Кок Иван Козлов, нескладный голенастый малый, запихнул в бак сразу все, что полагалось по меню-раскладке для супа с макаронами, и вот уже четвертый час не вылезал из трюма моторного отсека. Что-то чистил, копошился, словом, помогал мотористам. В бак с супом он больше не заглядывал, суп его нисколько не интересовал.
До призыва на военную службу Иван работал в колхозе трактористом и до самозабвения любил свою «лошадку». Но по чьему-то головотяпству его послали переучиваться на кока. Придя из учебного отряда на лодку, Козлов категорически заявил, что готовить харч не выучился. С тех пор вот уже третий год мучился он и мучилась команда. В море большую часть суток он проводил в моторном отсеке, а варево его можно было есть только после многодневной голодухи. Оно всегда было на один вид и вкус — густой клейстер, немного пересоленный, немного с горчинкой, немного с запахом селедки. Уговоры и взыскания не помогали.
Когда лодка идет в надводном положении, воздух к дизелям подается через верхний рубочный люк. И поэтому сейчас в центральном посту стоит жуткий сквозняк. Командир группы рулевых лейтенант Вадим Белиловский, приятель Казанцева, снует вверх-вниз от штурманского прокладочного стола в центральном посту до мостика и обратно. Он то берет пеленги, то высоту выползающего иногда из туч солнца, то ведет метеорологические наблюдения. Он молодой, не уставший от всего этого, и ему пока еще в удовольствие такая вот гонка по вертикали.
Белиловский всегда аккуратен, почтителен, видимо, потому и приклеилось к нему уменьшительно-ласкательное имя — Вадюня. Он это знает и не обижается. Зато когда его величают Вадимом Леонидовичем, он прямо-таки расцветает. У него даже веснушки розовеют от удовольствия.
Казанцев, закутавшись в меховую куртку-канадку, стоит вахту в центральном посту. Точнее, он не стоит, а сидит на складном стуле почти под самым люком. Знобкий сквозняк прежде всего окатывает его. Лейтенант сидит, съежившись от холода. Дела у него вроде бы сейчас никакого: раз в полчаса обойти и осмотреть лодку, проверить, как моряки несут вахту, а в остальное время сиди себе, принимай доклады из отсеков — что в них делается и что не делается, какой насос или компрессор пустили, какой остановили. И все. Холодно и скучно Казанцеву. А душа у него вся в занозах от обиды на начальство.
Очередной рейс сверху вниз совершил Вадюня. Деловито поколдовав над картой, он чинно подошел к переговорной трубе, солидно прокашлялся и крикнул:
— На мостике! — Голос его сорвался. Вадюня дал петуха и смущенно зыркнул по сторонам: не смеются ли над ним? Убедившись, что никто не обратил внимания на его колоратуру, он потише и баском раздельно, по слогам вызвал:
— Мос-тик! — Когда мостик откликнулся, Вадюня доложил: — Время поворота на курс двести семьдесят градусов!
Легли на новый курс, и лодку резко накренило — волны теперь били точно в борт. Что-то гулко грохнуло в трюме центрального поста. Казанцев, не вынимая подбородка из теплого воротника канадки, громко спросил:
— Эй, там, в погребе! Вы чего, чебуреки-бублики, ушами хлопаете? — обозвал и тут же спохватился, оглянулся: не услышал ли замкомбрига?
— Это кингстонный ключ упал, — сообщили снизу, прямо из-под ног Казанцева.
— Ну, слава богу, хоть живы все… — умиротворенно прокомментировал доклад Казанцев.
Лодку раскачивало все больше и больше. Перехватываясь за трубопроводы, к Казанцеву подобрался Вадюня и спросил:
— Ты чего в миноре? Отказали?
— Отказали.
— И правильно сделали, — тихо, но убежденно произнес Вадюня. — Блажь это.
— Блажь? — вскинулся Казанцев. От возмущения его голова на длинной тонкой шее вылезла из широкого ворота куртки. — Блажь?! А если я не хочу вот так часами сидеть и пялить глаза на все эти железки?! А если… Если мне все это уже в печенках, в селезенках?!
— Что «все это»?
— Ну все! Хотя бы эти дурацкие вахты, подчиненные, вся эта так называемая воспитательная работа — чтобы никто не напился и не наломал дров из нашей боевой техники… Понимаешь, я советский человек, комсомолец, патриот своей Родины. Надо будет — пойду в бой и жизнь отдам без сожаления. Но сейчас вот, в мирное время, я под танки бросаться не желаю. Увольте меня на гражданку — и я буду полностью удовлетворен…
— Неубедительно.
