В. Яковлева - Ради жизни на земле (сборник)

Вахтанг Чхаидзе с перевязанной рукой, осунувшийся, еще более почерневший, обратился к Морозову:

— Разрешите, товарищ капитан, я до полка доберусь.

— Знаешь, Вахтанг, — сказал капитан, — сколько связных не вернулось?

Вахтанг коротко ответил:

— Знаю.

Морозов неловко привлек к себе адъютанта, молча поцеловал его и махнул в сторону тыла — иди, мол, других путей у нас все равно нет. Чхаидзе крепко сжал руку замполита, хотел, вероятно, что-то сказать, но застрявший в горле комок помешал. Вахтанг снял с плеча автомат, поднялся на бруствер, перевалился через него и, плотно прижимаясь к земле, медленно пополз.

Морозов пошел по траншее в роту Логинова: там угрожала опасность прорыва. Николай давал распоряжение бойцу Троеглазову, который лишь полчаса тому назад стал командиром взвода. Рядом на корточках сидели два солдата с окровавленными бинтами на голове. Кровь запеклась, почернела. Один из бойцов был совсем молодой. Он равнодушно поглядел на Морозова и продолжал чуть внятно говорить. Замполит наклонился над солдатом, вслушался, но ничего не смог разобрать.

Второй солдат жадно вдыхал воздух. По временам он поворачивал голову к соседу, просил:

— Юра, очнись. Очнись, Юра!

Установилась тишина. Немцы то ли совсем выдохлись, то ли стягивали силы для нового удара. Николай с ротой остался один. Морозов ушел на другой фланг. Усталость валила с ног, мучила жажда. Горчило во рту.

Хотя бы один-единственный глоток воды… Николай свернул папиросу, хотел было закурить, но с отвращением швырнул ее. С непривычки подкашивались ноги. Капитан присел на ящик из-под патронов.

Кто-то дотронулся до плеча. Николай вскинул глаза. Боец, фамилию которого он не знал, протянул ему несколько склеенных листов топографической карты. Постояв немного, добавил:

— Там еще, товарищ капитан, нашлась рация. Только она, кажись, немецкая.

Логинов развернул глянцевитые листы карты, привстал.

— Ну-ка, бегом туда, где все это обнаружено.

Вместе с бойцом, низко сгибаясь, они пошли вниз по извилистым траншеям. Миновали развороченный тяжелым снарядом блиндаж.

— Вот сюда, товарищ капитан, сюда идите, — говорил солдат.

Николай с трудом протиснулся в полузаваленную землянку. Боец зажег спичку. На низком самодельном столе были разбросаны топографические карты, стояла рация. Но работает ли она?

Вышли на свет. Логинов развернул карту и понял, что эти листы могут сослужить неоценимую службу. На карте нанесено расположение артиллерийских и минометных батарей противника. Эх, суметь бы связаться с полковником Толкушевым, командиром артгруппы, или же с командиром полка.

Вернулся посланный за связистом солдат. Малорослый, с впалой грудью, запыленный с ног до головы, радист необыкновенно громко доложил о прибытии.

— Фамилия?

— Терещенко! Да я из вашей роты, товарищ капитан. Не узнаете?

Чтобы не обидеть бойца, Логинов, улыбаясь, спросил:

— Да разве ты похож на Терещенко? Терещенко-то парень вон какой бравый… Ну вот в чем дело. Срочно нужно связаться с полком. Смыслишь что-нибудь во вражеской рации?

— Да, приходилось.

Терещенко опустился на колени, чиркнул спичкой, осмотрел аппарат и обрадованно подтвердил:

— Как же, приходилось на такой штуке работать. Действует, между прочим, безотказно.

Щелкнул какой-то рычажок, на передней стенке рубином вспыхнул круглый глазок. Терещенко работал ощупью, но быстро и уверенно. Вот уже в наушниках послышался шум, треск, тонкий писк. Раздался раздраженный немецкий разговор.

— Фашисты что-то друг друга матерят, — тоном знатока заключил Терещенко. — Это нам без переводчиков понятно.

— Проси Шабронова, — нетерпеливо потребовал Николай.

— Мне Шабронова, Шабронова. Говорят со Святой горы, со Святой горы. Как слышите? Перехожу на прием.

Томительное ожидание, секунды кажутся вечностью. Вдруг раздался далекий, но отчетливый голос:

— Я Толкушев, я Толкушев. Кто говорит? Доложите обстановку. Кто говорит? Доложите обстановку на Святой.

Через полчаса, шагая по заваленным ходам сообщения, Николай услышал, как над головой угрожающе прошелестел снаряд. Вскоре из-за скатов высоты, что в районе безымянного леса, где, должно быть, стягивались силы неприятеля для очередного броска, донесся глухой протяжный взрыв. Затем раздался огромной силы залп.

