— И никто не выпрыгнул? — спросил кто-то сзади.
— Мы не видели, — ответил за весь экипаж Арканов.
— Я как раз был на внешней связи и слышал, как Вдовенко передал: «Идем на таран переправы!» — дополнил рассказ капитан Зароконян.
— А Колесников? — спросил Меньшиков у Арканова о втором не вернувшемся экипаже.
— Сел на вынужденную. Подбили. Не дотянул километров пятьдесят…
Вечером за ужином выпили фронтовые сто граммов в память о геройски погибших. Меньшиков распорядился:
— Всем на отдых. Подъем в три ноль-ноль… Туманов, вы тоже летите. На моем самолете.
Утро принесло нерадостное известие: фашистам удалось в районе Воронежа захватить небольшой плацдарм на левом берегу Дона. Крупные их силы сосредоточены между Доном и Северским Донцом. Полк получил боевую задачу нанести бомбовый удар по железнодорожному узлу Белгород, где разведка обнаружила большое скопление эшелонов с боевой техникой и живой силой.
Экипаж Туманова сидел в самолете, одетый во все меховое, — полет предстоял на большой высоте, — и Серебряный честил почем зря снабженцев, на складе у которых ничего не нашлось для него по росту: комбинезон болтался на нем как на вешалке; унты, несмотря на то что он намотал на ноги поверх портянок по полотенцу, елозили по голеням и никак не хотели держаться. Пока шли с построения к самолету, Ваня трижды садился переобуваться. Александр посоветовал ему пристегнуть унты к поясу — для этого имелись специальные лямки, — штурман послушался, и идти ему действительно стало легче, но теперь, сидя в кабине, он снова чертыхался: мешали лямки.
— Теперь ты можешь их отстегнуть, — подсказал Александр.
— А если прыгать придется? Унты слетят в два счета…
— Сорок пятый, на связь! — прервал их пикировку голос командира полка.
— Сорок пятый слушает, — отозвался Александр.
— Готовы к выполнению задания?
— Так точно.
— Вам изменение. Пойдете под Воронеж на разведку переправы. Сфотографируете ее и, если она восстановлена, сбросите бомбы.
— Один?
— Почему один? С экипажем, — пошутил Меньшиков.
— Понял.
Хотя понять было трудно: на такую цель — одному экипажу. Но другого выхода, видно, нет…
Александр спустился на землю, чтобы дать команду технику установить фотоаппарат; вылез из кабины и Серебряный. Расстегнул комбинезон, вытер вспотевшее лицо, шею.
— Значит, на высоту не полезем?
— Как слышал. Пойдем тысячи на две, фотографировать. Сам определи, с какой высоты.
— Отлично. — Серебряный сбросил комбинезон, отдал механику. — Отнеси в каптерку. — С сожалением посмотрел на свои лохматые собачьи унты. — Жаль, сапоги не обул, теперь придется таскать вот эти волкодавы.
Александр тоже снял свой комбинезон и попросил механика:
— Принеси кожаную куртку.
— Предусмотрительный, — усмехнулся Серебряный. — В каптерке держишь. А мне урок не впрок: в Запорожье все шмотки оставил на квартире, в том числе и летное обмундирование. Теперь вот получил на три номера больше. — Он вздохнул и стал привязывать лямки к поясу брюк. — Сон я сегодня хреновый видел: будто молния в наш самолет ударила. Выбрались мы из кабины, кто за что уцепился. Только Сурдоленко оттолкнулся и за край луны схватился. Кричит: «Деньги матери перешлите, пусть не плачет, мне хорошо здесь».
— Действительно, хреновый сон, — оборвал его Александр. — И штурман ты никудышный — веришь во всякую ерунду, другим рассказываешь.
— Может, и никудышный. Только вот попомнишь — собьют нас. Луна — это к покойнику.
Александр смотрел на Ваню и не верил своим глазам — вечный балагур и бесшабашный человек вдруг сник и говорил печальным, предсмертным голосом. Неужели он в самом деле верит во всякую чепуху?
На подготовку ушло около получаса. Группа, которой предстояло бомбить Белгород, уже взлетела, и с КП торопили Туманова:
— Чего тянете? Взлетайте,
— По местам! — скомандовал Александр.
Сурдоленко вдруг замешкался и, подойдя к технику, протянул ему пачку денег:
— Отошли матери. Адрес там, — указал он взглядом на пачку.
