13 декабря 1940 года маршал Филипп Петен отправил в отставку премьер-министра правительства Виши Пьера Лаваля и даже приказал его арестовать. Плохо информированный немецкий посол Отто Абетц, по мнению которого Лаваль был гарантом французской политики сотрудничества с Германией, потерял голову. (Без сомнения, именно Лавалю принадлежала идея проведения совместных франко-германских боевых действий с целью возвращения территорий в экваториальной Африке, которые попали в руки оппозиции де Голля.).
В это же время Гитлер вернул Франции прах сына Наполеона, который покоился в Венском костеле Капуцинов, чтобы «Орленок» занял место рядом со славным родителем в склепе костела Инвалидов. Маршала Петена во время церемонии заменял адмирал Франсуа Дарлан, так как главе французского государства сказали, что если он появится в Париже, то будет арестован! Когда Гитлер узнал об этом, то очень возмутился. В действительности Петен пал жертвой интриг и дворцовой революции в Виши — «вопрос внутренней политики», как объяснил 25 декабря Гитлеру Дарлан. Я тогда не предполагал, что позже получу приказ арестовать славного французского маршала, но, к счастью, мне не пришлось его выполнить.
После мрачных событий 13 декабря 1940 года и отмены приказа о наступлении 23 декабря вернули отпуска. Я находился с семьей в Вене, когда телеграммой был вызван в свою часть. После прибытия я сразу доложил командиру дивизии, и генерал Гауссер сказал, что люди интенданта требуют строгого наказания для меня. Оказывается, я обвинялся в том, что угрожал сержанту сровнять с землей его склад, если он не выдаст мне нужные покрышки.
— Группенфюрер, — ответил я, — двенадцать тонн топлива на этом грузовике должны были доехать до цели! Дорога была каждая минута… И покрышки на складе были… Впрочем, я подписал накладную.
Гауссер, как мне показалось, сдержал улыбку, после чего сказал:
— Скорцени, вы должны знать, что кладовщики — это формалисты и мелочные люди, склонные считать, что все доверенное им имущество является их собственностью. Вы, вероятно, воплощение галантности, но вынуждены были шокировать сержанта своими требованиями. Господа из интендантства добиваются, чтобы я вас строго наказал. Можете считать себя наказанным, посмотрим, что произойдет. Пока что езжайте в отпуск. Вы свободны.
В России я особенно прочувствовал, что некоторые господа из интендантской службы в действительности невероятно мелочные.
Дивизия разместилась в зимних квартирах на плоскогорье вокруг Лангра. Я утверждаю, что отношения с населением складывались нормально — любое неуставное поведение с нашей стороны было очень строго наказуемо. Приведу два примера.
18 мая 1940 года наш полк проехал через размещенное за Гирсон (департамент Айанж) поселение, название которого я не помню. Перед разрушенным снарядом магазином на тротуаре валялись отрезы материала. Артиллеристы одной из наших батарей подобрали отрез желтого цвета и сделали из него повязки для защиты лица от пыли. На следующий день во время поверки всех подразделений был зачитан приказ: «У некоторых солдат дивизии замечены повязки, сделанные из французского материала. Солдаты должны знать, что присвоение лежащего на улице материала или какого-либо иного предмета считается хищением. Сообщаем офицерам дивизии, что любой солдат, пойманный с такой повязкой, будет считаться грабителем. Он должен быть немедленно арестован и предстать перед военным судом за воровство».
На плоскогорьях Лангра и От-Сона мы иногда жили в частных квартирах и, в определенной степени, делили все жизненные невзгоды с семьями, которые нас принимали. Конечно, возникали и сложные ситуации.
В феврале 1941 года по условиям перемирия было освобождено большое количество французских военнопленных, и они вернулись домой. Один из них неожиданно застал свою жену с немецким солдатом. Женщина, чтобы избежать справедливого наказания мужа, сказала, что была изнасилована. Не стоит ее осуждать за это; но наш сослуживец был арестован и приговорен полевым судом к смертной казни. Напрасно некоторые из нас, офицеры и унтер-офицеры, просили за него у командира дивизии. Мы знали, что акта насилия не было, а была связь, которая продолжалась уже несколько недель. Выслушав нас, «папа» Гауссер ответил: «Ни один солдат элитных частей войск СС не должен быть даже подозреваем в проступках, которые порочат настоящего солдата. Приговор будет приведен в исполнение».
И был приведен.
