Глушецкий внимательно посмотрел на нее. Таня все еще очень худа, но лицо уже не такого землистого цвета, в глазах блеск. И одета прилично, и винтовка при ней снайперская.
— Рад видеть тебя, Таня, — сказал Глушецкий. — Как здоровье?
— Словно вновь родилась, — ответила она.
Она и в самом деле в эти дни чувствовала себя хорошо. В роте к ней относились приветливо. Особенно предупредительны и внимательны были Семененко и Кондратюк.
— Я пришла с просьбой к командиру роты, — сказала Таня и вопросительно посмотрела на Крошку.
— Выкладывай, — отозвался тот.
— Прошу разрешения пойти в первый батальон. Там есть места, удобные для снайперской засады.
— Не возражаю. — Крошка повернулся к Глушецкому: — А ты?
— Я тоже.
— Вот и хорошо, — обрадовалась Таня. — Разрешите идти?
— Через полчаса пойдем вместе. Сейчас укомплектую группы для захвата «языка», и пойдем.
Крошка и Глушецкий вышли из дома и направились к длинному сараю, где разместились разведчики. В сарае никого, кроме старшины, не оказалось, все находились в саду. Разведчики сидели на земле, а на обрубке дерева примостился «чертов коновал» Лосев. Он играл на гитаре и пел частушки.
— Где гитару достали? — спросил Глушецкий.
— В Ялте Гридневу один партизан подарил. В одной МТС работали, — ответил Крошка.
Они понятливо переглянулись и оба заулыбались, сразу вспомнив страсть Гриднева рассказывать случаи из жизни МТС. То-то наговорился он всласть, встретившись с земляком.
Когда офицеры подошли ближе, Лосев перестал петь и спрыгнул с обрубка. Поднялись и остальные. Глушецкий поздоровался с ними и спросил, как настроение.
— Отличное — отозвался Кондратюк. — Разрешите спросить товарищ капитан?
Глушецкий кивнул.
— Когда Севастополь будет наш, надо бы сходить под ту скалу на мысе Херсонес. Как вы думаете?
— Обязательно сходим, — сказал Глушецкий. — Семененко возьмем с собой. Он знает, где документы и ордена запрятаны.
— Четверо нас осталось, — вздохнул Кондратюк. — Вы, Семененко, я и Таня. А было…
Крошка назвал фамилии разведчиков, которые пойдут сегодня с ним. Предупредил:
— Выход через час, после ужина.
Глушецкий вернулся в штаб, доложил о готовности разведгруппы и пошел на наблюдательный пункт командира первого батальона. Ромашов встретил его радостным возгласом:
— Рад видеть тебя, капитан! Зайдем в блиндаж, хочу посоветоваться.
В маленьком, наскоро вырытом блиндаже комбат развернул схему обороны противника и, водя по ней пальцем, заговорил:
— Решил использовать твой опыт при взятии здания детских яслей на Малой земле. Действительно, всегда ли надо перед атакой открывать артиллерийский огонь? Ведь это сразу настораживает противника, он приводит в готовность все средства обороны. Я решил начать штурм в два часа ночи. Отряд вместе с саперами скрытно подбирается к высоте, режет проволоку, разминирует проход и бросается в окоп. А в этот момент артиллерия открывает огонь по артиллерийским и минометным точкам противника и дает отсечный огонь по подкреплению, если его бросят к высоте. Одобряешь?
Подумав, Глушецкий сказал:
— Одобряю. В помощь вам придут десять разведчиков во главе с Крошкой. Их задача взять «языка».
Ромашов сразу повеселел:
— Разведчики — это здорово.
— Ну, а если противник обнаружит штурмовую группу при подходе и откроет заградогонь? — спросил Глушецкий.
— Продумано, — заявил Ромашов. — Тогда наши артиллеристы и минометчики открывают огонь по таблице номер два — по огневым точкам и по артиллерийским позициям, которые ведут заградительный огонь. — Он вынул из планшета другую схему и развернул: — Вот схема пулеметных точек и артиллерийских позиций противника. Артиллеристы уже сделали пристрелку.
— А если противник после той пристрелки сменил огневые позиции своих орудий и минометов?
— Ну, знаешь, — недовольно передернул плечами Ромашов. — Этих «если» можно напридумывать еще десяток.
— И ты должен дать на них ответ.
— И дам. Артиллеристы и минометчики имеют своих корректировщиков. Пусть не зевают. — Ромашов протянул Глушецкому пачку трофейных сигарет. — Это не немецкий эрзац, а настоящие турецкие, — пояснил он, увидев, что Глушецкий бросил на них пренебрежительный взгляд. В блиндаж вошел заместитель по политчасти командира бригады, он же начальник политотдела подполковник Железнов.
