Полковники Гришин и Яманов и комиссар дивизии Канцедал, когда пришли со штабом в Гремячее, не сразу и поверили своим глазам, что на дороге стоит столь длинная колонна захваченных их бойцами автомашин.
– А ведь большое дело сделали, Алексей Александрович, – довольно сказал Гришин Яманову. – Вот что значит действовать решительно и смело. Этой операцией мы за многое оправдаемся, да и с фрицами посчитались неплохо.
– Товарищ полковник, здесь в избе раненый немецкий генерал, – подошел к Гришину взволнованный капитан Лукьянюк.
– Пойдем посмотрим.
У крыльца на бревнах сидели двое пленных немцев. Полковник Яманов, заходивший в избу последним, услышал, как один из них нарочно громко сказал: «Руссише швайне».
– Что-о? – Яманов, бледнея от ненависти, вытащил из кобуры браунинг.
– О, белгиен, – кивнул на браунинг немец, сразу расплываясь в подобострастной улыбке.
Яманов выстрелил ему в грудь, немец, выкатив глаза, медленно и молча повалился на землю. Второй пленный в ужасе вытянулся по стойке «смирно». Опешил от этой сцены и часовой, курносый парень с винтовкой.
– Оттащи эту шваль отсюда, – сказал Яманов часовому. Ему было неловко перед ним за свою минутную слабость. Он не должен был убивать этого пленного, но и сдержать себя после всего пережитого за последние дни не смог.
В избе полковник Гришин допрашивал пленного генерала:
– Значит, говорить с нами отказываетесь? Ну что ж, дело ваше.
Немец, холеный, седой, с аккуратным пробором, лежал на лавке. Ноги его были обмотаны какими-то тряпками.
– Что с ним делать, товарищ полковник? – спросил Лукьянюк Гришина.
– А что бы он с тобой делал, если бы ты к нему в лапы попал?
Они вышли из избы, и как раз подошел лейтенант Баранов.
– Немедленно поднимай роту и на хутор, – выслушав его доклад, приказал полковник Гришин старшему лейтенанту Михайленко, – а то уйдут еще. Капитан Балакин, вы тоже со своими людьми идите за Михайленко.
– Там танк был, товарищ полковник, – перебил его Баранов.
– Эй, танкист, – постучал Гришин по броне забрызганного грязью «Т-34», отставшего от бригады Бахарова и двое суток двигавшегося со штабом полковника Гришина.
Из люка вылез капитан, явно навеселе, с папиросой в зубах.
– Съезди на соседний хутор, дело есть, – приказал Гришин, – ребята мои покажут.
– Пусть садятся на броню, – сказал капитан и скрылся в башне.
Лейтенанту Вольхину до этого никогда не приходилось ездить на танке, да и видел-то он его близко впервые в жизни, поэтому залез на броню с большой охотой. Бойцы облепили танк так, что, казалось, именно из-за них он и сдвинулся с места с таким трудом.
Рота старшего лейтенанта Михайленко и отряд капитана Балакина прибыли на хутор, думая, что придется вести бой, но немецкий танк незадолго до их прихода ушел, и Михайленко, пожав руки вылезшим размяться танкистам, сказал:
– Спасибо, но помощь ваша не понадобится. Можете возвращаться.
– Стоило горючку жечь? Другой раз не зовите.
К бойцам, облепившим машины, со всех сторон сбегались женщины и ребятишки.
– Товарищи! Забирайте из машин все, что хотите. Муки вот – целая машина. Только побыстрее, сейчас будем сжигать и уходить, – кричал лейтенант Михайленко.
Бойцы быстро скидывали с машин мешки и ящики.
– А вы уходите или оборонять нас будете? – спросила Михайленко молодая женщина.
– Уходим, бабоньки, но скоро вернемся.
– А нас, значит, на немцев оставляете? – заголосила другая. – Куда я с тремя детьми – мал мала меньше.
– Поджигайте скорее, – не обращая внимания на женщин, крикнул Михайленко своим бойцам. – Тряпку в бензин и на двигатель.
Несколько автомашин быстро занялись огнем.
– Отгоните от домов, сгорим все! – закричала какая-то женщина.
– Как теперь отгонишь? Да мы и не шоферы, – ответил ей Вольхин. – Ничего, не сгоришь.
Вдруг в одной машине сильно рвануло, и через ребра, на которых крепится тент, во все стороны полетели десятки разноцветных ракет.
– Вот и фейерверк по случаю победы, – улыбнулся Вольхин.
– Всем обратно! – подал команду лейтенант Михайленко. – Дело сделано.
– В общей сложности сто пятьдесят автомашин с боеприпасами, обмундированием, продовольствием, – радовался победе полковник Гришин. – Такого успеха и ожидать было невозможно в наших-то обстоятельствах! Петр Никифорович, – обратился он к Канцедалу. – Сейчас же запиши всех отличившихся. Выйдем – всех к наградам представлю! Туркина, Михайленко, Филиппченко, Балакина – особенно. Ну, связисты, ну, молодцы, вот что значит кадр!
