За линией фронта край неба начал едва заметно зеленеть. Ветер угонял тучи, чтобы дать простор заре. Рассвет застиг внезапно. Привыкшие к лесам, мы чувствовали себя неприкрытыми в голом поле. По всему полю, с нескошенными, почерневшими овсами, торопливо шли, почти бежали цепь за цепью люди. Ожесточение уже коснулось их лиц, сковало черты, сжало зубы, и я знал, что только смерть, если она в силах, может остановить этих людей.
В реденькой рощице, вставшей на нашем пути, гитлеровцы двух артиллерийских батарей, увидев в сумерках рассвета неумолимо накатывающиеся людские волны, застыли, оцепенелые от удивления и ужаса. Они были как бы смыты этим потоком.
Бойцы, волна за волной, протекли сквозь рощицу и снова выкатились в открытое поле, в конце которого вставал черной стеной перелесок. Я боялся, что немцы, обнаружив за спиной у себя такую силу, пустят в ход танки, подавят и посекут нас из пулеметов. И они, возможно, сделали бы так, если бы не рявкнули и не потрясли землю десятки орудий наших войск. На секунду, словно по команде, цепи встали, тревожно, изумленно и радостно прислушиваясь к залпам, еще не веря своим ушам. Прокофий Чертыханов грохнулся как подкошенный на землю, ткнулся лбом в кочку, забормотал что-то невнятно и часто, потом вскочил — лицо было залито слезами — и зычно, что есть мочи, заорал:
— Наши бьют!..
Крик подхватили.
— Наши! Наши! — кричали, исступленно вопили люди, охваченные почти безумной радостью освобождения, и встречи со своими, еще невидимыми, но близкими. Крик этот захлестывал цепи, перекинулся в роты, идущие во втором и в третьем эшелонах. Потом, крича, все побежали навстречу взрывам, к лесу, все быстрее и быстрее.
Грозный гул орудийной пальбы нарастал с каждой минутой, безраздельно властвуя на этой земле, — русская артиллерия взламывала вражескую оборону, расположенную, по всей видимости, по ту сторону леска. Гитлеровцы, должно быть, оставили первую линию укреплений и, пройдя лесок, выкатились на опушку и в поле навстречу нашим цепям. Бойцы опрокидывали их штыковым ударом. Одна цепь уже скрылась в лесу…
Пальба смолкла. Из леса, по дороге, вымахали один за другим два танка.
— Наши! — опять заорал Чертыханов, выскочив из канавки. — Щукин! — И побежал саженными прыжками навстречу танкам.
Вася Ежик не отставал от него. Щукин стоял на машине, возле башни, и взмахивал автоматом. Я не утерпел и тоже побежал к Щукину.
…Мина разорвалась совсем рядом. Меня ударило в правый бок и отшвырнуло. Я лежал, оглушенный, не чувствуя своего тела: оно было как будто не мое и как будто мертвое. Живыми были только сердце и мозг.
— Прокофий, вот он! — услышал я плачущий Васин голос. — Иди скорее!
Надо мной нагнулся Чертыханов, потом подлетел Щукин.
— Живой? — испуганно спросил Щукин. — Давай бинты. Скорей! Найди Раису Филипповну!
— Довели, Алеша, — прошептал я. — Довели! Спасибо, тебе, дружище…
Теряя сознание, я услышал свое сердце, оно билось, стучало… «Жив! — прозвенела знакомая струна. — Живой! Уцелел… Для жизни, для борьбы, для Нины, для нашего сына…»
