Вынужденный отъезд Эльвиры из Чехословакии и предстоящий отъезд Прэна остались для Нерича загадкой. Он не мог знать всей подоплеки дела, а Сойер и Прэн не считали нужным посвящать его в подробности. То же обстоятельство, что на него взвалили дополнительную агентуру, только польстило самолюбию Нерича. Он сделал слишком поспешные выводы в свою пользу.
«Похоже на то, что Прэн не вытягивал дела, — подумал он. — Не того чекана разведчик. А на мне остановились, конечно, не без ведома самого Борна».
Нерич без протеста принял на связь Лишку, квартира которого ему была уже знакома по встречам на ней с Прэном, инженера из Моста Арнольда Тука, имевшего кличку «Наварро», и содержательницу конспиративной квартиры модистку «Раймонду».
Нерич поверил, что его акции повышаются, и мрачные мысли, угнетавшие его последнее время, развеялись. Этому способствовало благополучное существование на нелегальном положении и удачи последних дней. Все шло гладко, развивалось по плану, без сучка и задоринки, и открывало широкие перспективы. Масштабы заговора захватывали его и взбадривали его энергию.
Только две вещи смущали и беспокоили: арест Лоретты и переезд Божены к отцу.
Решение «ликвидировать» Лоретту и Божену, возникшее в его голове и одобренное Прэном и Сойером, заставило Нерича сделать в этом направлении предварительные шаги. Не рискуя появляться в квартире Лоретты, которой он не доверял, а тем более на своей старой квартире, Нерич по обоим адресам послал разведку. Результат поразил его; Пшибек арестована, а Божена переехала к отцу.
Нерич долго ломал голову над вопросом, что могло стать причиной ареста Лоретты. Он видел в этом какую-то хитроумную комбинацию со стороны Корпуса национальной безопасности, рассчитанную на содействие Лоретты в его поимке.
Оставалась Божена. Нерич ненавидел ее и считал истинной виновницей всех своих несчастий. Что дала ему женитьба, кроме бедствий, свалившихся на его голову? Ровным счетом ничего. И стремление расправиться с бывшей женой с каждым днем крепло в нем. Но переезд Божены к отцу неожиданно перечеркнул весь разработанный план расправы. Приходилось изобретать новый вариант. Прэн посоветовал придать убийству вид несчастного случая. Нерич согласился.
3
Морозная февральская ночь. Серебряными хрусталиками повисли в черном небе мигающие звезды. Густой туманностью протянулся Млечный Путь.
С грохотом пробежали в парк последние трамваи.
Деревья Летненского парка, серые от инея, казалось, сошли с новогодней открытки.
Закончив свой трудовой день, Прага готовилась ко сну. Стихает городской шум, все реже звучат автомобильные сирены, гаснут пляшущие световые рекламы и огни в окнах домов, все безлюдней становятся улицы.
Нерич вышел из квартиры Кратохвила и медленно спустился по ступенькам лестницы. Долго стоял в черном проеме выходных дверей, всматриваясь в лица прохожих, оглядывая улицу из конца в конец.
Наконец поправил повязку на глазу, вышел из дома и крупными шагами пошел вдоль пустынной улицы.
Пройдя два квартала, он свернул за угол, здесь тоже постоял немного и скрылся в черном зеве узких ворот.
Через минуту послышался рокот запущенного мотора, и из ворот вынырнула закрытая автомашина. Завернув, она помчалась к военному аэродрому.
У руля сидел бывший начальник гаража, изгнанный Морганеком с автобазы и нашедший приют у Громадского. Богацкий вел машину уверенно, смело, делая плавные повороты, легко обходя препятствия, избегая резких торможений и частых сигналов.
В черте аэродрома дорогу машине преградила высокая фигура коменданта Громадского. На нем был теплый комбинезон, подбитый мехом, летная шапка, очки. Нерич не сразу узнал своего сообщника — в этом одеянии он походил на медведя. Комбинезон связывал и стеснял его движения. Даже походка Громадского изменилась, он шагал неуклюже, будто вместо ног у него были протезы.
Машина затормозила. Нерич вышел.
— Как? — спросил он, обводя взглядом местность. Впереди на фоне неба вырисовывались заиндевелые полукруглые крыши ангаров. На большой территории летного поля здесь и там смутно угадывались очертания разнотипных самолетов.
— Все готово, — ответил Громадский.
— Здесь подождем?
— Да, лучше здесь.
Машина отошла в сторону, к кювету. Нерич прохаживался вместе с Громадским.
