class="p1">Пьер чувствовал, как стучит кровь в висках. Он стиснул зубы.
— Аннета. Пойдем домой. Они так смотрят на тебя…
— Ну что ты, Пьер. Разве можно запретить смотреть на женщину, на не очень уродливую женщину и выпить за ее здоровье?! Это же наши друзья, американцы.
— Девочка моя, — умоляюще повторил Пьер, — уйдем, пока не поздно. — Его взгляд скрестился со взглядом американского майора. И вдруг Пьеру показалось, что это доктор Фенстер смотрит на него своими холодными рыбьими глазами.
Майор встал и пошел к столу Пьера, покачиваясь и похлопывая стеком по блестящим крагам.
— Почему вы не выпили с нами за красивых женщин? — резко спросил он.
Пьер поднялся. Шрам на его шее побагровел. Потемнело в глазах.
Фенстер. Живой Фенстер стоял перед ним.
— Я не позволю так говорить со мной! — крикнул Пьер.
— Ах так, — поднял голос майор. — Ты еще смеешь грубить мне. Ты сидишь здесь с белой женщиной, черная образина, и грубишь американскому офицеру. Вон! Вон отсюда!
— Не надо так. Не надо, — звонко закричала Аннета. — Это мой муж. Пьер Трувиль. Это знаменитый французский артист. Он помог американцам.
— Отойдите, девушка, — хрипло выдавил майор. — Мы сейчас будем учить этого черномазого.
Он поднял стек. Но Пьер перехватил его, вырвал и сломал.
— Ребята! — закричал майор. — Ребята! Негр поднял руку на американского офицера.
Двое оставили свой стол и бросились к Пьеру. Раздался звон разбитых бокалов, треск ломаемых стульев.
Жан Мильпо выскочил из-за стойки:
— Господа! Это лучший Отелло в мире. Мадам Аннета, надо бежать за полицией.
Аннета выскользнула из кафе.
— Друзья! — кричал он. — Не нужно жестокости. Это Франция. Этот негр — француз. Вы позорите Америку, майор! Я поставлю в известность генерала.
Но ничего уже нельзя было сделать. Пьера бросили на пол. Его били ножками стульев, его топтали ногами. Он лежал на спине и видел над собой налитые кровью глаза Феистера.
— Джунгли, — прошептал он, теряя сознание. — Джунгли.
Когда Аннета прибежала с полицейским комиссаром, кафе было пусто. На пороге лежал, вытянувшись во весь рост, окровавленный, страшный Пьер Трувиль — лучший Отелло в мире, гордость французского искусства. Широко открытые глаза его, не мигая, смотрели в темное, бесстрастное парижское небо.
1
Поздним душистым майским вечером мы сидели над озером в ярко освещенном лампионами парке болгарского города Пловдива, ели мороженое и беседовали о жизни. Позади остался большой насыщенный день. Первомайская демонстрация на улицах города. Веселые, оживленные лица. Мелодичные болгарские песни. Конечно, вспоминалась Москва, Красная площадь, родные, близкие люди.
Но радостно было встречать самый любимый весенний праздник среди новых друзей, видеть, как высоко вздымает прекрасная черноволосая и черноглазая болгарская девушка портрет Ленина, услышать, как неожиданно среди болгарских песен вспыхивает старая «Катюша», много лет уже выходящая на высокий, крутой берег, и как задушевно поют комсомольцы, с акцентом, придающим особое обаяние песне, о дорогих нам подмосковных вечерах.
Наши спутники, уставшие за день, давно уже отправились на отдых. А мне захотелось новых встреч, новых впечатлений, и я увлек еще (втайне от строгой и очень подозрительной нашей бригадирши) двух молодых ребят из нашей делегации: скромного, молчаливого, даже угрюмого учителя из Петрозаводска Антти Карилайнена и веселую, улыбчивую студентку-сибирячку Катю Макарову. Катя изрядно наплясалась за день и теперь с особым удовольствием отдыхала, потягивая сквозь соломинку ледяной лимонад. Она впервые была за границей, воспринимала все окружающее с непосредственностью первых впечатлений и была счастлива.
Я рассказывал молодым своим друзьям о болгарских поэтах, боровшихся за свободу своего народа, о любви их к России. О том, как эстафета борьбы переходила от Христо Ботева к Ивану Вазову. От Ивана Вазова к молодым: к замученному в двадцатые годы в фашистских застенках переводчику Маяковского Гео Милеву и к расстрелянному фашистами в дни второй мировой войны Николе Вапцарову.
Я вспомнил несколько строк из знаменитой поэмы Христо Ботева «Хаджи Димитр»:
Кто в грозной битве пал за свободу —
Не умирает: по нем рыдают
Земля и небо, зверь и природа,
И люди песню о нем слагают…
И вдруг из-за соседнего столика поднялся молодой высокий юноша. Целая копна иссиня-черных волос кудрявилась над его высоким лбом. В глазах его, казалось, отражались все огни парковых фонарей. Он подошел к нам и продолжил мою декламацию, произнося русские слова с тем же трогательным акцентом, который мы уже не раз слышали утром, на демонстрации:
Настанет вечер — при лунном свете
Усеют звезды весь свод небесный.
В дубравах темных повеет ветер,
Гремят Балканы гайдуцкой песней…
— Будьте здравы, русские другари, — сказал юноша, и улыбка осветила его красивое, резких очертаний лицо, — будьте здравы. Мне очень приятно, что вы знаете нашего Христо Ботева…
Через несколько минут мы уже составили наши столики. Знакомство состоялось без всяких дипломатических проволочек.
Черноволосый юноша — Иван Ганев работал токарем на Пловдивском заводе. Отец его был убит фашистами.
Иван кончил среднюю школу, одно время был учеником морского училища в Варне. Ходил на кораблях в Севастополь, в Одессу, но по здоровью не попал в действующий флот. С детства любил литературу, в особенности поэзию. Болгарских поэтов знал наизусть. Изучил русский язык. Полюбил Блока и Маяковского.
Товарищи Ганева: Ангел Богаданов — студент-медик, Геннадий Ханчев — слесарь, Иено Радоев — бригадир автотракторной бригады, Димчо Зидаров — монтер. Они дружат еще со школьной скамьи. Почти все — дети партизан, погибших в боях за свободу. Поэтому так дороги им вдохновенные стихи Христо Ботева и Николы Вапцарова.
Каждый год в день 1 Мая они собираются здесь над озером. Встреча эта священна… Куда бы ни закинула их судьба — в этот день они должны съехаться сюда или дать о себе весть. Таков закон нерушимой дружбы.
А сейчас у всех трехдневный отпуск. И они собираются в путешествие. На Шипку. На Орлиное гнездо. Что? Мы тоже едем на Шипку? Как это здорово. Значит, вместе.
За нашим дружным столиком становится все оживленнее. Конечно, основное внимание уделяется вашей сибирячке. А она, чувствуя себя в центре такой замечательной компании, заразительно смеется. Мне кажется, что наша Катя необычайно похорошела. Она рассказывает молодым болгарам о своем Красноярске, о тайге, о снежных бурях, о товарищах по учебе. И хотя не все изучали русский язык, как Иван Ганев, — прекрасно понимают ее и задают десятки вопросов.
Да и угрюмый
