Но на свежую голову думалось легче, и Матюхин после завтрака принял решение.
– Сутоцкому и Шарафутдинову осторожно разведать лес на юго-запад. По-видимому, там проходит дорога. На карте ее нет, а машины ходят. Подчеркиваю особо – осторожненько. Грудинин занимает наблюдательный пункт на высоком дереве и ведет наблюдение через оптический прицел. Я займусь тем же чуть дальше. Сбор здесь через пять часов. Вещмешки оставить и замаскировать. Все ясно?
– Так точно, – лениво ответил Сутоцкий. – А если промахнемся? А, Андрей? Сигналов не будет?
«Черт, чего он все время придирается? – подумал Андрей, но отметил: – Сигнал сбора не помешал бы».
– А я филином закричу, – сказал Грудинин. – Знаешь, как филин кричит?
– Слыхивал…
– И еще. Ты, Гафур, как пойдешь, елочки, подрост то есть, заламывай. Верхушечки. Легче возвращаться будет по таким заметкам.
Они разошлись. Грудинин выбрал высокую сосну с густой кроной и стал снимать сапоги.
– Зачем? – спросил Андрей.
– Если в сапогах лезть – смола к ним пристанет. А смола пахнет сильно и долго.
Ну что скажешь? Знает солдат дело. Знает. А командир не знает.
Может, и Сутоцкий потому такой ершистый и ревнивый, что видит – дела идут не так, как следовало бы. Но сколько ни перебирал в памяти свои поступки и решения, найти в них ошибочные Андрей не смог. Все вроде бы правильно. Все от души, для дела. Не для себя, а для дела, а все-таки что-то идет не так, как хотелось бы. Может быть, слишком рано он взялся командовать? Ведь и отделением на войне не покомандовал…
Подобрав для себя подходящее дерево, он тоже снял сапоги…
С первыми лучами солнца вдалеке взревел танковый мотор, и Андрей отметил – танкисты на месте. Мотор поработал, потом опять взревел и стал отдаляться. Через некоторое время донеслись приглушенные лесом выстрел и почти совсем не слышимая пулеметная дробь.
Видимо, противник и в резерве не забывал о боевой подготовке. Очевидно, оборудовал где-нибудь танкодром и ведет себе занятия. Совершенствует боевую подготовку.
На смену первому мотору взревел второй, потом опять донеслись выстрелы. От дороги донесся шум тяжело груженных машин. Он удалялся медленно, натруженно… И снова послышался выстрел и через некоторое время рев танкового мотора.
Над лесом низко проплыл маленький, вероятно, связной само-лет, и, проследив за ним, Андрей заметил, что над его бортом свешивается голова в авиационных очках – «консервах». Похоже, летчики кого-то ищут. И почти сейчас же вдалеке раздался собачий лай – заливистый, злой, нетерпеливый.
Андрей впервые за все время вздрогнул и оглянулся по сторонам. Он все перенес бы спокойно, но лай немецких сторожевых собак… Это страшно. Это лагерь, это неудачный побег и оскаленная, с уже желтоватыми клыками собачья морда над лицом. И жаркое, вонючее ее дыхание. И глаза. Злобные… Да нет, не злобные. Это мягко – злобные. Звериные. С темно-розовыми от старательности и боевого возбуждения белками. Собака не лаяла, не рычала, она топтала грудь и норовила вцепиться в горло, а Андрей подставлял ей руку, а второй рукой толкал ее. Собачий поводырь молча бил по этой руке плетью. Той самой, которой он, вероятно, наказывал и собаку. И тогда другие охранники смеялись – весело и громко. А собака нажимала на него всей тушей, словно стараясь выслужиться, доставить удовольствие своим хозяевам…
Укусы болели долго, но не гноились. Говорили, что в собачьей слюне есть какая-то сила…
Собака – это страшно. Сама по себе ерунда, а вот в сочетании фриц и собака – страшно. Они как бы сливались, дополняли друг друга и уничтожали последнее, что есть в человеке человеческого. Оставалось только звериное стремление выжить. Любой ценой. Пусть оторвут руку, пусть ногу, но – выжить.
Подул ветер, и собачий лай больше не повторился. Андрей вытер испарину и постарался сосредоточиться. Но это удалось не сразу. Давнее ощущение, что все идет не так, как надо, вернулось и стало предчувствием беды. Какой, почему, Андрей не понимал, но чувствовал: что-то сменилось в округе, что-то идет не так, как ночью или даже утром.
«Вот вернутся ребята, и мы сообща решим, что делать. И как делать», – думал он и понимал, что это отговорка, успокоение себя.
Все знали, что делать – сторожить танкистов, и как делать – бесшумно и незаметно. А он, командир, должен следить за выполнением этого приказа и учить, как нужно сделать, чтобы его выполнить.
Учить… А он всегда знает, как нужно делать?
