Из боя за лесную поляну я вышел в таком виде, что генерал Терешков удивленно спрашивал:
— Неужели цел?
— Цел. А что? — не понял сразу.
— Да осмотри себя, капитан.
Осмотрел и тоже удивился. Полушубок мой, казалось, состоял из одних дыр. Это я угодил под немецкую мину. Поразительно, но ни один осколок не задел тогда. А ранен был через несколько дней, 13 февраля. Рана тяжелая — в живот. Оказать медицинскую помощь некому. Положили меня в блиндаж командира полка.
Там Гордиенко собрал офицеров штаба и командиров батальонов.
— На ночь назначен прорыв. Поднять всех, кто еще способен идти, будем пробиваться к своим, — объявил он.
Будто что-то оборвалось у меня внутри. Стал просить командира полка:
— Не оставляйте, лучше пристрелите.
Гордиенко нагнулся, обнял меня. Потом позвал:
— Старший лейтенант Таранников!
— Я! — отозвался заместитель начальника штаба полка.
Командир полка редко обращался к нам по имени-отчеству, а сейчас говорил Таранникову:
— Саша, с Воробьевым вы старые друзья, еще по коннице. Надеюсь, ты сумеешь сохранить жизнь капитану.
— Не беспокойтесь, товарищ майор, сохраню, — взволнованно ответил Таранников.
Мы, действительно, были с ним старыми друзьями, с тридцатых годов. Вместе служили в 4-й Донской казачьей дивизии.
Таранников взял себе в помощники завделопроизводством штаба полка П. М. Степочкина и двух писарей. Меня положили на плащ-палатку и понесли. А впереди — уже жаркий бой. Немцы осветили все вокруг ракетами и били, били из автоматов и пулеметов почти в упор. У прорывающихся основное оружие — штыки и приклады.
Как готовился прорыв, о подробностях ночного боя я, конечно, узнал позднее.
…Командир группы генерал А. Д. Терешков вызвал к себе командира 473-го стрелкового полка М. П. Краснопивцева и командира разведроты В. А. Вьюникова.
— Вы будете в авангарде своей дивизии, — сказал он. — Ваша задача: ночной атакой сломить сопротивление противника в долине реки Пополта и соединиться с главными силами нашей армии.
Для операции отберите самых смелых и выносливых.
Первыми двинулись вперед разведчики Вьюникова. Шли без дорог, по колено в снегу. За ними отряд прорыва полковника Краснопивцева, а в метрах в ста он него — остальные.
Главный опорный пункт у фашистов на Пополте — село Вышняя. Расположение его очень удобное — на возвышенности, с обширной зоной обстрела. И когда противник осветил ракетами подходы к деревне, атакующие были, как на ладони.
Но выбора нет, только путь вперед. Краснопивцев сам возглавил атаку. В этом бою он и погиб, прошитый очередью из автомата. Но группа прорыва вышла из окружения. На следующий день, 14 февраля, все сосредоточились в селе Ленском, уже в расположении 50-й армии. И здесь же провожали в последний путь Михаила Петровича Краснопивцева.
В том бою погибли еще два командира полков нашей дивизии: 510-го стрелкового — майор А. Гордиенко и артиллерийского — подполковник Э. Браже.
…В эту ночь нашей группе не удалось выбраться из вражеского кольца. И следующий день мы пролежали в густом ельнике, в снегу. Гитлеровцы прочесывали лес. С криками, непрерывно ведя огонь из автоматов, проходили совсем рядом.
А мне виделись совсем другие картины — тоже охота, только не на людей.
…Меня, мальчонку, брат отца Александр Федорович, страстный охотник, всегда брал с собой на охоту — и на волков, и на лис, и на зайцев, и на горностая. Но больше всего я любил охоту на косачей. В ноябре, декабре выезжали мужики из нашей деревни Воробьево обычно километров за 20—30 в леса. Ставили в облюбованных местах шалаши, балаганы, размещали на ветках деревьев чучела-приманки.
«Косачи, косачи», — шепчу я. Надо мной лицо Таранникова. Двигаются губы, Саша что-то говорит — не могу понять. Горит голова, в ушах какой-то свист. Ах, это же не Таранников, а мой дядя. Свистом подманивает косачей к чучелам. Значит, и мне надо свистеть.
Только где же косачи? Вон они, как раз надо мной. Качаются на сосновых ветках. Но почему розовые? И все увеличиваются в размерах. «Все равно надо свистеть», — решаю я. Тяжелая рукавица Таранникова закрывает мне рот.
— Миша, что с тобой? Перестань, — шепчет он. — Немцы же вокруг…
Значит, я бредил. Этого еще не хватало.
Все же до ночи пролежали под спасительными елями. У нас карта, компас. Намечаем маршрут. С наступлением темноты трогаемся и… напарываемся на немецкий караул.
