Ползком с половиной группы мы выдвинулись к ложбине на расстояние броска гранаты. Стали кричать. Никакие окрики, что мы свои, связистов не останавливали. Казалось, у них никогда не кончатся патроны. И только после угрозы забросания гранатами стрельба стихла. Было не до маскировки. Зрелище, при подсветке фонариками, было сюрреалистическим. Люди представляли из себя реальное воплощение ужаса. Перекошенные рты. Раскалившиеся стволы автоматов, из которых связисты-мотострелки за это время выпустили не один ящик боеприпасов. Ими командовал сержант. На вопрос: «В чем дело?!» — он отвечал только одно: «Мы боимся! Мы просто боимся! У нас погиб командир, еще один офицер ранен. Я остался один на восемь человек. Мы боимся». — «А вы знали, что мы, десантники, там?» — «Знали. Но мы боимся. Откуда нам знать: вы это или не вы? Ночь!» Хотелось их бить прикладами до утра, но в это время из арыков по нам стали работать духи, и нам, десантникам, пришлось занять позиции связистов. Воевали до утра. Без потерь. На этой войне молодыми, необученными мальчишками правили ужас и страх.
Этой ночью шел штурм Ханкалы. Он был успешным. Ханкалу брали навалом, массой. Поэтому потеряли немало людей. Стали проводить зачистки. Опыта в таких мероприятиях оказалось мало. Оставляли в тылу мирных, невинных жителей с лопатами, узлами в руках, которые ночью превращались в автоматы, гранатометы.
Штурм закончился днем. Тридцатого декабря наше подразделение обошло взятую часть Ханкалы, аэродром и уже в составе группировки остановилось перед военным городком, который вплотную примыкал к мосту, соединяющему с окраиной Грозного.
Переночевали. Ночью с 30-го на 31 декабря ставилась задача на штурм Грозного. Нашему подразделению было приказано: выдвигаться в составе колонны, прикрывая ее командование двумя бэтээрами — спереди и сзади. Что конкретно: как будем штурмовать, с каких рубежей, кто нам противостоит в Грозноммы не знали. Когда я подошел к одному из старших офицеров группировки и спросил: «Какая у нас задача?» — то он, полковник в летах, отвел глаза и сказал: «Умереть». — «А можете разъяснить, в чем суть этой проблемы — умереть?» — «Понимаешь, старлей, я тебе действительно говорю, что у нас задача — умереть. Потому что мы изображаем основной удар всей группировки российских войск. Мы должны показать противнику, что именно с востока федеральные войска будут брать Грозный».
Я знал: есть еще два направления для ударов — с севера, северо-запада. Восточная колонна, по замыслу командования, должна была войти в Грозный, изобразить удар, охватить максимум территории имеющимися силами и средствами, продвигаться внутри Грозного, а потом выйти из города.
…Прошли мы военный городок, и начались потери. Потому что колонна представляла из себя длинную змею. Никакого боевого прикрытия — обеспечения справа и слева. Изредка над нами проходили вертолеты. Колонна представляла из себя: впереди около пяти, шести танков, бронетранспортеры, командно-штабные машины, остальная техника. Колонна состояла только из подразделений Министерства обороны — ни внутренних войск, ни МВД. В основном пехота, артиллеристы, танкисты. Мы, десантники-разведчики, в середине колонны. Замыкая ее, шла рота десантников на БМД-2.
При подходе к мосту нас начали расстреливать из крупнокалиберных пулеметов, четко работали боевики-снайперы. Нашему взору предстало: первый танк идет по мосту, а его обстреливают где-то с семи, восьми направлений. В перекрест. Повезло первому танку. Прошел. Так через мост проходила каждая единица: будь то танк или боевая машина пехоты. Живая сила всегда на броне, никто внутри не сидел. Колонна шла через мост, неся потери. Ведь десять — двенадцать человек на каждой броне, не обойтись без потерь. Колонна потеряла два бэтээра, были взорваны танк и кошеэмка. Мы, разведчики, прошли более-менее успешно: только двоих ранило. Не прошла мост только отдельная рота десантников, что мы узнали только потом. Связь практически не работала. У меня слышимость была только между моими двумя бэтээрами и «Уралом», да слабый, постоянно прерывающийся контакт с колонной. В связи был сплошной бардак. Никто большей частью не представлял: кто с кем говорит. Одни позывные в эфире, доклады лишь о «двухсотых» и «трехсотых» — сколько убитых и раненых. Десантная рота, замыкающая колонну, не прошла. Ее отсекли и расстреляли — всех. Как потом рассказывали, чеченцы и наемники добивали раненых десантников выстрелами в голову, а наша колонна об этом даже не знала. Выжили только прапорщик и солдат, которые с неимоверным трудом, с перебитыми ногами выползли за военный городок, откуда колонна начинала движение. Ползли, тяжело раненные. Доползли. Один потом вроде умер.