Во время морозной зимы 1940–1941 годов, когда мы квартировали в районе Лангра, у нас все время возникал вопрос: что мы здесь делаем? Я отдавал себе отчет, что у Франции нет ненависти к немцам. Два народа завоевали достаточно славы на полях сражений, чтобы вместе строить объединенную Европу.
Встреча маршала Петена и Гитлера в Монтуаре 24 октября 1940 года казалась мне актом, достойным предводителей двух великих народов, которые должны были наконец объединиться после многочисленных войн друг против друга. Я думал, что с Францией будет подписан мирный договор и начато проведение совместной большой политики. К сожалению, ни симпатизирующий Великобритании Риббентроп, ни Абетц (бывший социал-демократ и профессор искусства), имеющий жену-француженку, оказались не способны на это. Дипломатическая работа застряла в мертвой точке, и Гитлер вскоре перестал интересоваться Францией. Совершенную тогда ошибку он понял только в 1944 году, но было уже слишком поздно.
После войны в плену со мной оказался очень симпатичный человек — Пауль Шмидт, официальный переводчик министерства иностранных дел, начавший свою карьеру в 1923 году. Он сказал мне: «В течение двадцати двух лет я старался как можно лучше переводить мысли западных политиков, но не могу сказать, что всегда их понимал».
Для Густава Стресеманна Шмидт был голосом Аристида Бриана. Его устами вели диалог с Гитлером сэр Джон Симон, Энтони Иден, Артур Н. Чемберлен, Эдуард Даладье, Вячеслав Молотов, Йосуке Матсуока и многие другие. Он действительно был одним из свидетелей Апокалипсиса; хорошо знал многих государственных деятелей. Лишь только слушая его, можно было понять, что Европа не доросла до стоящих перед ней задач в 1919, 1928, 1938 годы, то же случилось и в 1940 году.
Это великое несчастье, что моя страна проводила близорукую политику, вместо того чтобы проявить великодушие, незамедлительно начать политику сотрудничества без подтекстов и подписать мирный договор с французским правительством, которое осознавало грозящую Европе и цивилизованному миру опасность.
По большому счету, именно немецкие и европейские солдаты вынесли на своих плечах результаты безрассудной и мелочной дипломатии.
Западная Германия и Франция сегодня активно сотрудничают, несмотря на то, что правительства этих государств не подписали мирного договора и даже договора о перемирии.
Потребовались миллионы смертей, гражданских и военных, чтобы этого достичь. Насколько было бы выгоднее подписать соглашение в 1939 году, даже в 1940. Проиграли все: Германия, Франция, Англия, Италия, Бельгия и Голландия. Даже американский солдат, которому потом пришлось воевать во Вьетнаме, даже налогоплательщик! Это множество жертв ничего не урегулировало ни в Европе, ни в мире.
После фальшивой тревоги в декабре 1940 года мы еще наивно верили, что остаются шансы на мирное урегулирование. В начале 1941 года мы думали, что наша дипломатия предпринимает большие усилия в данном направлении.
Однако вскоре стало ясно, что события развивались для «оси» очень невыгодно, прежде всего в Восточной Африке, где разбили итальянцев. В Северной Африке после победного наступления маршала Родольфо Грациани на Соллум и Сиди Барани в сентябре 1940 года, британцы, контратакуя в январе и феврале 1941 года, овладели Тобруком и Бенгази. 26 февраля 1941 года вынужден был вмешаться Африканский корпус под командованием генерала Эрвина Роммеля.
Война в Европе имела для нас непредсказуемый характер. Дуче, не предупредив Гитлера, послал свои плохо подготовленные, плохо обеспеченные и имеющие бездарное командование войска в Грецию. Итальянцев сначала отбросили к Албании, а затем обошли с флангов. Кроме того, в Югославии 27 марта 1941 года произошел государственный переворот, и наш союзник — регент князь Павел — был свергнут. Новый глава правительства генерал Душан Симович подписал со Сталиным пакт о дружбе и взаимопомощи.
В конце марта 1941 года моя дивизия[59] получила неожиданный приказ выдвинуться через Ульм и Аугсбург на юг Румынии. Руководство разрешило мне провести ночь дома в Вене; на следующее утро я присоединился к своей части вблизи венгерской границы. Когда мы проезжали через Будапешт, жители приветствовали нас, словно вернувшихся с победой венгерских солдат. К румынской границе мы подошли вблизи Дьюлы. Погода была плохой, и это сказывалось на нашей боевой технике: дороги находились в плачевном состоянии, и так продолжалось во время всей кампании на Балканах.