Поддувал морозный ветерок. Нерич поднял воротник. Как ни странно, он сейчас думал не о предстоящей опасной и дерзкой ночной операции, в успехе которой не сомневался, а о том, как лучше и вернее ликвидировать Божену.
Вскоре со стороны города бесшумно подкатил закрытый пикап и из него вывалились восемь человек, одетых в форму чешских пилотов.
Громадский пересчитал людей.
— Почему восемь, а не одиннадцать? — спросил он у Нерича.
— Сколько есть.
— Ну вот! — недовольно буркнул Громадский. — А я подготовил машины на всех.
Тесной кучкой зашагали в сторону аэродрома. Часовой у входа козырнул коменданту, идущему впереди, и пропустил всю группу.
Пересекли летное поле. Остановились на стартовой дорожке. Здесь, вытянувшись гуськом, застыли двенадцать приземистых самолетов, готовых, точно птицы, оторваться от земли.
— Одну минуту внимания, — тихо, но четко произнес Громадский; пилоты окружили его. — Я пойду ведущим. Подниметесь один за другим с интервалом через полминуты. Не более. Никаких кругов. Ложитесь прямо на курс. Под Регенсбургом будут выложены сигналы. Впрочем, это вам хорошо известно. По машинам!
Пилоты быстро разошлись по самолетам.
Громадский подал руку Неричу.
— До лучших дней! Через сорок минут буду пить коньяк за ваше здоровье и успешное завершение начатого.
— Всего хорошего.
— Боюсь, мы прибудем на место раньше вашей депеши. Пока зашифруют, расшифруют, доложат… а мы этим временем уже приземлимся. Ну, я иду.
Загребая руками и ногами, Громадский направился к передней машине, но его остановил окрик одного из пилотов:
— Эй, комендант! На машине нет аккумулятора.
Громадский резко обернулся.
— Как это нет?
— А вот так — нету.
— И у меня тоже нет!
— Что за чертовщина?
— Вы нас в бирюльки собрали играть?
— О чем вы думали?
Громадский стоял, руки его повисли плетьми. Страшная догадка подобно электрическому току пронизала его. Машины были экипированы полностью, вплоть до боевого комплекта. Вечером он лично проверил все машины.
Пилоты в злобном молчании окружили его.
— В чем дело? — резко спросил один из них. — Кому это надоело болтаться на белом свете?
Громадский напряженно искал выхода.
— Скорей в машину, пока она не ушла в город! — сказал он каким-то чужим голосом.
Нерич опомнился.
— Вы что, с ума сошли? Что вы хотите этим сказать?
Громадский развел руками.
— Если только успеем…
Он был прав. Спереди, сзади, слева, справа — отовсюду послышался нарастающий треск мотоциклов. По меньшей мере полсотни мотоциклов неслось по территории аэродрома.
Кольцо их мгновенно замкнулось.
Из прицепов и с багажников спрыгивали бойцы и офицеры Корпуса национальной безопасности.
— Ни с места!
— Руки вверх!
С длинных поводков рвались злобные овчарки.
Силы были явно неравны. Сопротивляться не имело никакого смысла. Все же кто-то из пилотов успел сделать два выстрела. Спустя минуту он уже лежал на земле, сбитый с ног рычащей овчаркой.
Один из пилотов подбежал к Неричу и наотмашь ударил его в лицо. Нерич не устоял на ногах и рухнул на землю.
— Руки вверх, или откроем огонь! — раздался требовательный окрик.
Коротко хлопнул выстрел. Это пустил себе пулю в лоб комендант Громадский.
Вскоре на аэродроме восстановилась тишина. Млечный Путь побледнел. Из-за черного заводского корпуса, видного на горизонте, медленно выплывала луна. Мороз усиливался к утру.
4
Антонин Слива поднялся чуть свет. Обязательная утренняя зарядка, потом обтирание ледяной водой. Оделся. Потянулся к пачке сигарет, но тут же отдернул руку. Он дал себе слово не курить до еды, и приходилось этого правила держаться.
Несмотря на то что спал всего три часа, он чувствовал бодрость во всем теле, приток свежих сил.
Голова была ясна. Вспомнил Янковца. Вчера звонили товарищи из Моста. У Янковца в части не произошло никаких осложнений. Слива передал им, что приказом министра внутренних дел Янковец премирован большой денежной суммой. Потом в сознании возник образ Божены. Он припомнил минута за минутой тот вечер, когда провожал ее из Корпуса до квартиры.
Антонин по-прежнему держался с нею как старый, испытанный друг. Ни одним словом он не намекнул ей на свои надежды. И так честнее. Ей сейчас не до этого. А время — лучший лекарь…
