жил с родителями. Иной раз даже, Егору казалось, будто идет он по своему родному микрорайону маленького Камышина… Но только с одним «но», в его городе не было войны; она не коснулась его, не разрушила инфраструктуру городского быта, не уничтожила красоту улиц, не стерло национальность многовековой истории и традиций, как в Грозном. Никогда прежде, до войны, Егор не был в этом городе, как не был в сотнях других. Впервые военная карьера, словно радушная касса железнодорожного вокзала, выдала ему пачку билетов в разные стороны необъятной Родины, разложив их перед Егором веером, мол, выбирай, родной, куда поедешь?! Напряженно топыря палец, пугаясь, сомневаясь какой выбрать, Егор выбрал, и вот, теперь он был здесь…
Егор смотрел в окна. Прежние дома этой улицы, наверняка, очень гармонично вписывались в это место, открытое и просторное. Этот микрорайон должно быть был светлым, зеленым, ведь он первое, что видел человек прилетевший самолетом «Аэрофлота» в Грозный. Катился бы такой гость в машине по широкой улице, с первых же секунд радуясь виденному, восхищаясь и умиленно ахая. Он бы ехал и восхищался людьми, живущими здесь, — их радушности и кавказской учтивости, улыбался им, приветливо машущим ему — гостю этого благодатного края. Он бы ехал по Кирова и мечтал бы о том, как хорошо было бы здесь жить, работать, растить детей… и никогда бы в жизни ему не пришлось убегать с этого города впопыхах, схватив своих детей и самое необходимое в охапку… Бросать красивый дом, работу, лишь бы не быть забитым камнями, прежде учтиво улыбающимися людьми, в чьих сощуренных кавказских глазах нет презренной хитрости, а есть мудрость старцев, живущих на этой или другой улицах, в этом микрорайоне, в этих домах.
Теперь же эти дома — гостеприимные и многоэтажные, не имели окон, не имели стекол. Они зияли как провалившиеся пустые глазницы изгнившего человеческого черепа, зашторенные различным хламом — полиэтиленом, выцветшими тряпками, картонками и фанерками… Много бесцветных глазниц. Дома, с торчащими наружу пустыми бетонными платформами балконных перекрытий. Пронизанные сквозными, безобразными пробоинами от снарядов танков и минометных орудий, они напоминали потрёпанных, грязных, бродячих собак — куцых и голодных, хромающих и воняющих гнилью. Дом, на окраине Хмельницкого был печальным братом сталинградского дома Павлова, с травматически разрушенным рядом этажей и завалившихся межквартирных плит-перекрытий, — обгоревший и чёрный от сажи, как забытый в духовке сухарь.
Подбежавший рядовой Гузенко, окликнул задумчивого Егора и доложил, что обнаружил фугас…
— К бою! — скомандовал Егор.
Разведчики рассыпались, едва катившиеся по дороге бронетранспортеры, со скрежетом встали как вкопанные. Ожившие наводчики пулеметов, тут же закрутили по сторонам башенными орудиями.
Холодок пробежал по коже, и бесчисленное количество страхов, возможных исходов, вариантов и алгоритмов предстоящих действий стремительно закрутилось в мозгу Егора. Надо было принять решение, и оно должно было быть обязательно единственно верным. Все неверное, неправильное, ошибочное, трусливое, должно было отсеяться, уйти, раствориться, должно было остаться только одно единственное решение и абсолютно безошибочное. Другого не дано!
При том, что все было возможным. Реальным. Смертельным.
— «Вулкан», «Водопаду», прием…
— На приеме для «Во-до-па-да»! — грубо и по слогам ответил начальник штаба, Крышевский.
— Обнаружил фугас, работаю.
— Принял! — так же грубо ответил голос.
Предполагаемый фугас, обнаружили на перекрестке улицы Хмельницкого с Окраинной, с левой стороны дороги, в разломе асфальтированного полотна. Воронка была завалена мусором, — осколками асфальта, кусками бетонного бордюра и гравием. Все было накрыто куском фанеры, что собственно и явилось демаскирующим признаком, на который сапер Гузенко и обратил внимание, — ведь вчера, фанеры не было! Аккуратно отодвинув фанерку, Гузенко увидел, как ему показалась, головную часть снаряда… Как показалось…
Егор по рации дал команду блокировать автомобильное движение. Через несколько минут, место предполагаемого фугаса было оцеплено, дорога перекрыта.
— Гузенко, прими… — Егор передал автомат бойцу. Расстегнул снаряжение, сбросил его с плеч на землю. Вышел на дорогу. — Работаем в паре…
Выйдя на дорогу, Егор огляделся по сторонам. Казалось, множество глаз сейчас смотрели на него с замиранием сердца, ожидая от этой схватки с пока неизвестным, неопознанным опасным врагом-предметом победы; но чувствовались и другие взгляды, чужих хищных глаз, которые смотрели за ним в эту минуту, и только ждали того, чтобы он ошибся, оступился, не угадал, не смог…
