До утра оставалось два-три часа. Пуржило мокрым снегом, «липучкой». Дежурный по «будке», как окрестил Вихров неказистое сооружение, служившее пристанищем для регулировщиков движения поездов, сказал, будто в километре от железной дороги есть небольшой хутор, там можно переждать ночь. Ничего не оставалось, как двинуться в указанную сторону гуськом. На всю группу имелся один автомат — у Вихрова. Он шел впереди, в двух десятках метров, иначе его можно было потерять, протаптывал колею, этим обеспечивал, по его выражению, безопасность колонны оперативников.
Прошло более часа безостановочного движения по чавкающему снегу, а признаков хутора не было. Наконец дозорный в темноте наскочил на длинное сооружение из плетня. Отыскали с противоположной стороны плохо прикрывавшуюся дверь.
Плетневые стены сарая не внушали доверия. Но внутри в луче фонарика просматривался большой ворох соломы. На путников дохнуло прелью и мышами. Но бесконечно уставшие люди мечтали только о тепле и отдыхе. Однако спокойного отдыха не получилось. Послышался приближающийся шум, голоса и топот ног большого количества людей. В сарай стали входить недавние попутчики по эшелону. Офицеры штаба 62-й армии и различных служб тоже искали хутор по наводке дежурного по разъезду, но нашли лишь это сооружение. Группе Бодрова пришлось отступать дальше вовнутрь сарая, пока не уткнулись в противоположный от входа торец пристанища, в щели которого непрерывным потоком струился холодный воздух. Тут и прикорнули, прижавшись друг к другу. Сарай между тем непрерывно наполнялся людьми. Всем нашлось место, хотя и в тесноте.
Серый рассвет с трудом пробивался сквозь щели плетня. В сарае еще было темно, а отдыхающий народ уже зашевелился, откашливая соломенную пыль, с неохотой начал покидать ночлег.
За ночь северо-западный ветер подморозил наст. Снег, как отполированный, сверкал глянцем в лучах взошедшего солнца. Повеяло свежим и чистым воздухом, особо ощутимым после пыльного сарая. Вокруг расстилалась безмолвная степь. Та степь, по которой война прогромыхала от Днепра до Волги, а теперь громовыми раскатами катилась обратно. Отсюда десять месяцев назад Сергей со своей ротой совершил марш в пешем порядке вплоть до Сталинграда.
Вдали едва виднелся хутор, не обнаруженный ночью. Оттуда, отбрасывая в стороны комья подмерзшего снега, быстро двигалась крытая автомашина. Она лихо остановилась у входа в сарай, дверь подвижной авторемонтной мастерской открылась, перед стоявшими офицерами и рядовыми появился майор с красным, словно опаленным летним солнцем лицом. Осмотрел мутноватыми глазами собравшихся, начал выкрикивать названия команд и групп, отмечая в своем журнале прибывших, указывая, кому и куда следовать. Группа Бодрова в журнале не значилась. На вопрос Сергея, куда его «войску» податься, майор пожал плечами, но посоветовал обратиться к военному коменданту хутора Мочайка, того самого, который во тьме ночи не был обнаружен.
Комендатура располагалась в сельсоветовской конторе. В переднем углу комнаты — непокрытый стол, замызганный чернилами, у единственного окна табуретка и небольшая скамейка, на стене автомат ППШ, возле печки солдат раздувает огонь. Когда оперативная группа вошла в помещение, сразу стало тесно.
— По одному, по одному, — запричитал комендант, — у нас дефицит воздуха!
Комендант — молодой лейтенант с обветренными губами и красным примороженным кончиком носа, ничего не мог сказать о войсках НКВД. Долго размышлял, заглядывая в разбросанные по столу бумаги.
— Надо идти в Севск. Там районное отделение НКВД, дежурный наверняка знает, куда вам следовать. Телефонную линию обещают протянуть к нам, да что-то не получается, — виновато закончил он.
До районного отделения НКВД своим ходом оперативная группа добралась только к вечеру. Повезло! К этому времени туда прибыл оперативный уполномоченный особого отдела 57-й армии.
Не глядя на прибывших, важничая, старший лейтенант молча тщательно проверил документы офицеров, осмотрел с обеих сторон предписание. Поднял по-девичьи симпатичные глаза на Бодрова, улыбнулся.
— Без работы не останетесь. У нас ее невпроворот.
— Работа не волк, — не к месту пошутил Блошкин.
— Шутовство — дело хорошее. Известно, веселый народ живет дольше. — Представитель особого отдела с добрым, открытым лицом улыбнулся одними губами. — Войдете в курс дела, вцепитесь в шерстку того волка, который в лес норовит, возможно, тогда появится время для шуток. Я люблю шутников. Послушаю охотно, если пригласите на дружеский ужин.