Александра взорвало:
— Что, и ты испугался сновидений?
— Каких сновидений? — не понял сержант.
Вообще-то, когда Серебряный рассказывал сон, сержанта поблизости не было; похоже, он и вправду не слышал предсказания штурмана, и Александр сбавил тон:
— Сам пошлешь после полета.
Сурдоленко пожал плечами:
— Так вернее.
На душе у Александра стало муторно и гадко, впору хоть отказывайся от полета. Он обозвал в душе себя трусом и поторопил Сурдоленко:
— Давай в кабину. Взлетаем.
Бомбардировщик бежал долго, нудно и жалостно воя, словно не хотел отрываться от земли. А из головы не выходил сон Серебряного, просьба Сурдоленко. Говорят, люди предчувствуют надвигающуюся беду… Чепуха! Просто у Серебряного не выдержали нервы, опасность взвинтила его, родила фантасмагорию, вот он и стал мистиком. Только вчера он шутил со Вдовенко, провожая его в полет, — и вдруг того нет. Вот Ваня и скис. Надо как-то подбодрить его.
— А погодка — миллион на миллион. Фрицы и не ждут нас. Давай, Ваня, поточнее ветерок рассчитай, чтоб с первого захода, пока фрицы не очухаются, все сделать.
— Грозился заяц поймать лису, — невесело отозвался штурман. — Ты лучше с моторами поколдуй, чтоб, как у «Юнкерса», выли.
— Это сделаем, — пообещал Александр. В прошлый раз он тоже летал на командирской машине и неожиданно для себя открыл одну вещь: когда убрал обороты одного мотора, гул обоих стал неровный, с волнами завывания, как у «Юнкерса». Но это было уже на обратном пути, над нашей территорией.
Теперь предоставлялась возможность проверить этот «эксперимент» в деле.
Внизу чуть правее показался Воронеж, затянутый смрадным дымом, стелющимся вдоль левого берега одноименной реки; то там, то здесь вспыхивали разрывы. Город обстреливала вражеская артиллерия, а может, бомбила авиация.
— Командир, десять влево, — попросил Серебряный. — Пойдем западнее.
Когда бомбардировщик, сделав петлю, взял курс вдоль Дона, в небе появились разрывы: фашистские зенитки, расположенные на правом берегу, открыли огонь. Александр набрал еще триста метров, и белые облачка стали вспыхивать то ниже, то выше: зенитчики пристреливались.
Александр посмотрел вниз. Правый берег Дона кишел людьми и техникой, по дорогам с запада на восток двигались колонны машин, танков, орудий. Все это скапливалось у берега и готовилось к броску через реку, где на левобережье почти ничего и никого не было видно: наши войска то ли хорошо замаскировались, то ли остались за Доном.
Бомбардировщик выходил на траверз Воронежа. Огонь и дым там бушевали повсюду.
— Командир, десять вправо… Так держать!
Александр молча вел бомбардировщик как по нитке. Разрывы теперь вспыхивали все чаще и плотнее, все ближе и ближе. Кабина наполнилась сладковато-горьким специфическим запахом сгоревшего тротила, в горле першило, из глаз лились слезы, мешая наблюдать за приборами и за тем, что творилось внизу.
Воронеж… Еще два месяца назад — тихий милый город со множеством деревянных домишек, родных и уютных, умиротворенных и гостеприимных, с добрыми, хлопотливыми людьми. Ровные улочки, тополя, акации, сирень в палисадниках. Теперь все дымилось, горело…
— Слушай, командир, а не перемудрил ты с этим звуковым эффектом? — спросил Серебряный. — Мне кажется, что и наши лупят по нас.
— Пусть лупят так же мимо, — оптимистично пожелал Александр. — Жаль, что мы не можем ответить фрицам. Посмотри, сколько, техники скопилось. Черным-черно. Хоть одну б «соточку».
— Переправа важнее. Надо искупать их в нашем родном Дону, чтоб потомкам заказывали…
Грустные нотки в голосе Серебряного больше не слышались, но хватит ли у него выдержки в самую ответственную минуту, на боевом курсе? От его самообладания будет зависеть выполнение задания и жизнь всего экипажа…
Воронеж уплывал под крыло. Разрывы зениток поутихли. Но ненадолго. Впереди чуть заметной лентой обозначилась переправа.
