«Вы смотрите в прямом эфире ввод оккупационных Российских войск, снятый нашими ингушскими братьями на территории республики Ингушетия».
Борис, как зачарованный, несколько раз подряд прочитал эту недлинную фразу, и в это время изображение пропало. Экран покрылся знакомой мутной рябью. Борис подождал, покрутил каналы, зачем-то стукнул по ящику кулаком — изображения не было.
Он немного посидел, подождал, открыл пачку «Ростова», купленного по случаю нежданной зарплаты, докурил сигарету до фильтра.
Изображения не было.
Открыл дверь, спустился на четвертый этаж.
— Кто? — настороженный голос из-за двери.
— Это, я — сосед сверху.
Заскрежетал замок, дверь приоткрылась.
— Чего надо? — через цепочку спросила растрепанная женщина.
— Здравствуйте! — сказал Борис. — У вас телевизор работает?
— Некогда нам телевизор смотреть! — сварливо пробурчала соседка. — А что там?
— Показывают, как войска вводят.
— Наши? — оживилась женщина. Борис кивнул. — Заходи, сейчас посмотрю.
В квартире висела тяжелая, давно не проветриваемая духота, пахло газом. Духовку жгут? На стене повисли отвалившиеся, тронутые плесенью, обои. В комнате что-то неразборчиво бурчали. Здесь жили две женщины — мать, бодрая вредная старушка лет семидесяти, и дочь. Дочери было, пожалуй, чуть больше, чем Борису и Ирине, но выглядела она лет на шестьдесят.
— Не, не показывает, одни помехи, — уже поприветливей произнесла соседка. — А че там, много войск?
— Много, — Борис приоткрыл дверь.
— Ну, слава Богу! — сверкнула беззубым ртом соседка. — Наконец-то! Теперь им конец!
— Кому?
— Чеченам! — понизила голос до свистящего шепота. — А то сам не понимаешь? Попили они нашей кровушки! Теперь все — наши быстро порядок наведут! Кого надо — к стенке, кого надо — в лагерь! Эх, Сталина на них нет!
— Так вроде пытались уже? — неосторожно ответил Борис.
— Это когда? В ноябре? Так ты что, не знаешь — предали их! Чечены и предали, оппозиция. В город заманили, а сами разбежались магазины грабить. Вот наших ребят и побили. Нет, теперь так не будет, теперь все — конец! Если войск много, сами разбегутся, правда, мама? А войск, правда, много? — опять шепотом в полуоткрытую дверь.
— Правда, — ответил Борис. — Всем хватит.
Телевизор заработал минут через десять. Показывали то же самое: бесконечные колонны бронетехники, дым, кучки людей. Колонна то и дело останавливалась — и тогда камера спешила показать крупным планом причину: то подожженную машину, то перегороженную живым заслоном дорогу. Впрочем, удавалось это камере далеко не всегда, и тогда казалось, что колонна стоит сама по себе — отдыхает. Бегущая строка бежала постоянно, больше никаких объяснений не было. Сосчитать даже приблизительно, сколько же движется техники, при таком показе было совершенно невозможно, и через час Борису стало казаться, что вся Ингушетия покрыта войсками, как саранчой.
И вся эта грохочущая масса, вся эта армада даже при такой скорости вот-вот минует границу, а там и Грозный недалеко.
В комнате, несмотря на яркое солнце, потемнело, остро запахло тревогой. Невозможно было сидеть на месте, хотелось что-нибудь делать, куда-то бежать.
Бежать было некуда.
Борис отошел к окну, закурил.
Под декабрьским солнцем блестели стандартные пятиэтажки микрорайона, ощетинившись антеннами. По крыше соседней бегали пацаны, вспугивая сидящих на антеннах грачей. Грачи ругались, меняли одну антенну на другую, но улетать не желали. Еще бы — внизу, до самой аптеки, тянулась стихийная мусорка, гниющая и зловонная. Кто же добровольно покинет такое райское место? Дураков нет.
За пятиэтажками темнели покрытые желтой травой холмы. Морозный воздух был чист и прозрачен.
Вот так же хорошо было видно и тогда, то ли неделю, то ли месяц назад — как же тянется время. Только была ночь, темная безлунная ночь, и в пятиэтажках не светилось почти ни одного окна. Борис тоже стоял у окна, рядом, прижавшись к плечу, замерла Ирина. Впереди, почти улегшись на подоконник — только что проснувшийся Славик.
Бомбили Ханкалу.
Сначала в тишине раздавался далекий, быстро нарастающий шум. Шум рос, переходил сначала в тревожный гул, затем в грохот, и, когда казалось, что от этого грохота вот-вот полопаются стекла, с востока выныривал самолет. Маленький, еле светящийся в темном небе. Самолет снижал высоту, что-то ронял и резко уходил вверх и вбок. А через мгновение на земле бесшумно расцветал громадный огненный цветок. Еще через короткий — меньше удара сердца — миг воздух разрывал грохот взрыва, и дребезжало, жалуясь, плохо закрепленное стекло.