— Ага, комбат тут, — басовито, с недовольными нотками в голосе произнес он.
Глушецкий и Ромашов встали, приветствуя замполита.
— Садитесь, — махнул он рукой, не здороваясь. — Где твой замполит?
— В ротах, как всегда.
— Вызовите его.
Ромашов сказал дежурному телефонисту, чтобы позвонил в роты, разыскал замполита и вызвал его в штаб батальона.
— Мы, товарищ подполковник, — начал докладывать Ромашов, — в каждое отделение штурмовой группы выделили агитаторов, в каждом отделении по три — пять коммунистов. Замполит провел совещание с агитаторами. Через полчаса проведем митинг штурмовой группы. Сегодня подано восемь заявлений о приеме в партию.
Он замолк и вопросительно посмотрел на подполковника. Тот некоторое время молчал. Снял фуражку, положил на стол, достал носовой платок и вытер вспотевшую, наголо обритую голову. Только после этого сказал:
— Проверю, проверю. В прошлый раз тоже докладывали и об агитаторах и о всем прочем, а высотку не взяли. Грош цена такой партийно-политической работе. Очковтирательством занимаетесь. Не уйду от вас до тех пор, пока не побеседую с коммунистами. Где же замполит?
— Сейчас разыщут.
Голова у подполковника была большая, шишковатая. Бритва парикмахера, видимо, не раз спотыкалась о шишки. Об этом свидетельствовали шрамы и свежие порезы. Шея у подполковника короткая и толстая, поэтому казалось, что голова сразу вросла между плеч, обойдясь без шеи. Это мешало подполковнику поворачивать голову, приходилось поворачиваться всем туловищем. Роста он небольшого, узкоплеч. Поэтому носил не гимнастерку, а китель с накладными плечами.
В бригаде подполковник еще не прижился, и не потому, что не был моряком, а потому, что характер у него оказался тяжелым. Он не доверял людям, был заносчив. С командиром бригады не советовался. Задумав что-то, говорил Громову: «Я принял решение. Вас обязываю как коммуниста сделать следующее…» Громов хмурился, но спокойно выслушивал его, а потом говорил: «Хорошо, действуйте». Дружеских отношений между ними не наладилось. Собирая замполитов батальонов, Железнов не раз давал им понять, что их дело выполнять его указания, а думать за них будет он, а если кто будет заниматься отсебятиной, то у того будет отобран партийный билет. «В жизни партийных организаций должна быть железная дисциплина, — говорил он. — Указания вышестоящего политоргана должны беспрекословно выполняться. Замполитам и парторгам рот и батальонов нечего выдумывать какие-то новые формы партийно-массовой работы. Формы продуманы и спущены сверху. Я буду строго следить за выполнением вышестоящих директив». Замполит батальона автоматчиков на одном таком совещании заметил, что существует партийная демократия и ее на войне не отменили, что в Уставе партии говорится о демократическом централизме. Через две недели этот замполит был отправлен в распоряжение политотдела армии как не обеспечивший политического руководства в батальоне.
Однажды Громов, будучи не в духе, спросил Железнова, был ли он до войны на партийной работе. Тот ответил: «Не имеет значения. Важно, что я прислан сюда партией». — «А я кем?» — спросил снова Громов и, не получив ответа, с горечью произнес: «До вас был замполитом у меня подполковник Яснов. Он пользовался у командиров и политработников уважением и любовью. Я хотел, чтобы и вы завоевали любовь матросов и офицеров. Вы же стараетесь командовать, а в партийной работе это противопоказано». На такое заявление полковника Железнов довольно резко ответил: «Я не женщина, чтобы меня любили». Громов помотал головой: «Да, это заметно». Эти слова были произнесены с иронией, но Железнов этого не понял. Встав и откинув голову, он заявил: «Моя обязанность твердо проводить линию партии в бригаде. Кое-кому это может не нравиться, но мне на это наплевать, я заставлю их делать то, что требуется директивами вышестоящих органов. А Яснов, по-моему, был мягкотелым человеком».
При людях Громов скрывал свою неприязнь к своему замполиту, не жаловался на него и в политотдел армии, считая, что в морской семье Железнов пооботрется и перестанет ставить себя выше всех, считать только одного себя настоящим коммунистом. А биографию его он узнал. Оказывается, Железнов был когда-то заведующим административным отделом горисполкома в приволжском городке, потом начальником городского отдела милиции.
