Степанов повернул голову влево, посмотрел на грудь — не было ни лямки, ни кольца. «Черт, я забыл надеть парашют… — подумал с ужасом. — Что же делать?.. Как это я… Ведь у меня был парашют… Куда же он делся?»
Горное плато должно было уже кончиться. Но нет, оно еще видно в рампу. «Тут невысоко, я легкий… А если прыгнуть без парашюта?..» Страха больше не было. И Алексей бросился в рампу. Он попал на самый склон начинавшейся у края плато горы… Приземлился легко-легко. Как пушинка. «Успел!..» — радовался Степанов.
Дальше он ничего не помнил. Очнулся на каком-то ромашковом поле. Алексей сидел в яме, скорее всего, в воронке. Вокруг были ромашки. Большие такие… Стебли высотой по пояс. Кажется, был вечер. Теплый, летний. Солнцу еще заходить рано, но его Алексей почему-то не видел на безоблачном небе. «Затмение», — догадался наконец. Как на искусно сделанных фотографиях, небо было затемнено. И вдруг с него посыпались парашютисты. Чьи они, Степанов не знал. Но в одном не было сомнения — не наши. Десантники быстро снижались. Огромные купола, неправдоподобно длинные стропы… А люди были какими-то крошечными. Сначала. Потом они вдруг начали вырастать прямо на глазах. В руках Алексей сжимал автомат. «Надо стрелять, пока они в воздухе. Если приземлятся, в этих высоких ромашках никого потом не увидишь». Он не думал о том, что один, что себя обнаружит первыми очередями и его могут убить… Мыслей о том, чтобы спрятаться, пересидеть в воронке и остаться незамеченным не было. Он должен стрелять, пока эти… еще в воздухе…
Степанов вскинул автомат, нажал на спусковой крючок. Выстрелов не было… Изо всех сил надавил на спуск. Крючок подался легко и мягко, словно он не стальной, а резиновый… Автомат отказал. Страх вошел в сознание, леденящими пальцами коснулся самого сердца. Не слушались ни руки, ни ноги. Превозмогая оцепенение, неимоверным усилием отстегнул магазин. Со звоном выскочила подающая пружина, посыпались патроны на дно воронки… Кинулся их собирать и вдруг изумленно застыл: гильзы были не цилиндрические, а ребристые, прямоугольные. Таких еще Алексей не видел. «Все… — подумал обреченно. — Они уже приземлились…»
Было страшно. Невыносимо страшно и больно. Степанов не сделал чего-то важного, главного…
Он рывком повернулся на бок и проснулся. Светало. На душе было тяжело, сердце ныло…
«У человечества двести с лишним видов шизофрении… А может, две тысячи?.. — Степанов не мог точно вспомнить слова родственника, работавшего врачом в районной больнице. — Видно, Афганистан — настоящая шизофрения. Наверное, самая последняя ее разновидность и самая неизлечимая…»
Ему вспомнился эпиграф из книги, прочитанной недавно: «У собаки нет одного уха… Страшное открытие… Трехногий, я хочу уйти отсюда!..»
«Любая война — это шизофрения, — продолжал размышлять Алексей, — а эта, афганская, в особенности…»
1.
Парашютно-десантный батальон стоял в ущелье Чоукай километpaх в сеемидесяти от Джелалабада у самой границы с Пакистаном. Конечно, та была совершенно условной. Не то, что представляешь при упоминании одного только слова «граница» — полосатые столбы, контрольно-следовая полоса, заставы… Вы-сится крутая гора. Один склон ее в Афганистане, другой — в Пакистане. И жители той страны и этой ходят туда-сюда, как к себе домой. Граница была километрах в четырех от расположения батальона. Вот сюда и прилетели из штаба дивизии два офицера вместе с зампотылу полка и группой солдат, сопровождавших срочный груз — боеприпасы, продовольствие, почту.
Хлеб складывали в Кабуле прямо в кузов «ГАЗ — шестьдесят шестой». Правда, подстелили брезент. Им же и укрыли продовольствие сверху. Но пока доехали до аэродрома — метров шестьсот — буханки посерели от пыли. Глядя, как их перегружают в кабину мощного «Ми-шестого», Степанов подумал: «Неужели этот хлеб кто-то станет есть?» Не знал он, что среди тех «кто-то» окажется и сам…
День, вернее утро, было теплым, если не сказать — знойным. Грязь в окрестностях аэродрома почти везде высохла. Лишь в самых глубоких колеях где-нибудь в стороне от проезжей части она скрывалась под твердой коркой схваченного жаркими солнечными лучами грунта. Станешь вроде бы на сухую землю, а та, как тонкий лед, проломится. Под этой коркой — грязь выше колен… Однажды Степанов угодил ночью в такую ловушку. Почувствовав, что проваливается, попробовал рывком выскочить. Не тут-то было. Увяз еще больше. Густая масса плотно облепила сапоги и стала медленно заползать за голенища. Ощущение — словно кто-то невидимый схватил за ноги и, насмехаясь, держит. Пытаясь освободиться из плена, стал раскачиваться. В какой-то момент, не уде-ржав равновесия, упал на спину. «Все, — подумал обреченно, — влип окончательно». Самое удивительное, сухая корка держала. Но только пошевелился, попытавшись на что-нибудь опереться рукой, как тут же и в самом деле «влип»…
Выбравшись, наконец, из грязевого капкана, пошел на негнущихся ногах к палатке. Одному был рад — темноте. Иначе бы точно подняли на смех. Войдя в палатку, обратился к Терентьеву:
— Коля, помоги снять, пожалуйста…
— Ты что, в перчатке? — не понял тот, уставившись на левую руку товарища, густо облепленную грязью.