Самолеты возвращались быстро, через пару минут, и вновь расцветал очередной смертельно красивый цветок, и вновь жалобно дребезжало стекло.
Зрелище завораживало, не давало возможности отвести взгляд. Так, наверное, кролик смотрит на удава, такого ловкого, красивого, безжалостного.
Напоследок самолеты сбросили что-то новое — Борис явно видел, как от брюха стремительной птицы отделяется и летит вниз то ли контейнер, то ли бочка. На этот раз грохота было поменьше, зато цветок получился особенно красивым. Огромный, яркий — холмы осветились до самого микрорайона. Черно-красный дым стремительно закручивался, превращаясь в громадный гриб, и на город вновь опустилась тишина.
Черный силуэт мелькнул перед стеклом, и Борис в панике отпрянул. Нет, это был не самолет — это спикировал на мусорку грач.
Ирина узнала новость от Славика. Народу на работу пришло как никогда мало, некоторые отделы вообще оказались почти пустыми. У них-то еще более-менее: кроме Ирины пришли Мадина с Ольгой, и через час появился Руслан. Руководства не было.
— Ну что, плакаты писать будем?
— Оленька, никогда не торопись выполнять распоряжение начальства, — дурашливым голосом произнес Руслан. — Ибо не исключено, что последует другое — противоположное.
— Тебе легко говорить, ты…
— Чечен, да? Эх, Ольга Петровна, Ольга Петровна. Хочешь, я с тобой один плакат держать буду? Так и увидят во всем мире — чеченец и русская, оба молодые и красивые. Мир, дружба, любовь! Хочешь? Клянусь!
— Да ну тебя!
Тяжелая дверь резко распахнулась, в кабинет, поднимая ветер, влетел Славик.
— А вы что сидите до сих…
— Слава! Что случилось? Почему не в школе? И кто тебе разрешал ходить одному?!
— Так мам! Вы что, не знаете? Всех отпустили! Занятий больше не будет! Не знаете?
— Не тараторь, — поморщилась Ирина. — Толком скажи: что случилось?
— Я же и говорю! — вытаращил глаза Славик. — Всех отпустили. Совсем. Потому что началась война. А вы не знаете, да?
В кабинете повисла тишина. Казалось, ее можно было пощупать, потрогать руками.
Если обжечься не страшно.
Руслан посмотрел на часы, стремительно встал, уронив стул, включил радио.
— … кабря 1994 года, на территорию Чеченской Республики введены подразделения войск Министерства внутренних дел и Министерства обороны Российской Федерации. Действия правительства вызваны угрозой целостности России, безопасности ее граждан, как в Чечне, так и за ее пределами, возможностью дестабилизации политической и экономической ситуации…
— Вот! А я что говорил! — гордо произнес Славик и осекся, увидев мамино лицо.
Приемник кашлянул помехами и торжественным голосом продолжил:
— Наша цель состоит в том, чтобы найти политическое решение проблем одного из субъектов Российской Федерации — Чеченской Республики, защитить ее граждан от вооруженного экстремизма. Но сейчас мирным переговорам, свободному волеизъявлению чеченского народа препятствует нависшая опасность полномасштабной гражданской войны в Чеченской Республике…
Руслан убавил громкость, поднял стул. Все молчали. В окно ярко светило солнце, играя бликами на бицепсах глянцевого Ван Дама.
— И что теперь? — ни к кому не обращаясь, спросила Ольга.
— По домам расходиться! — Руслан встал, начал что-то собирать со стола.
— Нет.… Но… должно же быть какое-то распоряжение, — неуверенно сказала Ирина.
— Какое распоряжение, Ирина Николавна! — Руслан уже надевал пальто. — Какие же вы все-таки… Счастливо оставаться!
Хлопнула дверь.
— Ирина Николаевна, — нервно произнесла Мадина, — Вы бы к Мусаеву сходили, что ли… Я видела, он приехал.
Дверь в небольшой уютный кабинет была распахнута настежь. Заместитель, не сняв плаща, развалился в кресле и сосредоточенно следил за солнечным зайчиком на потолке.
— Алхазур…
— Ира? Заходи, садись, — опять уставился на потолок. — Дверь закрой. Знаешь уже?
— Алхазур, люди спрашивают, что делать?
— Спрашивают… спрашивают… спрашивают… Кто спрашивает, Ира? — резко выпрямился на кресле, уставился на Ирину немигающими глазами. — Что спрашивает? И почему ты думаешь, чтоязнаю ответ? А?
