— Сейчас принесу твоего мишку! — почти весело крикнул Сергей Петрович и выпрыгнул из вагона.
Он ворвался в дом, возбужденный от бега под дождем. Ему казалось, что теперь он уговорит Ирину уехать. Но квартира была пуста. В спальне — следы спешных сборов. На кресле — какое-то старое пальто, посреди комнаты — пустой чемодан. «Уехала все-таки!» — обрадовался он и, схватив мишку, одиноко лежавшего на неубранной детской кроватке, снова побежал на завод.
Уже издали до него донеслись свистки и пыхтенье паровоза. Лязгнули буфера, на миг все стихло, и вагоны медленно поплыли мимо.
У двери вагона стояла Елена с Вадимкой и всматривалась в темноту.
— Ирина здесь?
Елена покачала головой.
Как он был наивен, хоть на минуту поверив, что Ирина способна изменить свое решение!..
— Ловите мишку! — крикнул Сергей Петрович и бросил игрушку в открытую дверь.
Мишка плюхнулся на пол, и Вадимка бросился к нему.
Только проводив взглядом последний вагон, Сергей Петрович вспомнил, что не простился ни с сыном, ни с Еленой. Он тяжело опустился на мокрые от дождя рельсы, достал папиросу и закурил. Как безмерно устал он за эти последние дни!
«Вот и рассыпалось то, что давно дало трещину, — с болью подумал он. — Семьи больше нет. Ирина… Где и с кем сейчас Ирина?.. Вадимка едет на Урал. Доедет ли? А я?.. Кто скажет, где буду я?..» Представить себя в одном эшелоне со стариками и старухами он не мог. «Во что бы то ни стало уйду в армию. А Вадимка? Не пропадет Вадимка!» — Он успокаивал себя, но мысль о том, что его сын будет жить где-то один, без родных, наполнила его тоскливым, щемящим чувством.
Внезапно Крайнев увидел себя как бы со стороны. Вот он сидит ночью, один под дождем, на этих мокрых рельсах… Вдруг он так остро ощутил свое одиночество, что, превозмогая усталость, порывисто встал, бросил папиросу и пошел в цех. Он спешил поскорее очутиться среди людей, с которыми особенно сроднился за последнее время.
Когда Гаевой, Матвиенко и вальцовщик прокатного цеха Андрей Сердюк вышли из «газика», у здания городского комитета партии стоял грузовик с затемненными фарами и откинутыми бортами.
В темном подъезде они столкнулись с группой людей, спускавших по лестнице что-то большое и тяжелое.
Сердюк увидел несгораемый шкаф, в котором обычно хранились партийные документы.
Коридоры второго этажа и приемные заместителей секретаря были полны людей. Гаевой поморщился от мысли, что им придется потратить много времени на ожидание. К его удивлению, приемная Кравченко была пуста. Как секретарь крупнейшей в городе партийной организации и как старый товарищ, он, по обыкновению, вошел в кабинет секретаря горкома без доклада. Но Кравченко, занятый беседой с какой-то пожилой женщиной, недовольно взглянул на него и попросил не мешать.
Гаевой вышел, озадаченный необычным приемом. Он был смущен также и тем, что давно не брился, тогда как Кравченко был тщательно выбрит и имел обычный деловой вид.
Ждать все-таки пришлось довольно долго.
Пригласив Гаевого и Матвиенко к себе в кабинет, Кравченко подробно расспросил их о ходе демонтажа и о настроении людей. Только сейчас Гаевой рассмотрел порезы на щеках секретаря и темные круги под глазами. Получив удовлетворившие его ответы, Кравченко обратился к Матвиенко:
— Так вот, Михаил Трофимович, что ты с собой думаешь делать? — Он затянулся и выпустил дым изо рта с таким видом, будто ответ нисколько его не интересовал. — В тыл уедешь или в армию пойдешь?
Матвиенко ответил не сразу.
— Я думаю, мне правильнее пойти в армию, — сказал он. — Рабочая квалификация моя не особенно дефицитна: слесарей-водопроводчиков в тылу найдется достаточно. Пожалуй, от меня в армии будет больше пользы.
— А воинское звание какое имеешь?
— Рядовой, — ответил Матвиенко и, помолчав, добавил: — Пойду в армию.
— Это как — решение сердца или разума?
— Это решение совести, совесть у меня будет спокойнее.
— Да-а, — протянул Кравченко. — Я так и думал. Поэтому и предложил рекомендовать тебя на политработу. Завтра оформим.
Матвиенко встал и собрался выйти. Кравченко посмотрел на него внимательно, стараясь разгадать его настроение.
— Ты не особенно доволен? — спросил он.
