Н. КОРОЛЕВА. Я была дурная, лезла везде, где надо и не надо. Калмыки вели колонну наших пленных. Они были жалкие, потрепанные, все в грязи. Один конвоир ударил красноармейца прикладом. Я подскочила и на него озверилась: «Что ты делаешь, сволочь?» А он на меня — с нагайкой. Тут подбежал какой-то мужчина. Под руку — и затолкал меня в подъезд. «Что вы делаете? Они вас убьют, ведь вы ничем не поможете». Я его и раньше встречала на пекарне, где я работала, — высокий, говорил всегда ласково, со всеми здоровался. Я спросила у него: «А где вы работаете? Он ответил: «Где работал, там и работаю». И я заключила: его оставили наши.
М. ВДОВИН. Немцы организовали население на разборку баррикад. Подъезжает немецкая агитмашина. Ставят какую-нибудь пластинку, обычно немецкую, но крутили и «Катюшу», и «Андрюшу». Собирается народ. Подъезжает полевая кухня. Выходит немец: вот задание. Мы баррикаду сейчас взорвем, а обломки надо будет погрузить в машину. Засыпали обычно ими рвы и траншеи. По окончании работы — обед. Полевая кухня готовила не то густой суп, не то жидкую кашу, обычно из перловой или ячневой крупы, с кусочками какой-то требухи. Немцы мясо брали себе, а сюда давали отходы. Всем, кто работал, наливали по черпаку этой каши. Отец, дядька иногда ходили на разборку баррикад.
В. ГАЛУСТЯН. На разборке баррикад работала и моя мама вместе с соседкой тетей Полей Карпушкиной. Один немец ходил в качестве надсмотрщика. Мама мне и говорила: «Наши заставляли строить эти укрепления, эти пришли, заставили разбирать». А промежуток времени между этим «строительством» был маленький. Немец как-то подошел к маме с тетей Полей и на чистом русском языке сказал: «Их строили по нашему плану, чтобы они мешали отступлению вашей армии. Мы специально перегородили все улицы». Это оказался русский. Не знаю, так ли было на самом деле или он просто побахвалился. Немецкую форму он носил с гордостью. А эти укрепления действительно мешали нашим отступающим частям выходить к переправам через Дон.
М. ВДОВИН. 9 августа немцы вывесили приказ: евреям готовиться к переселению. Оно начнется 11 августа. Национальность устанавливалась по отцу. Если отец еврей, мать русская — дети считаются евреями. Если наоборот — мать еврейка, то дети — русские. С собой полагалось иметь личные вещи, продукты на несколько дней и ключи от квартиры. Со сборных пунктов их отправляли в Змиевскую балку и там расстреливали. Как потом сообщила наша печать, было уничтожено свыше 11 с половиной тысяч евреев.
В. ВИННИКОВА. Видела я, как евреев на машинах в Змиевскую балку на расстрел возили. Становилась на забор и смотрела — это от нас недалеко было, мы жили в районе Ботанического сада. Их выгружали из машин прямо в ямы.
Н. КОРОЛЕВА. Сын, Сергей, мальчишкой тоже везде лез. Однажды он видел, как вели колонну наших людей.
Он и пошел за ними следом, потихоньку сзади крался, не показываясь. Их привели в Змиевскую балку, поставили перед рвом. А он спрятался в лесопосадке. А когда стали стрелять, испугался и вернулся другой дорогой. Но домой не пошел, а зашел к товарищу, Алику Лебедеву, и все ему рассказал. А мне ничего не говорил, боялся, что я после этого не буду его выпускать из дома. Я от него все потом узнала.
Еще он рассказывал о таком случае: колонну наших военнопленных положили на улицу и пустили по головам танки. Он слышал хруст костей. Когда он стал поэтом, о войне практически ничего не писал. Она оставила в его памяти тяжелый след, но одновременно усилила и чувство гордости, справедливости. Он всегда защищал слабых.
М. ВДОВИН. После того, как были расстреляны евреи, 11 августа 1942 года, ростовский бургомистрат (а бургомистра немцы привезли с собой, его фамилии была фон Тиккерпу) провел перерегистрацию всех погорельцев, тех, у кого были разрушены дома, и их вселяли в еврейские квартиры. Лучшие квартиры, конечно, забирала немецкая администрация. Еврейские квартиры и квартиры эвакуированных были объявлены конфискованными и перераспределялись.
Старики, которые знали немцев по первой оккупации (а в 1918 году немцы были полгода в Ростове), рассказывали: это были тогда совсем другие немцы. С теми можно было поговорить по-человечески, общаться, как с людьми. Эти же были звери в человечьем облике. Вот так их смог «перевоспитать» Гитлер.
В. СЕМИНА-КОНОНЫХИНА. Появились старосты. К нам пришла Женя, загадочного вида очкастская интеллигентка: «Я староста, мне нужны списки на карточки». Хлеб давали по 250 граммов в ларьках, магазинах.
