— Да не поднимайтесь же, черт вас совсем дери! — крикнул комиссар, бросил на нее сердитый взгляд и сразу умолк. «Мессершмитт», снизившись до ста метров, кружил над самой дорогой, обстреливая машину короткими очередями и, очевидно стараясь накрыть тех, кто прятался в канаве. Очередь словно крупным градом пересекла дорогу. Одна из пуль вдребезги разбила тот самый камень, на котором только что лежала щека Марьям.
Значит, еще мгновенье — и эта пуля могла бы пробить ей голову… Марьям невольно зажмурила глаза, ей вдруг стало страшно.
А батальонный комиссар, от опеки которого она так решительно освободилась, схватил автомат, который Марьям видела в машине рядом с шофером и который непонятным для нее образом оказался в канаве, и стал с колена стрелять по самолету. Лицо у него сделалось старое, злое, напряженное, и Марьям, глядя на него, вдруг почувствовала, что у нее самой так же сжимаются челюсти, выпирают скулы, собирается в морщины лоб… Ах, если бы попал! Если бы попал!
Самолет снова ушел по кругу и где-то над холмами стал разворачиваться на третий заход. «Он решил нас убить», — подумала Марьям и вдруг вспомнила купе и распростертого на скамейке майора. Неужели сейчас кончится- вот этот прекрасный день и она никогда не увидит Федю? Ей стало очень жалко себя…
Батальонный комиссар зорко, как охотник, следил за самолетом. Его губы что-то шептали. Марьям показалось, что он шепчет: «А ну подойди, подойди! Поближе, поближе!..»
Однако «мессершмитт» внезапно изменил направление, круто забрал влево и понесся на юг. Батальонный комиссар приподнялся и закинул голову, ища в небе разгадку этого непонятного маневра.
— Наши! Наши ястребки! — вдруг радостно закричал он и, вскочив на ноги, затряс в воздухе автоматом. — Дайте ему! Дайте, ребята! — кричал он вслед двум «якам», которые с разных сторон атаковали «мессершмитт», стремившийся уйти за облака. Но это ему не удалось, потому что сверху, стремительно пикируя, на него падал третий. На большой высоте началась странная и как будто бы веселая игра. Самолеты кружились, ныряли, опять подымались. Приглушенные расстоянием, как-то по-птичьему курлыкали пулеметные очереди. «Мессершмитт» упорно рвался кверху, но никак не мог добраться до облаков. Один из трех «яков» все время нависал над ним.
— Так его!.. Так его!.. — кричала Марьям с какой-то мстительной радостью.
Как ей хотелось, чтобы этот проклятый «мессершмитт» упал на ее глазах! Но бой переместился куда-то далеко, и самолеты стали казаться комарами, которые кружатся в воздухе перед дождем. Разобрать, какой из них «мессершмитт», уже стало невозможно.
— Ну, натерпелись страху? — ворчливо спросил у нее батальонный комиссар, помогая выбраться из канавы. — Смотрите-ка, да у вас щека поцарапана. Платок у вас есть?
— Есть, конечно.
Но прежде, чем она успела его достать, он вынул из своего кармана чистый розовый платок и осторожно вытер с ее щеки кровь.
— Уже запеклась, — сказал он, внимательно разглядывая царапину. — При бритье бывает хуже. Вам не больно?
— Нет, — сказала Марьям, — совсем не больно.
Она поправила выбившиеся из-под платка волосы и тут только заметила, что все ее пальто в пыли и грязи. На шинель батальонного комиссара тоже было страшно смотреть.
— Ну, хороший же у меня вид, — сказала Марьям и — стала обивать руками полы пальто, на которых, как она ни старалась, оставались серые пятна.
— Придется подождать, пока высохнет, — виновато сказал батальонный комиссар. Можно было подумать, что это по его вине дорога такая грязная и в канаве они валялись только из-за его нерасторопности.
— А куда же попали бомбы? — спросила Марьям.
— Бомб не было. Он нас обстреливал из пулеметов.
— Но ведь я так ясно слышала свист…
— Это он пикировал.
— А зачем же он пикировал, если нет бомб?
— Для нашего устрашения… А вы, оказывается, счастливая, — прибавил он, — ведь еще чуть-чуть, и он бы в вас попал.
— Боюсь, что да, — ответила она задорно. — Если бы я не высвободила голову из-под вашей руки, моя бедная голова, очевидно, мне сейчас была бы уже не нужна.
— Вполне возможно. — Он усмехнулся: — Но тогда, я думаю, мы были бы теперь в равном положении.
Он сказал это так просто и шутливо… Марьям невольно взглянула на него с удивлением и благодарностью.
А между тем шофер уже вылез из канавы по другую сторону дороги, где он, так же как и они, благополучно отлежался и похаживал около машины, осматривая ее.
— Поехали, товарищ начальник, — сказал он. — Садитесь. А девушку надо сперва поздравить с первым боевым крещением.