Зашли мы в Грозный и сразу попали под сильный огонь — практически со всех мест, со всех высотных зданий, со всех укреплений. Только зашли в город, колонна затормозилась. Где-то мы стояли, спешившись, не продвигались. За этот час у нас подбили пять танков, шесть бэтээров. У чеченцев был закопанный — видна одна башня — танк Т-72, который уничтожил весь авангард колонны. Пошли дальше. Колонна, постоянно обстреливаемая, ощетинившаяся, как еж, тоже отстреливалась. Солдаты спешивались, бежали — занимали позиции. Опять садились на броню, спешивались, снова бежали. Вести какие-то действия по занятым противником зданиям, как это положено, как мы учились в военных училищах, как это делали наши деды в 1941–1945 годах, не получалось. Колонна змеей шла по городу, оставляя в своем тылу боевиков, уничтожая только то, что уничтожалось. Спешиваться и вести разведывательные действия было невозможно ввиду беспредельного поведения мотострелков. Практически в каждом подразделении у них где-то отсутствовал командир, был убит или ранен. Подразделениями в основном командовали сержанты, прапорщики, кто остался жив. Солдат-пехотинец, не хочу мотострелков унижать, спрыгивал с бэтээра, нажимал на спусковой крючок и вел автомат до тех пор, пока не кончался рожок, — стреляя вокруг себя. Потом опять вставлял рожок и… Ужас перед происходящим у мотострелков был настолько силен, что, спешиваясь, наша группа десантников, вместо того чтобы вести разведку, была вынуждена залегать. Мы поднимали головы и опять опускали, потому что соседние, приданные пехотинцы снова и снова молотили по нам. В таком хаосе было просто невозможно идти. Но все же мною ставилась задача выявлять цели и уничтожать их. Конечно, все было через мат, вопли, через биение прикладами по головам некоторых пехотинцев. Для меня это были не первые боевые действия. А для основной части солдат и некоторых офицеров — первые. Мы, десантники, искали противника, уничтожали цели, но еще должны были успеть спрятаться от своих.
Мне один из наблюдателей докладывает, что в доме напротив две огневые точки. Ставлю задачу на выдвижение. Спешиваемся, выдвигаемся к этому дому грамотно, как учили. Не хочу хвалиться — подготовка у моих людей была очень сильной. Зримо было видно, что мои десантники действительно на голову выше всех остальных. Они перебежками подошли к стене дома. Метров десять оставалось, как послышалось урчание… Я обернулся. Сзади подошел наш танк, направил ствол прямо на стену, вблизи которой мы находились, и выстрелил. Стена стала падать на нас. Дом был пятиэтажный. Максимально, сколько смогли, мы ушли, но получили ушибы, переломы. У одного из солдат каска расплющилась, как у волка из фильма «Ну, погоди». Еще двое получили сотрясения, контузии. Мы отошли. Танк повернул и поехал дальше. Согласованности никакой. Опять все сели на броню, продолжили движение. Выявили еще огневые точки чеченцев, остановились, стали вести огонь. Я был на втором бэтээре с группой солдат. Вглубь города мы углубились на три километра.
Мы знали, что наступает новый 1995 год. В сознании это фиксировалось как дата, и только. Есть такой праздник — Новый год, и все…
II.Офицер-десантник разведподразделений, состоящих только из офицеров и прапорщиков, офицер-спецназовец отряда «Витязь» внутренних войск МВД РФ, спецназовец офицерской группы «грушной» бригады — это офицеры-бойцы. Это люди, которым поставлена задача, и они ее в составе групп выполняют. У них одна философия…
У меня, командира группы солдат, была другая философия. Мне думать о Новом годе, о чем-то постороннем — нет никакой возможности. В боевой обстановке думаешь только о подчиненных тебе солдатах. Вспоминаешь, как полгода назад ты стоял на их присяге. Перед тобой ряд родителей. Тебе дарят цветы, шепчут на ухо: «Берегите сына». «Сохранить солдат» — вот моя философия. Нет такого, что ты как командир находишься в эпицентре действия и сам ведешь огонь, ни о чем больше не думая. Стреляешь, когда надо помогать, давать целеуказания тем, кто не может попасть. Ну, руки у солдат трясутся. Кто должен постоянно находиться в поле твоего зрения? Все двенадцать человек группы. Если кто-то пропал, нужно все прекращать и искать его. А взять пехотное подразделение — там был хаос.