Л. ШАБАЛИНА. Мы очень голодали. Мама вообще ходила пухлая от голода. Зимой на улице валялись замерзшие лошади. Один раз сестра мамы, тетка Нюся, принесла нам кусок конины и говорит: «Нажарь, накорми детей. Мать: «Ни в коем случае». Тетка нажарила целую сковородку, и мы ее уплели, а мама так и не стала есть, хотя была голодная.
М. ВДОВИН. При немцах работала школа с первого по четвертый класс — низшая школа. В октябре начались занятия, а к концу января, когда разгорелись бои за Ростов, никаких занятий, конечно, не было. Я в школу не ходил, потому что должен был учиться уже в шестом классе. Мальчишки рассказывали: во всех классах учили немецкий язык. Уроки шли по тем же самым учебникам, кроме истории СССР и географии.
В палатках торговали наши, в основном армяне. Открывали мельницы, хлебопекарни. Кому удавалось выменять на селе пшеницу, приносили на мельницы и за определенную плату мололи муку. Особенно много было кукурузы. При немцах работали все кинотеатры, но фильмы шли на немецком языке, поэтому ходить туда было бесполезно. В гостинице «Ростов» был бардак — «Солдатенхауз». Эта надпись была очень долго на здании. Наши ее закрашивали потом несколько раз, дождь пройдет — опять на фасаде — «Солдатенхауз».
Ш. ЧАГАЕВ. В городе были казино. Одно из них находилось в гостинице «Ростов», а другое на Газетном, там, где сейчас подземные туалеты. Там был огромный подвал. Немцы играли в карты, пили, женщин приводили. Почему я об этом знаю: мне рассказала моя мать, ее однажды затащила туда ее подружка Наталья, которая с немцами гуляла.
М. ВДОВИН. Никакой информации с фронтов до нас не доходило. 8 августа вышла газета «Голос Ростова». Стоила она один рубль, там сведения шли со стороны немцев. Но люди пользовались слухами. О Сталинграде мы сразу узнали. Радиоприемников ни у кого не было — их все сдали.
Т. ХАЗАГЕРОВ. Сначала наши люди проявили интерес к газете «Голос Ростова». Ее и продавали, и вывешивали на улицах. Газета была небольшая, два листа. Думали узнать из нее что-то о положении на фронте. Я сам читал «Голос…» раз 15. Но интерес к ней быстро прошел, потому что ничего особенного о боях там не сообщалось. Тематика была престранная. Например, была публикация «Я говорю с тобой, Бруно» — воспоминания Муссолини о своем сыне. Или такие статьи: «Жиды и русская литература», «Жиды и русская музыка». Печатались разные объявления. Радио не работало. Но на Ворошиловском стоял громкоговоритель. Военных сводок там тоже не было. Наверное, оповещение о положении на фронте русским редакциям немецкой администрацией не разрешалось.
А. КАРАПЕТЯН. Оригинально вели себя немцы на базаре. Стоит бабушка, что-то продает, какую-нибудь дыньку или арбузик — вырастила у себя во дворе. Подъезжают на велосипеде немцы (они обычно по городу на велосипедах ездили). Один спрашивает, вроде того, мол, сколько? А бабушка уже начинает дрожать. Немец берет дыньку в руки, щупает ее. Передает другому, тот третьему. Первый же достал кошелек и делает вид, что в нем копается. Бабушка же завороженно смотрит на кошелек. А немец с дыней уже уехал. Как только его товарищ это увидел, кошелек прячет. А дыни уже нет. Бабушка — в плач.
А. АГАФОНОВ. Во вторую оккупацию немцы были в Ростове почти семь месяцев. Многие думали: будь, что будет. Но я бы не сказал, что это была полная обреченность. Люди как-то приспосабливались. Не случайно все запасались продуктами. Думали, как выжить.
А. ГАВРИЛОВА. При немцах я работала на своем же железобетонном заводе. С утра до вечера. Делали какие-то балки. Наверное, для мостов. Давали за работу свежую рыбу, хлеб… Но немного. Хлеб был как будто с землей. Говорили, что наши, уходя, подожгли элеватор, часть пшеницы сгорела, а из обгорелой делали хлеб. Хлеба, конечно, не хватало, у меня куча детей. Голодали страшно. Даже пухли от голода. Наберу я старых досок от заборов в мешок — и на базар. Продам, куплю пол-литровую баночку полуочищенной пшеницы. Растолку дома, заварю в воде и хоть как-то детей накормлю. Но из шестерых двое все равно умерли.
Б. САФОНОВ. Недели через две, как вступили немцы, вышел приказ: всему еврейскому населению надеть желтые звезды, запереть квартиры на ключ с биркой с адресом, взять ценные вещи и явиться в комендатуру. Она располагалась на Пушкинской, там, где сейчас музей изобразительных искусств. Якобы для переселения.
У нас в доме была соседка, еврейка Марья Михайловна Милишкевич. Очень хорошая женщина. У нее муж был немец. С началом войны его и сына, а он был уже взрослый, переселили в Сибирь. Мы ее отговаривали, чтобы она не ходила в эту самую комендатуру. Но она пошла. А оттуда — за город и в противотанковые рвы…