Ребята вернулись чуть позже, чем он их ожидал. И оба странные. Сутоцкий злой, с раздувающимися ноздрями чуть вздернутого носа. Он ненавидяще поглядывал на бледного, с поджатыми губами, словно закаменевшего Шарафутдинова. Они сразу прошли в сосновые заросли, что окружили несколько старых, Далеко отстоящих друг от друга сосен, и залегли. Что ж… И появились грамотно, и замаскировались правильно.
Матюхин сошел на землю, обулся и тоже улегся возле ребят.
– Докладывайте.
– Пускай эта силявка докладывает! – прошипел Николай и отвернулся.
– Старшина Сутоцкий! Вы, кажется, забыли, что получили боевой приказ! За его невыполнение – расстрел! В любом месте.
Николай круто повернулся с боку на бок и приподнялся на локтях. Видно, он сразу заметил во взгляде младшего лейтенанта нечто такое, что подсказало: Матюхин на пределе. А каков предел на войне, Сутоцкий знал…
– Дорога действительно есть. Даже улучшенная и, видно, прорубленная. Движения войск не наблюдалось. Прошла одна легковая машина и с десяток грузовых с досками. Линий связи не обнаружили. Все.
– А вы что заметили, товарищ Шарафутдинов?
Гафур попытался было вскочить, но Андрей придержал его за плечо.
– Лежи.
– То же самое, товарищ младший лейтенант.
– Понятно… Какая машина, Сутоцкий? Какие доски?
– Ну какая?.. Обыкновенная… Крытая… Маленькая…
– Сколько человек в ней сидело и кто?
– Не успел рассмотреть. А рассмотрел бы – документы принес.
– А доски какие?
– Чего ты пристал? – возмутился Сутоцкий. – Обыкновенные доски!
«Больше я этой неврастении терпеть не буду! – решил Андрей. – Как и панибратства. Сегодня же поговорю с Николаем. Если не понимает сам, нужно подсказать, а то и заставить».
– А вы, Шарафутдинов, что скажете?
Гафур быстро, остро-вопросительно посмотрел на Николая.
– Машина странная, товарищ младший лейтенант. Ехала медленно и на ямках очень тяжело скрипела. Прямо переваливалась. Сидели в ней двое. У шофера справа – пулемет. У второго офицера, он в высокой фуражке, – автомат.
– Пулемет сквозь стекло?
– Так точно, товарищ младший лейтенант. Я очень удивился – как это сквозь стекло? Потом смотрю – правильно, в стекле – дырка. И стекло странное – как бы туманное.
– Так… А доски какие?
– Это не доски, товарищ младший лейтенант. Это бруски такие, опиленные, квадратные.
– А почему вы не доложили обо всем замеченном старшему в группе?
Гафур опять взглянул на Сутоцкого и промолчал.
– Старшина, а вы почему у него не расспросили обо всем замеченном? И что это за машина? Она действительно с дуле метом?
– Ну, с пулеметом… А какое это имеет значение? Доски какие-то… На лесозаготовки сюда приехали, что ли?
И на этот раз у Андрея еще хватило выдержки сдержаться.
– В самом деле странно, – протянул он, вытаскивая карту. – От передовой вывозить пиломатериалы в тыл. Впрочем… Впрочем, смотрите, вот здесь лесопилка. Тартак, – отметил он почему-то по-польски. – А дорога… Дорога идет по просеке. Как раз в район, занятый танкистами. А от них, возможно, к станции. А что брусья?.. Так брусья наиболее дорогой пиломатериал. Так что все как будто верно. Больше ничего не слышали?
– Никак нет, товарищ младший лейтенант! – быстро отрапортовал Гафур.
На этот раз Сутоцкий посмотрел на него с откровенным презрением.
– А я слышал вот что. – Андрей рассказал обо всем, что он слышал, и заключил: – По-видимому, эсэсовцы стоят на месте довольно прочно. Но нужно будет понаблюдать за ними с другой стороны. Давайте посмотрим откуда.
Он развернул перед разведчиками карту. Синим кружком на ней был очерчен район сосредоточения эсэсовцев – лес, река, перелески, несколько деревенек и, значит, полей в их округе: идеальное место для занятий танкистов.
Как раз в это время стал спускаться с дерева Грудинин. Он аккуратно обулся, осмотрелся и прислушался, потом присел и закурил. И уж только после этого пошел к товарищам.
– Разрешите доложить, товарищ командир? – спросил он, не очень умело прикладывая ладонь к пилотке.
– Разрешаю, ложись.
– Танковые моторы вы, конечно, слышали? – Матюхин кивнул. – И выстрелы? Так вот я поначалу думал, что это у них боевая учеба. Но мне в прицел видно подальше, и вот что меня заинтересовало. Сколько было выстрелов и орудийных, и пулеметных, а ни одной трассы. Ладно бы пулеметной – день все-таки, трассер у пули слабый. Так и у снарядов трассеры не срабатывали. И опять-таки – если бы они стреляли бронебойными, значит, без трасс не обошлось бы. А если бризантом или там, к примеру, осколочным – где-нибудь, а должен же был быть разрыв. Хоть если бы снаряд в цель попадал, хоть перелет бы давал. Но должен же был быть разрыв? А?
