Я же узнал эту историю недели полторы назад: не выдержал Петр Евсеевич, поделился со мной своей радостью, а в то же время и болью. «Что же получается, – сказал он тогда с каким-то душевным надрывом, – выходит, теперь я не только с большевиками, но и с собственным сыном воюю…»
– Минут через пятнадцать будем в Аугсбурге! – прервал мои воспоминания унтерштурмфюрер Ланге.
Я молча кивнул. Теперь мои мысли полностью переключились на предстоящее свидание с моим мальчиком. Сколько же мы не виделись? Последний раз я посещал приют в начале января, после возвращения из командировки в Латвию – получается почти полтора месяца назад. Вспомнит ли сынуля своего «блудного» отца. Вряд ли… Уж больно мал: всего-то десять месяцев от роду. А вдруг все-таки не забыл?
Тогда же, в начале января, я побывал на могиле у Евы: жену похоронили в соседнем городке Вюртбурге. «В этот раз даже не успею посетить ее могилку, – подумал я с досадой. – Проклятая война! Когда же все это кончится?..»
Неожиданно раздался скрип тормозов, и я чуть не стукнулся лбом о ветровое стекло: наш «Опель» внезапно остановился.
– Черт бы побрал этих жандармов! – выругался Ланге.
В скупом свете автомобильных фар я увидал стоящего посреди дороги рослого солдата в каске и со «шмайссером» на груди: поверх шинели отчетливо отсвечивала покрытая люминесцентным составом нашейная бляха фельджандармерии. В правой руке он держал, отведя чуть в сторону, специальный жезл регулировщика. Неподалеку на обочине шоссе почти неприметный в темноте припарковался такой же, как наш, пятнистый легковой «Опель». Из него неспешно вышел офицер фельдполиции в длинном кожаном плаще и фуражке с высокой тульей, позади его сопровождал автоматчик. Приблизившись к нам, офицер взял под козырек, но вышедший из автомобиля Ланге возмущенно заговорил первым:
– Вы что, лейтенант, не видите номера «СС» и специальный пропуск?!
Действительно, на ветровом стекле нашего «Опеля», с правой стороны, отчетливо выделялся белый картонный бланк с красной поперечной полосой: такие спецпропуска разрешали беспрепятственный проезд по всем дорогам рейха в любое время суток – в том числе в ночное время, когда действовал комендантский час.
– Прошу прощения, господин унтерштурмфюрер, – спокойно отреагировал полицейский, – но, согласно последнему приказу коменданта укрепрайона, в особых случаях мы имеем право проверять всех без исключения.
– Что за приказ! Я о нем ничего не знаю! – явно «закипая», повысил голос Ланге. – Предъявите ваш мандат на право проверки спецтранспорта!
Чувствовалось, что высокомерный эсэсовский молодчик не привык к подобным проверкам со стороны «каких-то» полевых жандармов. Однако немолодой лейтенант, судя по всему, был настроен вполне дружелюбно. Не вступая в лишние пререкания, он достал из внутреннего кармана плаща какую-то бумагу, развернул и протянул Ланге. Тот бегло просмотрел ее, поднеся к свету фар, затем молча вернул назад.
– Лейтенант жандармерии Вальтер, – представился офицер. – Командир 342-й команды окружной фельдкомендатуры.
– Унтерштурмфюрер Ланге, – буркнул эсэсовец, передавая полицейскому свои документы. – Если не секрет, из-за чего весь этот переполох?
– В лесополосе в десяти километрах к югу от Аугсбурга этим вечером найдены несколько наспех спрятанных парашютов. По всей видимости, прошлой ночью выброшен вражеский десант – скорее всего, диверсанты. Вот, ищем, – охотно пояснил Вальтер.
Во время этого диалога я оставался на своем месте в кабине «Опеля», по профессиональной привычке фиксируя мельчайшие детали окружающей обстановки. В частности, отметил вполне грамотные действия солдат, страхующих своего командира. Один из них – тот, что с жезлом регулировщика, – по-прежнему стоял на шоссе, метрах в пяти от нашего автомобиля. Дуло его автомата было направлено прямо на меня, второй держал под прицелом унтерштурмфюрера.
Вернув бумаги Ланге, лейтенант Вальтер вопросительно посмотрел в мою сторону. Я протянул ему в открытую боковую форточку удостоверение личности и отпускной билет.
– Я лично сопровождаю лейтенанта Яковлева в его поездке в Аугсбург, – пояснил Ланге.
– Все в порядке, – кивнул Вальтер, возвращая мои документы. – Можете следовать дальше, господа.
– Скажите, лейтенант, – спросил я жандарма, – эти диверсанты, которых вы ищете… Есть предположения, откуда они?
– Судя по маркировке на парашютах – это американцы или англичане.