— Запела «катюша», — обрадованно зашумели солдаты.

Логинов облегченно вздохнул и только сейчас, когда окончательно убедился, что врагу не удастся больше предпринять ни одной контратаки, вынул из кармана смятый, вдвое свернутый блокнот, раскрыл его и неторопливо сделал первую короткую запись…

Володя Тюковин, старший наборщик нашей типографии, туго стянул шпагатом первую полосу газеты, смочил лист бумаги, сделал оттиск. Я поудобнее устроился за столом, стал вычитывать. Время близилось к двенадцати ночи. Второй полосы еще нет, ждем ответ-секретаря. Наборщики пока легли отдыхать. Иван Дудоладов, печатник, готовит машину. Как только будет выправлен оттиск первой страницы, он начнет печатать. А тем временем, по нашим подсчетам, подойдет Николай и будет готовить вторую полосу. Так или иначе, а к утру газета выйдет. Ее ждут в подразделениях. Солдаты уже знают, что сегодня на левом фланге батальон Абаньшина отбил высоту, что противник до десятка раз с яростью кидался в контратаку, стремясь вернуть выгодную позицию. Но наши бойцы держались крепко, не отступили.

Солдатский «телеграф» работал безупречно.

В коридоре кто-то шарит по двери, отыскивая впотьмах скобу. Я бросаюсь к выходу и широко распахиваю дверь. Николай! На его лице измученная улыбка. Он перешагивает порог, бросает шинель подходит к столу и медленно опускается на табурет.

— Дай — ка, Иван Григорьевич, стакан горячего чаю, — просит он печатника Дудоладова.

— Мне целую полосу отводи. — Эти слова уже относятся ко мне. — Эх, как дрались люди, черт возьми. Да… дрались наши… выстояли…

Николай кладет на стол руки, безвольно опускает на них свою большую косматую голову и тут же засыпает. Но я уже по опыту знаю, что этот сон будет совсем коротким. Самое многое через час Коля отдаст в набор первый мелко исписанный лист[3].

Это было на латвийской земле в самый канун нового, 1945 года. На попутной машине я возвращался в редакцию. Оперативный материал с переднего края был передан по телеграфу, и в моем распоряжении оставались свободные сутки. Я решил воспользоваться ими и побывать в родной дивизии, повидаться со старыми друзьями, разузнать новости. Но, по правде сказать, у меня была и еще одна цель: навестить своего давнишнего приятеля, командира батальона, майора Павла Борисенко.

Крепко сдружила нас с Павлом беспокойная фронтовая жизнь, сблизили, сроднили солдатские окопы и блиндажи, сделали неразлучными друзьями тяжелые пути-дороги, марши и походы по нехоженым болотам, каких так много в Калининской области.

А теперь вот разминулись наши тропки, разошлись. Борисенко служит все в том же полку, теперь он командует батальоном, стал майором. Славный из него вышел командир. Мне же так и не удалось вернуться в строй: из дивизионной газеты перевели во фронтовую. Но всегда я помнил о своем друге, втайне мечтал непременно увидеть этого беспокойного человека, смелого, отчаянного, но расчетливого в бою, этого двадцатитрехлетнего майора — самого молодого командира батальона во всей дивизии.

Нет, честное слово, никогда не пожалею, что сейчас вот, в такую темень, бреду по заснеженному лесу вслед за провожатым, которого мне дали в штабе полка. Батальон Борисенко пока стоит в обороне, но это, видать, ненадолго. Так я понял из беседы с заместителем командира полка майором Вороновым.

Провожая нас, Воронов несколько раз напомнил, чтобы мы держались как можно правее. Слева недалеко гитлеровцы и, чего доброго, попадешь к ним в лапы. Уже перед самым уходом майор спросил Степанова — бойца из взвода разведки, которому было поручено проводить меня, — хорошо ли тот знает местность.

Солдат совершенно спокойно и, как мне показалось, даже с некоторым вызовом ответил Воронову:

— Хоть глаза завяжите, найду.

И вот мы со Степановым вдвоем в забитом снегом глухом лесу. Снег рыхл, мягок. Тяжело. По всем расчетам, мы уже должны быть на месте, однако разведчик все дальше и дальше углубляется в лес. Время от времени слышны короткие сухие одиночные выстрелы то справа, то слева.

— Да скоро ли, Степанов?

Боец останавливается, стоит тихо, К/Чему-то прислушиваясь. Сдвинул на лоб шапку, усердно почесал затылок, неопределенно чмокнул губами. Потом произнес:

— Здесь где-то. Но передохнем. Эх, закурить бы, елки-палки. Вы не богаты куревом-то?