— Посмотри… — повернулся спиной Алексей.
Николай, не заметивший спереди ничего, кроме выпачканной руки, зашелся в неудержном приступе смеха:
— В пер… перчат… ке… Да где ты так? Ой, сейчас умру! Держите меня…
— Хватит зубы скалить, — обиделся Степанов, — лучше помоги…
Полночи стирал комбинезон. Нашел все во вмятинах ведро, не заметив в темноте, что оно из-под соляра. После стирки комбинезон оказался в жирных пятнах.
— Леш, брось в бензин и ложись спать. Пусть денек помокнет, — посоветовал Терентьев.
— Черт с ним, — согласился Степанов, — пускай киснет.
О «комбезе» вспомнил через два дня. Тот из защитного превратился в светло-голубой.
«Ты его сразу сними, надень обычый, — посоветуют офицеры батальона, когда Степанов появится в ущелье. — Душманы особенно любят тех, кто чем-то отличается от других. Бьют с ходу, наповал. Снайпера. Ищут специально. Если кто руками размахивает, вдруг блеснет бинокль, радиостанцию за спиной заметят… Не поверишь: антенны срезают одним выстрелом».
0жидая окончания погрузки в оба вертолета, Алексей смотрел на идущую в направлении аэродрома машину. За ней тянулся длинный серый шлейф. Словно она не по дороге шла, а плыла в пыльном море. «Что за край? — подумал удрученно. — Не успели вылезти из грязи, уже новая «радость»…
А «радостей» этих в Афганистане становилось все больше и больше с каждым днем. Буквально вчера, например, сидели в палатке, разговаривали. Вдруг Николай и говорит: «Что это ползет там?.. Да вон, у самого брезента». Батурин как подскочит, как заорет: «Скорпион!» Он их видел на своем веку немало, служил срочную в теплых краях. Все разом вскочили. Вытащили шомпол из автомата, подтолкнули им скорпиона к свету и наблюдают. А он от злости приподнимает клещи, хвост изгибает… А там на конце большущее жало. Самое интересное, хвост-то оказывается вроде костяного. Как будто из наборных треугольничков. Скорпион этим хвостом скребет по металлическому шомполу до такой степени сильно, что прямо скрежет идет. Но убивать себя и не думает. Батурин его и так, и этак мордует. Всем в палатке интересно же, никогда еще не видели живого скорпиона.
— Сейчас он убьет себя, — говорит Терентьев.
— Бросьте, мужики… — вмешивается Степанов. — Раздавите его и дело с концом. Хотя на такую тварь и сапогом наступить противно…
Тут Батурин и говорит:
— Подождите, дайте я на него соляра плесну. Все-таки, может, сам околеет.
Плеснул. Опять нипочем незванному гостю.
— Да что же он такой живучий, — возмутился Терентьев.
— Жаль, — сокрушается Батурин, — эпоксидки нет или лака. Покрыли бы, высушили, хороший сувенир был бы. Седов, неси банку, бросим его в нее…
Между тем Степанов достал пачку «Охотничьих» и закурил сигарету.
— О, — обрадовался Батурин, — а ну, пусти в банку дымку!
— Хочешь узнать, как скорпион относится к отечественной табачной промышленности? — улыбнулся тот.
Сигареты «Охотничьи» называли «термоядерными». Восемь копеек, кажется, стоила пачка. Солдатам их выдавали бесплатно. А офицеры получали другие, с фильтром. За деньги. Но солдатам тоже хочется покурить чего-нибудь «цивильного». Вот они сначала и «расстреливали» сигареты у Степанова и Терентьева, а потом брали офицеров к себе на табачное довольствие — курили вместе «Охотничьи». Благо, на них ограничения не было.
Алексей затянулся, напустил дыма в банку и прикрыл отверстие ладонью. Странное дело, но скорпион сразу обмяк, стал вялым, даже как будто бесформенным.
