День высадки был назначен на 18 августа. К этому времени уже была достигнута договоренность с японцами о капитуляции. Я был назначен командиром отряда «на Гирин». На Даньхуа нас не пустили, а отрядом «на Харбин» командовал Николай Иванович Забелин. Под моей командой было 160 солдат и 5 транспортных самолетов С-47. Посадочная площадка была очень короткая, к тому же прямо перед полосой был построен какой-то завод, и труба мешала заходу на посадку.
Тем не менее сели спокойно. Вышли. К нам притащили двух жандармов. Второй самолет рулит. И вдруг по нам открыли пулеметный и минометный огонь из-за сопочки, что виднелась за голяном. Я стоял у самолета у колеса и осколками разорвавшейся мины был легко ранен в лицо. Было ранено и еще четыре человека. Как потом выяснилось, за сопкой находилась рота японцев. Они нарушили условия и открыли огонь! Я повел десантников в атаку. Захватили 8 пулеметов «Гочкис», 80 пленных солдат и двух офицеров. Ну и нарубили там… Честно говоря, пленных старались не брать. Злые были до предела! Ведь договорились, а они стреляют! Вошли в город. Захватили два «Студебеккера». Были еще удивлены: «Почему у японцев «Студебеккеры»?» Потом нашли совершенно новые «Студебеккеры». Захватили почту, телеграф, телефон, тюрьмы, семь борделей, банки, госпитали. Пошли в комендатуру, а там был штаб корпуса Монджоу-го, штаб 5-й отдельной пехотной бригады и отряд в три тысячи бандитов, как тогда говорили, генерала Семенова. Пленили мы трех генералов. В полночь я уехал на захват плотины через реку Сунгари, находившуюся в 35 километрах от города. Зашли с двух сторон. Охрана спала. Дверь открыта. Ну, мы их повязали. Плотина была минирована, а подпор воды был 76 метров. Если бы ее взорвали, то мы бы там все утонули. За эту операцию мне дали орден Кутузова.
Я родился в Москве в сентябре 1922 года. Учился в школе № 618, расположенной рядом с Бауманским садом, знаменитым своей танцплощадкой, эстрадой и бильярдной.
Возле школы располагалась московская гарнизонная гауптвахта, на которой в 1953 году сидел и дожидался своей участи Лаврентий Берия.
Я был активным комсомольцем. В 1940 году я закончил школу и поступил учиться на исторический факультет Московского педагогического института имени Карла Либкнехта, находившегося на углу улицы Разгуляй. Сразу в армию меня не призвали. Из-за сильной близорукости я носил очки с толстыми линзами, и на медкомиссии в военкомате врачи полистали какие-то инструкции… и меня признали негодным к армейской службе и выдали мне «белый билет».
Это событие меня сильно задело, я чувствовал себя почти оскорбленным таким решением комиссии. У нас в институте был прекрасный стрелковый тир, и я часто пропадал в этом тире, желая научиться хорошо стрелять, невзирая на слабое зрение, и мечтая доказать в военкомате, что они ошиблись, забраковав меня на призыве. Через два года умение стрелять мне сильно пригодилось в Сталинграде. Летом сорок первого года я перешел на второй курс истфака.
После объявления о начале войны я сразу пришел в военкомат проситься добровольно на фронт, но снова медкомиссия вынесла вердикт: «К службе не годен»… Так называемых «очкариков» в армию в начале войны еще не брали… 26.6.1941 комитет комсомола института получил указание провести комсомольскую мобилизацию и создать отряд для оборонного строительства. Я записался в этот отряд. Нас погрузили в теплушки, и поезда пошли на запад. Большую группу московских студентов, примерно 25 тысяч человек, привезли в Смоленскую область и распределили по районам. Я попал в группу землекопов под Ельню. Почти три месяца пришлось провести на строительных работах.
Мы рыли противотанковые рвы, строили доты и дзоты, эскарпировали берега мелких рек. Все это сразу же передавалось воинским подразделениям, занимавшим оборону. Нас нещадно бомбили, и среди студентов было немало убитых и раненых. Немцы кидали нам с самолетов листовки со следующим текстом: «Студенты! Не старайтесь! Мы и так все знаем про вашу оборону!».
Внизу листовки была начерчена схема размещения наших войск и план наших оборонительных сооружений.
В сентябре немцы прорвали фронт. По счастливому стечению обстоятельств мне с товарищами удалось вырваться из окружения в кузове армейского грузовика. Вернулся в Москву с большими трудностями только в конце сентября. Мой институт уже отправился в эвакуацию. Родители тоже эвакуировались. Старший брат Коля к тому времени уже был на фронте.
Я остался в городе. Пятнадцатого октября 41-го года началась знаменитая «Московская паника». Люди кинулись грабить магазины и заводы, растаскивали все, что попадало под руку. Никакой охраны нигде не было. Большая часть милиции уже была на передовой, а остальные попрятались. Пошел к железной дороге, а там такой переполох… Десятки тысяч людей рвутся к вокзалам, крики, плач, жуткая давка. Со своим школьным товарищем Андреем Серегиным пошел в военкомат записываться в ополчение. Уже спокойно брали в ополчение «белобилетников», калек, «политически неблагонадежных», студентов и так далее. Но нас не взяли в армию! Причины отказа нам не объяснили. Военком сказал: «Ждите, мы вас сами вызовем»… Мне нечего было делать в Москве, голод меня почти доконал. Я решил отправиться в эвакуацию к родителям. За несколько недель доехал до города Фрунзе, нашел отца, встал на учет в военкомате.
