— Иди, иди, бабуля, не бойся. Гляди!
Макариха всегда была любопытной, любопытство и тут взяло над ней верх, — опасливо, недоверчиво, но она подошла, глянула, подымаясь на цыпочки. Под брезентом были длинные решетчатые ящики.
— Боньбы!
— Они самые, бабуля!
— Так куда ж вы их тащите! Их же на немцев надо, вон их куда надо везть, — ткнула Макариха в направление Волоконовки, Липягов. — Заблудились, нешто? Вот и выходит моя правда, что бегите, да еще оружию увозите…
— Куда их везть — это мы, бабушка, знаем. Ты уж тут нам не указывай… Не заблукаем. Лучше скажи, кто у вас тут самый главный начальник?
— Знамо кто — председатель!
— Где б его сыскать?
— А чего искать, искать не надо, вон начальство наше, — указала Макариха на Антонину.
Рыжеватый шофер и бойцы обернулись, они ждали мужчины, и сначала взгляды их, скользнув по Антонине, пролетели мимо, но Макариха подсказала:
— Антониной Петровной зовут…
Взгляды шофера и солдат возвратились на нее, в них было давно уже знакомое, надоевшее Антонине удивление мужчин, что на таком безусловно мужском посту женщина, и тоже знакомое Антонине, легкое растерянное сожаление: эх, баба, с мужиком-то было бы проще поладить…
— Антонина Петровна? Батюшки, как здорово, у меня тетка родная — и тоже Антонина Петровна! Ну, что ты скажешь, какое совпадение!
Рыжеватый шофер осклабился в широкой улыбке, так что все зубы выставились наружу. Антонина поняла: говорун, прибаутошник, шутник. В момент тетю придумал, для подхода!
А рыжеватый уже спрашивал, совсем натурально изображая серьезность и интерес:
— А вы случайно не Петухова по фамилии будете? А то, понимаете, где-то в здешних местах родня моя проживает, Петуховы… Ой, нет, простите, перепутал, — Курицыны…
— Ладно, брось ломаться, — остановила его Антонина. — Фамилия моя Петракова. Что надо-то, говори прямо.
Парень ухмыльнулся, что фокусы его разгаданы, тут же сменил свой тон и сказал уже просто, деловито:
— Надо вот что — литров пятьдесят горючки.
— Бензина?
— Хоть какого.
— Бензина нет.
— Ну, не пятьдесят — сорок. Тридцать даже.
— Совсем ничего нет.
— Ну, ведро, ведро хотя бы!
— Да пойми ж, не вру я, — нет у нас бензина. Откуда ему быть — автомашины у нас нет и не было, что им делать, бензином? Керосин есть.
— На керосине не поедешь… — озабоченно протянул шофер. Последняя живость окончательно угасла в его конопатом, измазанном шоферской грязью лице. — Да, дела… у нас в бензобаках — на донышке…
— Далеко вам надо-то?
— Далеко ли, близко… — не захотел ответить парень. Видно, Антонина спрашивала неположенное. Но он все еще надеялся на Антонину, добавил помягче, доверительно: — Дислокацию меняем. Мы из аэродромного обслуживания. У нас еще несколько машин, другой дорогой пошли, а мы вот решили выгадать…
— До эмтээс дотянете? Там бензин должен быть.
— Где эта эмтээс?
— В Ольшанске. Двадцать семь километров.
— Это что — райцентр?
— Райцентр наш.
— Не, с таким грузом туда нельзя… — кивнул шофер на тяжело просевший на рессорах ЗИС. — Ваши халупы и то бомбят, а там — и подавно… А рванут эти чушки — поминай ваш Ольшанск как звали… Ну, ладно, Антонина… Петровна, — слегка запнулся парень на отчестве, — раз нет — значит, нет, и нечего тогда балакать… Ребята, поехали! может, по пути где раздостанем… До следующей деревни сколько?
— Да рядышком, и семи верст не станет. Спросите там, у них мельница на двигателе, их местные шоферами в эмтээсе работали, на машинах завсегда заезжали… Глядишь, и найдется…
Антонине пришлось пояснять торопливо, — солдаты уже рассаживались по ЗИСам.
— Моховое название, а по дороге мосток будет, так через мосток не езжайте, как бы не рухнул под вами, он старый, трухлявый, сто раз чиненный, там рядом объезд есть…
Рыжий нажал на стартер своего ЗИСа, из-под кузова рванулся синий выхлопной дым.
— Зашшитники! — Макариха осмелела, видя, что бойцы уезжают, с ворчания перешла на полный голос, чтоб ее подальше было слыхать. — На яво земле бить врага сулились… И боньбы у них, и сами не ранетые, с руками-ногами, чего же вы, идолы, — не воюете? Мы, значит, как хошь, а вы на машинах… Мой Колька так бы не исделал…
— Ребятки! — вскрикнула Антонина, бросаясь к переднему ЗИСу. — Ребятки, погодите!
У нее застопорило дыхание — так сильно заколотилось сердце.