Рано утром к колонне немецких автомашин у хутора Гремячего подошли два наших «Т-34».
– Эй, кто тут старший? – из башни вылез чумазый танкист. – Мне сказали, что здесь должны стоять два бензовоза.
Лейтенант Червов показал машины танкистам, они быстро зацепили их тросом и утащили в деревню. А минут через пять на колонну снова вышел танк, на этот раз – немецкий, встал метрах в двухстах и начал методично поливать дорогу из пулемета.
– Не мог ты раньше подойти, ох и получил бы по зубам! – ругался Червов.
По танку выстрелила наша сорокапятка, единственная, оставшаяся в отряде полковника Гришина, и танк перенес огонь на нее. От второго попадания у танка заклинило пулемет. Он выстрелил болванкой, и одна из сосен, стоявших за дорогой, переломилась пополам.
– Снаряды кончились! – закричал кто-то из артиллеристов. – Эй, кто там, в передке, еще есть! Принесите скорее!
Лейтенант Червов, все это время лежавший за обочиной как раз напротив танка, привстал, чтобы сбегать за снарядом, но в эту же секунду что-то сильно ударило ему под мышку. Рука сразу онемела, по всему телу разлилась чудовищная боль.
– Что с тобой, лейтенант? – подполз к нему Вольхин.
– Рука… – простонал Червов.
– Ну и везучий же ты, Андрей. Смотри, чем тебя: болванка! Всю лопатку сплющило. Хорошо еще, что не в лоб, – говорил Вольхин, оттаскивая Червова в сторону. – Ничего, пройдет. Благодари бога, что у него не снаряды, а болванки оказались, и то калибра тридцать семь миллиметров, а то – конец бы тебе. Да и эта болванка: ладно что под мышку, а не в лоб.
Червов лежал бледный от пережитого потрясения и страха.
Они подружились с первого взгляда. У обоих было такое чувство, что знают друг друга давно. Что их сблизило – может быть, то, что один не имел подчиненных, хотя и был лейтенантом, как Червов, потому что занимался радио, а другой не имел их, потому что потерял свою роту. Оба они были в эти дни как бы сами по себе, хотя и среди людей, это их и сблизило.
– Сейчас я тебе попить принесу, – сказал Вольхин Червову.
У немецкого танка заглох мотор. Не стреляло и наше орудие – снарядов ему так никто и не подал. Несколько минут бойцы, лежавшие в придорожной канаве, напряженно ждали, что же будет дальше. Наконец, у танка заработал двигатель, он дал задний ход, круто развернулся и уполз за бугор.
– Зажигай машины! – услышали все знакомый голос лейтенанта Михайленко. – Отходим в деревню!
Минут через десять на дороге дымными кострами занялась вся автоколонна, так и не дошедшая до фронта, снаряды, которые предназначались для гудериановских дивизий, рвались не в русских окопах, а в немецких машинах.
Полковник Гришин после боя у Гремячего почти сутки ждал сведений от своих разведгрупп, посланных в разные стороны километров на пятнадцать. Крупных сил немцев в близлежащих деревнях не было, а одна из разведгрупп принесла весть, что параллельно их маршруту, чуть севернее, движется большая колонна наших.
Это были остатки 269-й стрелковой дивизии.
– Будем соединяться с ними, – решил полковник Гришин. – Яманов, готовьте людей к движению.
Лицо одного из танкистов, ремонтировавшего траки, показалось Гришину знакомым, и он, пока собиралась и строилась колонна, подошел к нему.
– Здравствуйте, товарищ полковник, – улыбнулся танкист.
– Что-то лицо ваше мне знакомо, лейтенант.
– А я вас еще вчера узнал, товарищ полковник. Помните Оршу? Вы тогда на машине подъехали к нашему эшелону, меня как раз собирались вносить в вагон.
– Да-да, вы лежали на носилках, раненный в обе ноги, – и полковник Гришин вспомнил этого лейтенанта.
Тогда Гришину, только что приехавшему на фронт, было интересно узнать: как там, в бою. На путях как раз стоял санитарный эшелон, грузили раненых, и Гришин, обратив внимание, что лейтенант-танкист очень похож на него в молодости, заговорил с ним. Лейтенант был ранен под Минском, чуть ли не ползком добирался до Борисова.
– И уже снова воюете? – удивился Гришин.
– Я тогда целых три недели в госпитале пролежал. Потом попал в эту бригаду, в августе еще раз горел, а как на этот пересел, так пока везет. Не машина, а чудо. На ней вообще не страшно воевать.
– Как ваша фамилия, лейтенант?
– Клюшин, товарищ полковник. А что?
– Может быть, встретимся. А то – оставайтесь у меня в дивизии.