— Это уже второе мое крещение, — ответила Марьям, — первое было, пожалуй, еще покрепче этого.
— Землю с подбородка, Воробьев, сотри, — сказал батальонный комиссар.
Выбрав на рукаве место почище, Воробьев тщательно вытер лицо и взялся за баранку. Марьям села на свое место и вдруг заметила, что весь задний борт кузова пробит пулями. Воробьев тоже заметил это.
— Крупнокалиберными бил, бродяга…
— Ну, что же ты стоишь, Воробьев! Ехать надо, — строго сказал батальонный комиссар, залезая вслед за Марьям в машину.
— Да кажись, приехали, товарищ начальник, — сказал Воробьев и, покрутив рычаг, вылез, чтобы осмотреть, нет ли еще где-нибудь повреждений.
Он открыл капот, заглянул в мотор и чертыхнулся.
— Так и есть. Испорчен карбюратор…
— И нельзя исправить? — досадливо спросил батальонный комиссар.
— Никак, товарищ начальник. Сурьезный требуется ремонт.
Батальонный комиссар растерянно поглядел на шофера.
— Что же теперь делать, Воробьев? Ведь до ближайшего автобата километров двадцать.
— Будем ждать, авось кто и подберет, — философски сказал Воробьев. — Вы себе идите помаленьку, а я вас нагоню у кого-нибудь на прицепе.
Батальонный комиссар с надеждой посмотрел на дорогу: авось да покажется какая-нибудь машина. Но дорога в этот час была совсем пустынной. Действовал приказ Ватутина — ездить при дневном свете как можно меньше.
— Делать нечего, — сказал комиссар, вздыхая. — Пойду. Постараюсь добраться до ближайшего штаба. А ты, Воробьев, смотри машину не бросай! — добавил он строго. — Жди помощи. — Он задумчиво поглядел на Марьям, видимо соображая, как с ней быть. — Вы тоже лучше оставайтесь здесь и подождите буксира. Иначе идти придется километров двадцать, а то и больше. Обувка у вас слабенькая… Собьете ноги.
— Нет, я пойду вместе с вами, — твердо сказала Марьям. — Не бойтесь, я дойду. Я и больше ходила.
— Ну идемте… если хотите, — пожал он плечами и, засунув руку под сиденье машины, вытащил оттуда вещевой мешок, в котором по очертаниям угадывались консервные банки и буханка хлеба. — Вот собаки, даже мешок в двух местах прошили. — Он поднял мешок над головой, и Марьям увидела в зеленой плотной ткани два маленьких пулевых отверстия.
При виде этого мешка Марьям вспомнила, что ничего не ела со вчерашнего дня, и ей ужасно захотелось есть.
— Говорят, — сказала она с улыбкой, — что перед походом надо заправляться. Уж не знаю, правда это или нет…
— Вот за это уважаю, — усмехнулся батальонный комиссар. — Терпеть не могу всякие церемонии. — Он положил мешок на переднее сиденье, развязал туго затянутые лямки, выкинул на дорогу пробитую пулей банку и достал большой кусок сыра, хозяйственно завернутого в тряпочку, а потом и полбуханки белого хлеба. Все это он протянул Марьям. — Распоряжайтесь. И нам тоже заправиться не помешает.
— А нож есть?
— Всегда со мной, — ответил хозяйственный Воробьев и, вынув из-за голенища, протянул ей большой складной нож, с зазубренным, много послужившим лезвием.
Марьям нарезала сыр и хлеб толстыми ломтями и, выбрав себе горбушку, с наслаждением запустила в нее зубы. Батальонный комиссар и Воробьев не отставали от нее.
Хлеб был черствый, сыр очень соленый, но Марьям ела с каким-то особенным удовольствием. «Как странно, — думала она, — это потому, наверное, хлеб такой вкусный, что мы остались живы и вот сидим себе, едим. Значит, душистая горечь подгорелой корочки, щиплющая язык соль — это вкус жизни… А раньше мне почему-то казалось, что человек, переживший такую большую опасность, ни за что не захочет есть. Нет, выдумки не стоят правды. Все надо испытать, только тогда узнаешь наверное…»
Издалека донесся нарастающий шум автомобильного мотора.
— А вот и машина, — оживился Воробьев, взглянув на дорогу.
Батальонный комиссар энергично тряхнул головой, расправил плечи и вышел на середину дороги.
— Сейчас остановим, — уверенно сказал он.
Когда машина приблизилась, он поднял обе руки кверху и закричал как мог громко: «Стой! Стой!..» Но огромный грузовик несся на большой скорости, и водитель, очевидно, не имел ни малейшего желания притормозить посреди дороги свою машину. Вот он уже в ста метрах. Вот — в пятидесяти… Сквозь переднее стекло кабины виден шофер. Рядом с ним сидит какой-то командир, воротник у него поднят, шапка нахлобучена до бровей. Он смотрит прямо перед собой, сквозь человека, стоящего на дороге. Видит и не видит.
