— Я тебе расскажу то, что весь фронт знает. Сначала у нее был, парень через месяц погиб. Она плакала, болела. Потом офицер появился — тоже погиб быстро. Затем, еще один, еще и все словно приговоренные через месяц. Стоит девке влюбиться — все, приговорила парня. А однажды, к нам перевели майора. Он такой гад оказался, двух девчонок посадил. Одну чуть до расстрела не довел. Ее вообще в лагерь отправили. И главное, ни за что. Ну ошибся человек, не тот знак на ключе отбил — бывает. Все по двое, трое суток не спят, особенно когда наступление.
— И что стало с этим майором? — увлеченно спросил Григорий.
— Попросили девчонки Титову закадрить его. Понимаешь?
— Да конечно. Что особенного, что дальше-то было?
— Пока они встречались, Лена издевалась над ним, а он действительно втюхался в нее. Но тут случилось. Разглядела она, что парень он хороший, а то, что делает и всех гоняет и сажает, так это приказ такой был сверху, чтобы дисциплину поднять.
— Ну?
— Что, ну? Разглядела и полюбила. А как только полюбила, подумала — этого смерь стороной обойдет, но нет. В первом же бою и погиб, как герой.
— Девчонки ей хотели спасибо сказать, но когда увидели ее, как она убивается, пожалели, что попросили об этом. Она повеситься хотела, но не дали, сказали — коммунистам нельзя. Терпи! Чуть с ума девка не сошла. Теперь ее все стороной обходят — меченой смертью считают.
Она сама в атаку как-то полезла. Встала, а все пули мимо летят. На минное поле убежала. Прыгала, падала — ничего не случилось. Ее плачь, за версту слышали. Стала проситься в разведку, но командиры увидели, что девушка ошалела, на месяц куда-то отправили. Вернулась нормальная, вот только все мужики ее стороной обходят. Напугала она людей, своими гуляниями по минному полю.
— Может, оно не минное было?
— Да, не, минеры потом два дня его разминировали. Знаешь сколько «железа» оттуда вынули?
— Да. А я ей сегодня помогал. Ты не ревнуешь?
— А что мне ревновать?
— Ну, она мне улыбалась, смеялась.
— Нет, главное не влюбляйся, а кадриться можешь. Глядишь, девка оживет. Она ведь как кукла стала. Только мы-то знаем, что она все внутри держит и не показывает. Ведать прочистили ей мозги, за месяц. Но мозги ладно, а душу никто не вылечил. Ей в церковь советовали сходить. Но тут, у немцев одни католики. Наших православных церквей нет. Вот и держит она все в себе, а на людях улыбается и строго командует. Специалист она хороший и все шифры знает. Поэтому ее и берегут. Была бы простой, давно б куда-нибудь бы сослали. Ой, смотри, светает уже.
— Да, скоро станет светло, и я тебя увижу, — с юморком произнес Григорий.
— Нет, все я побежала, а то попадет, — взволнованно произнесла Таня, и, вскочив с лежанки, протиснулась между столом и коленками Григория. Ее красивый силуэт был виден в просвете выхода и девушка, на секунду вернувшись, поцеловала солдата в щеку.
— Все. Извини, если что не так.
— Нет, все нормально. Титову только жалко.
— Не думай об этом. Это война и у нее свои причуды.
— Когда увидимся?
— Я тебе записку пришлю. Жди. Сообщу место и время. Хорошо?
— Да. А если я не смогу?
— Что ж, я все равно буду ждать.
— Чтобы ты ничего не подумала, слушай: если я не пришел — значит не смог! Это не означает, что я тебя разлюбил, или передумал встречаться. Просто не смог!
— Хорошо. Я все поняла. Я побежала. А что, и в правду полюбил, или просто тебе хорошо со мной?
— Такого чувства я ни к кому не испытывал.
— Какого?
— Давит изнутри и мешает думать правильно. Это — любовь? Значит, она родилась во мне.
— Такого со мной еще не было, мне ни кто в слепую в любви не признавался. Да так необычно.
— Со мной тоже такого не было.
— Хорошо. Извини, но нужно бежать. Все, целую!
Гриша вновь увидел в просвете выхода землянки ее фигуру, и что-то совсем живое зашевелилось в душе.
— Ну, вот оно и появилось, — подумал он. Увидев ее волосы, подхваченные ветром, Григорий подумал:
— Главное верить, что война ничего не сможет нам сделать: ни убить, ни разлучить!
А Таня встала над окопом, поправила пилотку, гимнастерку и спокойно пошла в свое расположение.
— Вылитая Титова! Если бы не это разговор, не поверил бы. Возможно, правда, что их часто путают, — подумал Григорий. — Они как сестры-близняшки, только характеры разные. Он долго смотрел Татьяне вслед, вспоминая горячий и страстный поцелуй.