Фашисты открыли отчаянную стрельбу, ранили одного из писарей. На огонь не отвечаем — нечем. В наганах всего по одному патрону — для себя, когда придет последняя наша минута…
Положение группы еще более ухудшилось. С двумя ранеными передвигаться намного сложнее. Все же к рассвету подошли к деревне Ситское. Она занята противником. Возвращаться в лес уже нет сил.
— Что будем делать, товарищ капитан? — обращается Таранников.
Когда группа в сборе, он всегда подчеркивает, что я старше по званию.
— Что делать? — переспрашиваю. — Сколько дней питаемся одним снегом. Двум смертям не бывать, одной не миновать. Давай вон в тот сарай. Может, чего раздобудем там.
Саша вернулся возбужденный, довольный: в сарае никого нет.
Устроились как нельзя лучше. В конце сарай до самой крыши забит соломой. Вырыли вместительную нору, залезли в нее, лаз завалили соломой. Лежим, ожидая начала сумерек. Изредка перебрасываемся короткими фразами. О том, что отлично устроились. О том, что еще бы лучше было, найдись у кого-нибудь в карманах по сухарю. Ну хотя бы два — на всех.
И вдруг — двери распахиваются, немцы вкатывают полевую кухню. Час от часа не легче! Наши голодные желудки едва выдерживают запахи аппетитного варева. Насытившись, фашисты высыпали из сарая. Возле кухни остался один повар. Он зажигает фонарь. Сквозь солому из темноты на свет нам хорошо видно, как он моет посуду.
— Да кончит он когда-нибудь? — раздается совсем рядом горячий шепот Степочкина.
— Надо разделаться с ним, — неуверенно предлагает раненый писарь.
Я кладу свою руку на руку Таранникова, пожимаю и шепчу:
— Осторожней, Саша.
Старший лейтенант осторожен. Мы даже не слышим, как он выбирается из лаза. Потом метнулась по стене сарая угловатая тень, слышим удар по чему-то мягкому, еще и еще.
Один за другим выползаем из своего укрытия. Таранников тем временем осматривает кухню. Пустые котлы, ни куска хлеба. Нашел только с пригоршню соли.
Решаем немедленно уходить. Таранников и Степочкин снова укладывают меня на плащ-палатку. Идем на восток. Неожиданно впереди, метрах в 150, не более, вспыхивает ракета. Мои спутники плашмя падают в снег. Но все обходится, противник нас не заметил.
Прошли еще с километр, вспыхивает вторая ракета. Коварно-неожиданная, она застала врасплох. Немцы обнаружили нас, резанули из пулемета. Но совсем рядом снежный вал, и мы укрываемся за ним. Приглядевшись, Таранников вдруг простонал:
— Братцы, а ведь это трупы! Наши солдаты…
Спасибо же вам, погибшим, что снова берете на себя пули врага, спасаете нас, своих товарищей…
Уходим в лес. Очень скоро оказываемся на небольшой поляне. Теперь бы остановиться, перевести дух. Но резкий окрик: «Стой, кто идет?» заставляет броситься за стволы деревьев. Уже оттуда Таранников откликается:
— Свои, ходили в разведку!
С противоположного конца поляны предлагают:
— Положите оружие и идите к нам.
Странное предложение. В подобных случаях обычно пароль спрашивают. Дивизионная разведка доносила: здесь провокационно действуют два батальона финнов. Русским языком владеют в совершенстве, одеты в красноармейскую форму.
Советуемся, кому идти. Вызвался здоровый писарь. Договариваемся, если заподозрит неладное, даст знать. Он уже был около них, когда резанули автоматы. Наш товарищ падает. Стрельба продолжается. Пули сбивают кору с деревьев. Надо уходить.
Ко мне с плащ-палаткой пристраиваются Степочкин с Таранниковым. Но откуда что берется — я ползу сам, по борозде, проложенной раненым писарем. Уже преодолено порядочное расстояние, когда сзади раздается:
— Прощай, Миша!..
Это Таранников. Стиснув зубы, ползу на голос. Вот и Саша. Уже приставил к виску пистолет. Хватаю его за руку. Сил у меня совсем мало, но и у Таранникова их не больше. После короткой борьбы отнимаю пистолет.
— Умереть… всегда… успеется, — говорю, с трудом глотая воздух. — Надо… живым… остаться…
— Нет, Миша, — отвечает Таранников, — отвоевался я. Расскажи обо всем Аньке.
Анька — жена его. Оказывается, Саша ранен. Разрывная пуля ударила в ягодицу.
Заставляю Таранникова ползти. И сам рядом, время от времени подтягивая друга за рукав полушубка.
Вообще было трудно понять, кто кому помогал. Я ранен, Таранников и писарь — тоже, Степочкин обморозил ноги. Заползли в густой ельник. Прижались друг к другу, лежим. Слышно каждое движение товарища и, конечно же, малейший шорох поблизости. Нервы и слух напряжены до предела. Нужны силы, а их нет. Ведь мы уже, кажется, больше десяти дней всерьез не ели, и раны нас ослабляют. А тут еще такой мороз.