— Немного жаль расставаться с коллективом: люди у нас золотые, и работать с ними стало сейчас значительно легче…
— Легче? — удивился Кравченко. — Времена-то сейчас тяжелые…
— Легче, — убежденно подтвердил Матвиенко. — Сейчас люди, как никогда, проявляют патриотические чувства.
— Люди, говоришь, золотые, а печь из строя дали вывести, — заметил Кравченко и иронически взглянул на него.
— А через сутки ее снова ввели в строй, — ответил Матвиенко и рассказал о дымоходе, найденном Дмитрюком, и о своей беседе с ним.
— Ну, как старик, решил все-таки ехать? — заинтересовался секретарь горкома.
— Решил. И других сейчас уговаривает.
Матвиенко распрощался и вышел.
— Что-то я у него особого желания идти в армию не вижу, — сказал Кравченко, косясь на Гаевого.
— Нет, почему? — возразил тот. — Это у него характер такой. Говорит всегда не больше, чем надо.
Гаевой усмехнулся.
— В прошлом году приехал к нам на проведение займа инструктор обкома. Пошли мы с ним в мартен. Там собрание идет. Пришли как раз, когда Матвиенко попросил слова. Вышел он, помолчал, а потом спрашивает: «Так вот, товарищи, кто мне назовет, какие предприятия построены советской властью за последние годы?» Народ ему охотно перечисляет: Кузнецк, Березники, Запорожье и так далее. «А какие курорты?» — спрашивает Матвиенко. Ну, насчет курортов донбассовцы специалисты: путевками нас никогда не обижали. Инструктор заволновался. «Что это такое? — шепчет мне на ухо. — Он же доклад должен сделать!» Признаюсь, и я немного смутился. Мартен по подписке на заем всегда был лучшим цехом, я для начала и хотел его показать как образцовый. А Матвиенко все спрашивает и спрашивает. Потом сам начинает рассказывать, а под конец задает вопрос: «Оказывается, вы хорошо знаете, куда идут деньги, что мы государству взаймы даем?» Отвечают: «Знаем!» — «А для чего сегодня собрались, тоже знаете?» — «Тоже знаем». — «Ну, тогда давайте начнем проводить подписку». Берет листок и подписывается на двухмесячный заработок, а за ним и все остальные. Так что ты за него не беспокойся. Он всегда умеет найти простые, доходчивые слова. Политрук из него выйдет дельный.
— Ну, а каков Сердюк? — спросил Кравченко. — Я его совсем не знаю.
— Тот и вовсе красноречием не обладает. Замкнут, суров, последнее время мрачен, но я его знаю с детства: кристальной чистоты парень.
— Парень кристальный, а от работы на границе его все-таки освободили, — заметил Кравченко и снова покосился на Гаевого. — Ну ладно, раз, говоришь, замкнут, то уходи: с такими беседа втроем не получается.
Гаевой вызвал Сердюка, а сам остался ждать в приемной.
Пока вальцовщик шел к столу, здоровался и усаживался в кресле, секретарь горкома рассматривал его большую, крепко сколоченную фигуру, сильные, привыкшие к клещам руки, лицо с крупными, грубоватыми чертами.
Сердюк не спеша достал папироску, закурил и, неожиданно повернув голову, поймал на себе изучающий взгляд Кравченко.
— Впервые видимся, — как бы оправдываясь, пояснил тот. — На заводе долго не работал?
— Четыре года.
— После перерыва сколько времени работаешь?
— Полгода.
— С прежней работы за что сняли?
Сердюк помрачнел и отвел глаза в сторону.
— Оставим это. Старо, — сказал он.
— Партийная организация хочет доверить тебе, товарищ Сердюк, почетное, но опасное дело, — сказал Кравченко, и Сердюк сразу насторожился. — Партийная организация должна знать, можно ли тебе его поручить. Заводской партийный комитет говорит — можно, а я хочу иметь собственное суждение. За что тебя сняли с работы?
— За допрос, — угрюмо ответил Сердюк, но глаза его заметно оживились.
— Застрелил кого?
— Нет, за это бы посадили. Ударил один раз, лапа у меня сами видите какая. — Сердюк положил на стол свою огромную пятерню.
Кравченко невольно улыбнулся.
— Ты скажи: что ты предпочитаешь, — спросил он, — в армию идти или в тылу остаться?
— Ну, чего я в тыл поеду? — обиженно произнес Сердюк. — Ясное дело — в армию.
— Не ехать в тыл, а остаться в тылу у немцев, — пояснил секретарь.
Сердюк повернулся на стуле и взглянул на Кравченко с живейшим интересом.
— Партизанить? — спросил он.
— Да, руководить подпольной группой.
— Это дело подходящее, — живо ответил Сердюк, — только одна беда: в какое я подполье влезу? — И он развел руками, как бы показывая на свою могучую фигуру.