Старший лейтенант сказал также, что завтра он поможет группе добраться до разведывательного отдела войск НКВД по охране тыла Юго-Западного фронта.
На ночлег вновь прибывшие были определены к немолодой одинокой женщине. Высокая, широкая в плечах, с натруженными руками, из тех русских женщин, которая «коня на скаку остановит», со спокойной материнской улыбкой встретила постояльцев. Вместе поужинали яичницей из американского яичного порошка. Хозяйка пробовала заморскую диковину осторожненько, по чуть-чуть, удивляясь:
— Пятьдесят лет имела курей, пока немцы не съели всех до единой. Но чтобы порошок делать из яиц, такое в голову не могло прийти. Даже не слышала об этом чуде. Американский! А где эта самая Америка?
Ответил начитанный Вихров, глубокомысленно ткнув указательным пальцем в пол.
— Если отсюда просверлить сквозную дырку через земной шар, на его противоположной стороне она появится в этой самой Америке.
— А как далеко она окажется от нас? — не унималась любопытная женщина.
— Дальше на земле ничего не может быть. Вправо поедешь вокруг света или влево — расстояние одно и то же.
— Это сколько же километров?
— Почти двадцать тысяч! Если идти туда пешком, отмеряя ежедневно по двадцать километров, потребуется более двух с половиной лет.
— Америка, значит, за нас? — полюбопытствовала женщина.
В разговор вмешался Евтеев:
Можно сказать, вместе с нами. Обещали американцы общими усилиями с англичанами открыть второй фронт еще в прошлом году, а до сего времени ни слуху, ни духу. Яичный порошок, мясную тушенку, военную технику присылают. Как говорится, и на этом спасибо.
— Лучше бы войска прислали, — сказала хозяйка. — Пользы было бы больше.
— Оккупанты, похоже, политзанятия с вами не проводили? — не удержался от шутки Блошкин.
Хозяйка неодобрительно посмотрела на Ивана, поджала губы, отошла к ведру с водой. Попила.
— Нет. Не проводили, — сухо ответила она. — Любители они были до кур да молодух. А так больше молчали. Если лопотали — по-своему: не поймешь, не разберешь.
Женщина разговорилась.
— Чего это вы все такие терёзвые? Не дают, наверное? Если возникнет нужда, помогу раздобыть!
— Нет, спасибо. Служба у нас такая, — ответил Сергей.
— Нет так нет. Жил у меня на постое немецкий фельдфебель почти всю зиму. Каждый божий день был пьяным. Ни единого русского слова не выучил. А ихний говор мне не по душе. Уж больно грубый. Спал он на моей кровати. Бывало, жутко храпит ночью, будто трактор работает в хате. Потом начинает выкрикивать украинские слова, отрывисто, резко, как бы подает команды.
— Какие же слова произносил спящий фельдфебель? — озабоченно поинтересовался Сергей.
— «Нэ трэба», «шукайте» и другие.
— Не знаете, чем занимался в Севске немецкий фельдфебель, выкрикивающий украинские слова?
— В комендатуре работал. Соседка говорила, видела его там за столом с бумагами. Вызывали ее туда по какому-то делу. Вскоре она пропала. Куда подевалась, никто не знает.
— Каков он из себя? — спросил Евтеев.
— Чуть повыше меня. Плотный. Ладони широкие, толстые, но вялые, а лицо и губы узкие, рот большой. Что бросается в глаза, так это крупные, как у лошади, желтые зубы. Гансом его зовут. Когда наши войска подошли, он собрал свой чемодан, сказал «вэрнусь». Как бы не так — вернется.
— Вас-то как зовут? — запоздало поинтересовался Попов.
— Таисия Ивановна Бирюкова.
Вышли перед сном проветриться.
— По-моему, этот фельдфебель такой же немец, как я — турок, — сказал Евтеев Сергею.
— Похоже, немец с секретом. Зачем, спрашивается, такая маскировка? Простому служаке не нужно скрывать своего «я». А во сне не соврешь! Важно и то, что работал он в комендатуре. Теперь ищи ветра в поле.
Взяли по охапке соломы, расположились на полу.
Таисия Ивановна предложила капитану свою кровать. «Сама на печку заберусь». Но Бодров отказался.
— Фельдфебелем будет пахнуть, — пошутил он.
Как хорошо все-таки спать в хате на полу, когда под боком солома! Просторно! Воздух чистый, стены защищают кругом. Не дует, не поддувает. Потолок над головой светлый. Сухо, и никто друг другу не мешает. В землянке тепло, но всегда пахнет землей, шумно, темно. Землянка — дом родной солдату, но нет простора, мало свежего воздуха. Зато внутри никогда не бывает жарко, какое бы пекло ни стояло снаружи.