Рыжеватый шофер еще не захлопнул дверку кабины, Антонина ухватилась за нее.
— Ребятки, милые, вы оттуда сейчас… Как там, что? Удержат немцев иль нет? Скажите правду! Что нам тут-то делать, сердце разрывается… Видите, одни бабы, старики да дети, мужики наши все на фронте, одни мы, как сироты, ниоткуда толком дознаться не можем, что ж будет-то? Вы хоть скажите, вы ж военные, понимаете, с передовой…
Антонина выпалила все это одним духом, ее как прорвало — все, что она сдерживала, прятала в себе, вылилось разом, в этих ее быстрых, захлебывающихся вопросах с откровенным бабьим волнением. Но ей не было стыдно перед красноармейцами, они были не свои, чужие, видели Антонину в первый и последний раз, перед ними можно было предстать, как есть, со всей своей слабостью, страхом, — только бы узнать нужную правду. Кто же еще мог сказать ее сейчас, только они, вот эти фронтовые шоферы, так похожие на тех гороховских парней, что ушли летом по повесткам военкомата…
Рыжий сбавил газ, жалея тратить впустую бензин. Усмехнулся, но не насмешливо, не обидно; можно было догадаться, сколько уже раз бросались к ним с таким обнаженным волнением, такой тревогой, тоской, сколько приходилось им отвечать на такие вопросы жителей.
— Это, Антонина Петровна, командующим фронтом надо быть, с картами, телефонами, чтоб сказать — удержат, не удержат… Мы люди маленькие. Мы вот ночью на базу за грузом ездили, а назад уже не пробились, — нет аэродрома, перебазирован. Вот это мы знаем. Отходит фронт такая вот обстановка…
Из-за рыжего шофера в кабине высунулся боец, тот, что слегой сбивал задвижку с Настиного катуха и спалил себе ресницы и брови.
— Смываться вам надо, пока не поздно, вот что!
Он сказал жестко, как отрубил наотмашь. Возрастом он был постарше водителя и, видать, решительней и горячей.
— Иль вы тут пооглохли, артиллерию не слышите?
От взрыва бомб в правлении вылетели все оконные стекла. Пол был усыпан осколками, стекло звякало, хрустко скрипело под ногами. Опрокинулся шкаф с документами. Мария Таганкова собирала вывалившиеся папки, бумаги.
— Телефон не действует, — сказала Таганкова. — Провода, должно, порвало…
Антонина проверила, сняла трубку. Да, аппарат безмолвствовал. Холодной жутью отдалось в душе его мертвое молчание.
На столе Антонины лежала белая пыль, штукатурная крошка: насыпалось с потолка.
Таганкова подняла шкаф, приперла к стене, на место.
Мария была аккуратисткой, все было у нее точнехонько подшито, подколото, разложено в папочки, любую нужную бумагу она тут же отыскивала и без промедления подавала, а сейчас все ее аккуратное хозяйство беспорядочной грудой валялось на полу…
Среди множества мыслей, теснивших одна другую, у Антонины мелькнуло и про эти бумаги: что забирать? Не все же подряд, вон их сколько, — что именно? Самое важное, пожалуй, учетные ведомости, в них труд людей, их заработок, еще — авансовые расчеты по трудодням, всякие акты — приходные, расходные, банковская документация… Как все это отобрать в считанное время? Повезешь, а если в дороге разбомбят, потеряются эти бумаги? Может, в сейф их, да зарыть где-нибудь тут в секретном месте? Но какие же на деревне секреты, когда их удавалось соблюсти! Сейф — не кубышка, его тащить — и четырех человек мало, да яму рыть на два аршина… Попробуй, сохрани такое секретным!
Что-то горячее и холодное, попеременно, сжимало Антонине сердце. Беда, ах, беда какая, что нет мужчин, вот когда нужны их сметка, сила, решимость, отвага! Никого не оставила ей война, всех потребовала к себе. И ее заместителя Федора Лопухова (чудо-парень, тридцати еще нет, белозубый красавец, свой мотоцикл «Красный Октябрь», агрономические курсы кончил, специально, чтоб был в помощниках у Антонины научно-образованный человек), и бухгалтера Якова Парамоновича (его в райфо беспрерывно сманывали, квартиру в райцентре сулили из двух комнат — такой он был знаток финансовых дел), и парторга Алексея Егорыча Лопухова (не родня Федору, просто однофамилец, пол-Гороховки — Лопуховы)… Алексей Егорыч виды повидал: действительную служил на Дальнем Востоке, как раз когда с японцами на озере Хасан стычка случилась. В чем-то он тоже там участвовал; когда вернулся — в Гороховке на него, как на героя, смотрели… Хоть бы одного Алексея Егорыча оставили ей для такого вот дня! Ни одного же мужика приличного, бабы, бабы все подряд, и она — баба, никуда от этого не денешься… Разве бабья рука сейчас колхозу нужна, разве такое командирство, как у нее? Иван Сергеич — что он там делает? Ходит, на-ямы от бомб глядит… Ему ж обоз собирать велено, на нем эта ответственность!