Этим утром, детство ушло из его души, освободив место чему-то более сильному. Юноша почувствовал в себе уверенность: на смену мальчишке неожиданно пришел смелый и честный мужчина — воин. Гриша пока сам не понимал этого, лишь чувствовал, что нужно быть уверенней. После первого свидания он изменился, в его сознании все стало на свои места. Солдат понял, что сможет не бояться ни смерти ни войны, ведь этот страх сразу увидят те, кто ему дорог и, конечно, отвернутся. Здесь, на этой земле они воюют рядом с ним: вот Березкина — девчонка, а видит людей насквозь: и тех, что, как заячий хвост, дрожат перед боем, и других, с которыми и умереть рядом не стыдно.
Григорий зауважал негласные правила и законы войны. Она была везде: в ранах бойцов, в криках и командах командиров и в этой неожиданной и странной любви. Она — свалилась на него, вывернула наизнанку и то, чего он всегда стеснялся — своей смелости и честности — стало его оружием, против которого даже у войны не нашлось средства. Смерть отступила. Она притаилась, выжидая удобный монет, — ошибку. Но Гриша, понимая это, решил идти по кровавой земле так, как это делали настоящие воины: комбат и те, кто пришли сюда от Сталинграда. Этих людей осталось немного, но они были! Воевали рядом, продолжая спорить с войной, соблюдая ее законы и сохраняя свою проверенную в боях веру. Это был пример тому, что вера в себя и честное противостояние злу — единственный путь к жизни.
Григорий вернулся в штаб. Комбат и старшина спали. В сарае стоял устойчивый перегар от двух изрядно выпивших людей. Григорий тихо закрыл дверь и решил пойти к костру, у которого сидели солдаты, но громкий голос старшины Савчука прогремел как гром из сарая:
— Михайлов! Иди-ка сюда!
Григорий вернулся в штаб.
— Ну, что нагулялся?
— Оставь его! — с закрытыми глазами прохрипел комбат.
— Да я не со зла. Спросить хотел. Кто хоть она?
— Из связи.
— Понятно. Ну что, товарищ капитан, подлечимся?
— Нет. Сегодня командиры полков соберутся и меня тоже вызывали.
— Это куда?
— В каком доме вчера штаб дивизии организовали?
— Крайний, зеленый такой. Но вечером все начальство уехало. Тут в трех километрах, за рощей замок какой-то — дом большой. Кто-то из бойцов сказал, что они там обосновались, — ответил Григорий.
— Кто именно?
— Да я его не знаю. Он помогал девчонкам: связь туда проводили, а потом рации на ЗИСе отвезли. Дежурить связистки в штабе будут, а жить здесь. Комдив сказал, чтобы к зиме в дома перебрались.
— Понятно. Это хорошо, что начальство из поселка уехало. А ты не знаешь, который сейчас час?
— Шесть, — ответил радист.
— Все. Я до восьми сплю. Вы тут громко не орите, люди еще спят.
Старшина встал, надел телогрейку, и, выходя из штаба, кивнул головой, позвав Григория на улицу Они подошли к ящикам, сели на них, закурили.
— Ну да ладно. Не хочешь хвастаться, не надо. Есть хочешь?
— Я тушенки поем, у меня еще пару банок осталось.
— Ну, если что, подходи.
— Хорошо.
— Вот. Значит, застряли мы тут. Сейчас время начнется опасное. Много не пей и смотри по сторонам. С незнакомыми офицерами не разговаривай. Поползут сейчас сюда разные штабные крысы. А мы как всегда, крайние за все.
— Я знаю.
— Ну хоть как звать-то ее?
— Не могу. У нее полковник есть. Она от него бегает, а он не отстает. Не хочу, чтобы зря болтали.
— Понятно. Ну, пошли со мной, или ты здесь останешься?
— Здесь. Связь проверю, доложу.
— Ты лучше спать ложись. Пару часов поспи, а то пошлют куда, а ты без сил, как вареный.
— Попробую. Только боюсь, не усну.
— Это пройдет. Ладно, я к себе, а ты отдыхай. Вообще, Гриш, ты удивил меня. Комбата из-под земли отрыл, да и остальное все в порядке.
— Рад стараться.
— Давай, давай. Старайся, — Савчук встал с ящиков и медленно пошел к своему складу. Григорий вернулся в штаб, включил рацию и надел наушники.
— Ты своей, или докладывать? — сквозь сон спросил Киселев.
— Докладывать.
— Не надо. Все здесь. Я сам с утра свяжусь. Отдыхай.
Григорий лег на широкую лавку, принесенную для себя старшиной. Она была еще теплой. Взял под голову вещмешок и долго крутил его, укладывая так, чтобы лежащие в мешке консервы не резали голову. Через минуту солдат уснул. Думал, что поваляется, вспомнит о свидании, но сон пришел сразу и он, повернувшись на бок, тихо засопел.