А через два дня после прибытия в Киргизию, 2.01.1942, «по блату» ушел добровольцем в армию.
— Как Вам удалось призваться?
— Я же говорю, «по блату». Брат матери служил в Киргизии, был подполковником. Он как раз получил назначение на фронт, в Панфиловскую дивизию, и должен был отбыть в свою новую часть со дня на день. Я сказал дяде, что мне стыдно быть в тылу в такое трудное для Родины время, и попросил о помощи с призывом. Он договорился в военкомате, чтобы меня оформили добровольцем. Пришел на комиссию, там «закрыли глаза» на мой «белый билет».
Увидев, что перед ними бывший студент, сразу выдали направление во Фрунзенское пехотное училище. Так я стал курсантом ФПУ.
— Как Вы оцениваете уровень подготовки курсантов в ФПУ?
— Подготовили нас очень слабо. Преподавателей-фронтовиков в училище не было. Нас просто шесть месяцев гоняли в марш-броски по горам и полям. Пулемет «максим» мы еще с грехом пополам изучили, но, например, я так и не увидел в глаза ППШ или миномет 82-миллиметровый. Вообще, вся учеба в училище у меня в памяти ассоциируется со словами: жара, горы, пот, тупая муштра. Было довольно голодно. Нас все время кормили «ржавой» селедкой. В середине июля 1942 года состоялся выпуск нашего курса. Всем присвоили звание младшего лейтенанта, выдали сапоги, новое армейское обмундирование. Но если говорить честно — командовать взводами мы так толком и не научились…
— На какой фронт Вас направили?
— В составе команды из ста выпускников училища я попал под Сталинград. Меня распределили в 38-ю СД. В штабе дивизии каждый получил назначение в полк. Помню, как впервые шел к передовой, к штабу полка. В двухстах метрах от меня выехала на огневую позицию наша «катюша». Установка дала одиночный залп и моментально ушла с позиции. Я был более чем поражен увиденным зрелищем. Незабываемое восхищение! А через две минуты этот участок подвергся сильнейшей бомбежке, под которую и меня угораздило попасть… В штабе полка мне выдали пистолет ТТ, записали мои данные в «гросбух» по учету личного состава. Через час я уже был на передовой. Так начались двадцать восемь дней моей «сталинградской жизни».
— Ваша дивизия вела в этот период бои за Котлубань. Чем Вам лично запомнился «сталинградский ад»?
— Наша оборона состояла из отдельных «ячеек», но были и участки с вырытыми траншеями полного профиля. КП командира роты расположился под подбитым танком. Дивизия считалась «сибирской», в ней было очень много пожилых солдат — сибиряков, отличавшихся особой стойкостью в боях. Но через десять дней, из-за жутких потерь, почти 70 % личного состава стрелковых рот составляли молодые солдаты из Средней Азии, прибывшие с очередным пополнением. Нейтральная полоса была примерно 350–400 метров. Местность впереди и позади нас была забита немецкой и нашей подбитой техникой. Огромное количество наших сгоревших танков. От этого зрелища становилось жутко. Убитых в те дни никто не убирал и не хоронил. Множество трупов лежали и разлагались на участке нашей обороны и на нейтралке. Бомбили нас ежедневно и многократно. У немцев было полное господство в воздухе.
— Как Вас приняли во взводе? Как происходило Ваше становление на передовой в качестве пехотного командира?
— Старые солдаты отнеслись ко мне покровительственно. На третий день старшина принес во взвод снайперскую винтовку и дал мне ее в руки. Такой вот «экзамен на зрелость». Пополз на нейтралку на рассвете, незаметно добрался почти до немецких позиций. Увидел в оптику, как два немецких офицера умываются, поливая друг другу из ведра. Одного из них «снял» первым же выстрелом. Его товарищ подхватил убитого за ноги и затащил в блиндаж. Это был мой «первый немец». Очень мне помог понять войну и привыкнуть к передовой командир соседнего взвода, бесстрашный и отважный лейтенант по фамилии Сулла. Помню его слова перед первой моей атакой: «Не гнись пулям там, где не надо!» Так что на все про все у меня было трое суток. А потом начался настоящий кошмар… Мы непрерывно ходили в атаки. Тяжелейшие бои. Нам постоянно ставили одну задач: «Захватить немецкий передний край и отбросить врага!» Как было страшно вылезти из окопа навстречу убийственному огню!.. Но сам идешь вперед и людей за собой ведешь, с матом на устах: «Бл!..». Каждый день винтовку со штыком берешь в руки и — «Ура!!!». После войны мне эти сентябрьские сталинградские дни еще долго снились. Почти каждую ночь во сне «ходил в штыковую».