– Я так и думал, – заметил я вполголоса, когда мы снова тронулись в путь.
– Это вы насчет диверсантов? – поинтересовался Ланге. – Но это могли быть и русские.
– Я знаю методику подготовки русских разведгрупп. По крайней мере, свои парашюты они прячут весьма тщательно.
– Вам виднее.
Последняя фраза немца прозвучала несколько двусмысленно – впрочем, наверняка это вышло совсем случайно.
Между тем за окном автомобиля вскоре замелькали аккуратные одноэтажные домики с островерхими черепичными крышами: мы ехали по темным и пустынным узким улочкам небольшого южногерманского городка. Сердце мое забилось сильнее – несмотря на всю свою выдержку кадрового разведчика, я с нарастающим волнением нетерпеливо вглядывался в окружающий городской пейзаж. Ага, вот центральная площадь и темный величественный силуэт старинной лютеранской кирхи: хотя я был в Аугсбурге всего второй раз, многое запомнил. Уже совсем скоро, через два квартала – на Моцарт-штрассе, 20, – тот самый детский приют, где находится сын. Мой сын!
2
Высадив меня около длинного приземистого старинного двухэтажного здания из красного кирпича, Ланге предупредил, что заедет за мной в семь тридцать утра. Пожелав мне «наилучшим образом» (он так буквально и выразился) пообщаться с сыном, эсэсовец укатил.
«Идиот, – подумал я, глядя вслед удаляющемуся автомобилю. – Какое может быть общение с десятимесячным ребенком в два часа ночи? В лучшем случае, покачать спящего на руках…» Впрочем, одернул я себя, нечего бога гневить – в моем положении даже такое свидание – подарок судьбы.
Подхватив чемодан и вещмешок, я взбежал по мраморным ступенькам на невысокое крыльцо и, подсветив фонариком, решительно вдавил кнопку электрического звонка. Тотчас в одном из темных окон первого этажа на какой-то миг мелькнула узенькая полоса света – наверное, колыхнулась неплотно прилегающая к оконному проему светомаскировочная штора. Затем я услышал негромкие шаги и звук отодвигаемого засова. Наверняка сотрудников приюта предупредили о моем приезде, и меня ждали.
Массивная, украшенная незатейливым орнаментом-резьбой темно-коричневая дверь медленно приоткрылась. В образовавшемся проеме с керосиновой лампой в руке стояла невысокая хрупкая женщина в строгом черном платье и белой накрахмаленной шапочке, какую обычно носят медсестры в немецких госпиталях. В первое мгновение я почти обомлел: женщина была невероятно красива, но, главное – удивительным образом напоминала мою Еву. Такие же лучистые голубые глаза, милый вздернутый носик, ниспадающие на плечи роскошные белокурые волосы… Поначалу я даже не понял ее вопроса, и она с улыбкой повторила, мягко выговаривая мою фамилию на немецкий манер:
– Вы лейтенант Яковлефф?
– Да… Да, конечно, – наконец вымолвил я, затем уже громче добавил: – Лейтенант Яковлев прибыл для свидания с сыном!
– Тише, герр лейтенант, – укоризненно приложила палец к губам очаровательная немка. – Зачем так официально? Я же не ваш командир, да и детей разбудите. Прошу вас, заходите.
Она посторонилась, пропуская меня внутрь, снова закрыла дверь и негромко сказала:
– Идите за мной, герр лейтенант.
Мы двинулись длинным широким коридором: женщина освещала дорогу, я шел на шаг позади. С правой стороны за длинными черными светомаскировочными шторами угадывались высокие окна; с другой, через равные промежутки, были белые пронумерованные двери.
– Там у нас спальные комнаты, – шепотом пояснила моя сопровождающая.
Наконец коридор повернул налево, и через несколько шагов мы очутились перед обитой коричневой кожей дверью с медной табличкой: «Директор Дома ребенка доктор Э.Шнайдер».
– Прошу вас, – пригласила меня женщина, широко раскрыв двери кабинета.
Войдя вслед за своей спутницей, я почему-то ожидал увидеть некоего солидного господина в пенсне и с золотой цепочкой на жилетке – того самого директора Шнайдера «с таблички». Но внутри никого не было. «Конечно, – подумал я, – что за глупые фантазии. Что здесь делать «высокому» начальству в третьем часу ночи?» Однако я ошибался.
– Эльза Шнайдер, – протянула мне руку женщина и, видя мое легкое недоумение, пояснила. – Директор этого заведения.
– Лейтенант Яковлев, – отчего-то смутившись, я осторожно пожал ее маленькую теплую ладошку.
– А имя у вас есть, лейтенант Яковлефф? – она снова улыбнулась своей очаровательной улыбкой, от которой моя минутная робость моментально исчезла.