Казанцев зло посмотрел на приятеля и, решив его побольнее задеть, умышленно громко протянул:
— Вадюня ты и есть Вадюня. Вадю-у-нчик…
Лицо Белиловского ярко вспыхнуло, он покосился вправо, влево и зашипел:
— Тише, ты, жердь дубовая, матросы же слышат…
Казанцев довольно хохотнул:
— Ха, сенжюст запорожский, за командирский авторитет свой дрожишь? Вот так всю жизнь трепыхаться будешь, волноваться.
— А-а, пусть волнуется Ледовитый океан. Я не ты, я службу люблю. Пойми ты это своей дырявой скворешней.
— Ну ладно, кончай дуть балласт… Я это шутя, извини. Хочешь, я у тебя публично извинения попрошу? Мне это уже не впервой.
— Не валяй дурака, Игорь. Помни, что ты пока еще офицер.
— К сожалению… А впрочем, продолжай меня воспитывать. — Казанцев взглянул на часы. — Еще до конца вахты времени навалом.
— Не знаю, какой из тебя инженер получится, но вот клоун из тебя знатный вышел бы. Знаешь, рыжий такой и глупый. — Белиловский обозлился. — Серьезно-то оглядись в отсеках. Гражданка… Гражданка… Заладил. А ты подумал, куда ты на гражданке-то пойдешь? Кому ты там нужен?
— Это я-то? Ну уж ты, братец, загнул: «кому ты нужен»… Я и инженер-дизелист, и системщик, и электрооборудование знаю, и компрессоры, и насосы! Да меня на любой завод механиком с руками-ногами возьмут.
— Во, во! На завод! А там те же вахты, только сменами зовутся. Тот же план. Только у нас план БП, а там — производственный. Те же подчиненные. Но здесь они тебя по уставу уважать обязаны, честь тебе отдавать, на «вы» называть, а там хотят — уважут, хотят — к божьей матери пошлют. А то и морду набьют. Подумаешь, пятнадцать суток получить за удовольствие любимому начальнику по роже дать.
— А-а, знаешь ты много…
Они и дальше продолжали бы спорить, если б из второго отсека не вылетел ошалевший от счастья старший лейтенант Лобзев. Гулко захлопнув за собой переборочный круглый люк, он, сияющий, мгновение-другое постоял в обалделом онемении и вдруг завопил:
— Ур-р-ра-а-а!!! — Все повернулись к нему в недоумении. — Ур-р-ра-а-а!!! Сын родился!!! Сережка! Во! Только что радиограмму получил: «Поздравляю, родился сын. Назови его сам. Целую, Муза». — Лобзев поцеловал бланк радиограммы. — Ур-р-аа!
— Что за шум в центральном посту? — раздался с мостика недовольный голос командира.
— Товарищ командир, у старшего лейтенанта Лобзева родился сын, — с готовностью доложил Казанцев. По вахте он сейчас был старшим в центральном посту. — Только что радиограмму получили.
Командир несколько мгновений помолчал и ответил:
— Есть. Старшину команды радистов на мостик. — И тут же щелкнул тумблер включения корабельной трансляции. — В носу! В корме! Говорит командир. Товарищи подводники, только что получено радостное сообщение о том, что в семье старшего лейтенанта Лобзева родился сын. От имени всех нас поздравляю вас, Вячеслав Станиславович, желаю, чтобы сын ваш рос здоровым, крепким, радовал родителей и со временем тоже стал подводником. Еще раз поздравляю вас и вашу супругу. — В динамике щелкнуло, торжественная часть закончилась. За обедом сегодня все выпьют «наркомовские» за лобзевского Сережку.
В горле рубочного люка завыло — это на мостик выскочил старшина команды радистов Эдик Павлейко. Стройный, подтянутый красавец с маленькими, по-мушкетерски подвитыми усиками, он, наверное, не терял своей франтоватости даже во сне. От погончиков до ремня суконку его пересекали две отутюженные складки, ремнем они прерывались, а затем такие же наутюженные складки продолжались на брюках. Знаки отличника ВМФ и первого класса надраены до солнечного сияния и размещены на суконке точно по уставу. И ничего лишнего, только то, что положено, что им заслужено. Все на нем новехонькое, начищенное.
— Товарищ командир, старшина первой статьи Павлейко прибыл по вашему приказанию, — доложил, и ладонь его от пилотки точно в соответствии со Строевым уставом упала вниз и прижалась к бедру. Ну и красив, чертяка! Прямо хоть на показ! А ругать все равно придется.
— Скажите, Павлейко, с каких это пор офицеры корабля узнают содержание радиограммы раньше командира? Кто ввел у нас этот порядок?
— Товарищ командир, старший лейтенант как сменился с вахты, так и не отходил от дверей радиорубки. Он ждал эту радиограмму. Пришла она открытым текстом прямо в его адрес. Я хотел ее прежде вам доложить, по Лобзев ее у меня из рук вырвал. Дело такое, товарищ командир…
— Ну ладно, раз дело такое, то придется на первый раз вас простить. Но…
