Слушали его внимательно, и торжественность, приподнятость речи зажигала людей; лица их светлели, наполнялись решимостью. Александр в душе порадовался за своего будущего непосредственного начальника.
Лебедь закончил и повернулся к Меньшикову:
— Ты скажешь что-нибудь, Федор Иванович?
Меньшиков пожал плечами:
— Собственно, последние указания пора…
— Точно, пора, — кивнул Лебедь.
На середину строя вышел подполковник Омельченко. Он напомнил, что за полком, который поведет он, пойдет соседний полк нашей дивизии. Поэтому строгое выдерживание режима исключительно важно для всех. Он зачитал порядок, время взлета и эшелоны следования экипажей к цели, напомнил меры безопасности и способы отражения атак истребителей, маневры в зоне ПВО противника. Последние указания затянулись, и Лебедь, не выдержав, подошел к командиру полка. Тот понял, в чем дело, и кивнул метеорологу:
— Давай погоду.
Младший лейтенант Клюско, маленький, тщедушный «кудесник погоды», стал обстоятельно и пространно объяснять синоптическую обстановку:
— Погода нашего района будет определяться областью повышенного давления…
Лебедь оборвал его:
— Чем она будет определяться, девицам своим, метеонаблюдателям, расскажешь, а летный состав интересует прогноз погоды.
— Есть, прогноз погоды, — вытянулся Клюско и заторопился: — Погода по маршруту и в районе цели ожидается малооблачная и безоблачная. После полуночи в нашем районе возможно образование тумана.
— Чего-чего? — круто согнул Лебедь шею и подошел к младшему лейтенанту вплотную, отобрал у него синоптическую карту. — Какой туман, откуда?
— Радиационный, — неуверенно пояснил Клюско. — За счет выхолаживания. Воздух очень влажный, а небо, — он посмотрел вверх, — ясное.
— Чепуха! Нигде никакого тумана, — ткнул Лебедь в карту. — Привыкли перестраховываться. — И решительно повернулся к Омельченко: — Давай команду разведчикам погоды на взлет.
То, что ожидается туман, Александр слышал в штабе дивизии полчаса назад, когда заходил туда, чтобы узнать о запасных аэродромах. Оперативный дежурный ответил ему, что как только они сами выяснят, так сразу позвонят на аэродром. Но уже заканчивались последние указания, а звонка не было. И Александр посчитал своим долгом напомнить комдиву:
— Товарищ полковник, нам еще не дали запасных аэродромов.
— Что значит «не дали»? — повернул рассерженное лицо полковник
— То, что действительно ожидается туман, и неясно, какие аэродромы будут открыты.
Лебедь снова согнул свою длинную, поистине лебединую шею, подумал. Потом, не глядя на Александра, сказал Омельченко:
— Выпускайте разведчиков.
Неожиданно вмешался Меньшиков.
— Торопиться некуда, подождем, — сказал он спокойно, как о решенном деле. И Лебедя это взорвало.
— Что значит «подождем»? Командующий фронтом приказал, а ты…
— Пока запасных аэродромов нет, никто приказать не может, — стоял на своем Меньшиков. — На этот счет тоже есть приказ.
— Ну, Федор Иванович! — усмехнулся вдруг Лебедь. — У тебя никак характер прорезался. Хорошо, хорошо. Даже здорово. Но ты забыл, что теперь я — твой командир. И прошу приказы мои выполнять беспрекословно. — Он повернулся к Омельченко. — Давай команду разведчикам на взлет. — И примирительно пояснил Меньшикову: — Сейчас я сам поеду в штаб и по телефону сообщу запасные аэродромы.
Александр не сомневался в твердости слова комдива: уж если он брался за дело, то доводил его до конца. Но Меньшиков стоял на своем:
— Все равно непорядок и взлетать не имеем права.
«У него и в самом деле «прорезался» характер, — подумал Александр. — Такой послушный и исполнительный — и вдруг заартачился. Какая муха его укусила?» А подполковник еще раз посмотрел на небо, повел носом, понюхал и буквально поразил своим чутьем:
— В самом деле туманом пахнет.
Инженер дивизии Баричев чуть не рассмеялся, нагнулся, прикрыв лицо рукой.
Лебедь стрельнул колючими глазами в своего строптивого зама — издевается он над ним или шутит? — и, убедившись, что тот говорит вполне серьезно, покрутил головой — ну и ну, — сел в эмку и укатил.
В 20.00 экипажи капитанов Зароконяна и Кулешова ушли на разведку погоды. Их маршруты лежали не на Севастополь, одного — севернее, второго — южнее цели, чтобы не насторожить преждевременно фашистов.
Через каждые двадцать минут они радировали о погоде: безоблачно, видимость хорошая.
Александр сидел в кресле руководителя полетов с микрофоном в руках, рядом Меньшиков, ни во что не вмешиваясь, спокойно посматривал по сторонам, словно сторонний наблюдатель. Дежурный штурман на большом листе бумаги, разбитом на клетки, вел контроль пути разведчиков; хронометражист ждал, когда начнет взлетать группа. Инженер дивизии полковник Баричев то выходил на улицу, то возвращался.
Минут через тридцать позвонил Лебедь, спросил:
— Что докладывают разведчики погоды?
— Безоблачно, видимость двадцать на двадцать, — ответил Меньшиков.
— Ну вот, миллион на миллион, а ты — «туман». Тоже мне, кудесник! Давай выпускай группу. Запасные аэродромы сейчас передаст оперативный дежурный.
В 21.00 с минутным интервалом стала взлетать и группа. А за ней с соседнего аэродрома поднялся и братский полк. Сорок восемь экипажей. Дежурный штурман на листе бумаги в соответствующих графах ставил время прохода контрольных и поворотных пунктов.
Как только последний самолет прошел исходный пункт маршрута, связь с экипажами прекратилась — они шли в режиме радиомолчания, чтобы не раскрыть себя. У Александра выдалось свободное время, и Меньшиков попросил его посчитать по журналу руководителя полетов налет полка за прошлый месяц и выписать фамилии командиров экипажей, совершивших большее количество боевых вылетов.
Александр так увлекся работой, что не обращал внимания на происходящее вокруг, а когда оторвал взгляд от журнала и увидел полное тревоги лицо Меньшикова, державшего у уха телефонную трубку, сердце у него екнуло: что-то случилось.
— Найдите его, — приказывал подполковник кому-то сердитым голосом, и Александру снова вспомнились слова Лебедя о том, что у Меньшикова прорезался характер. Александр знал командира более трех лет и никогда таким суровым, сердитым и непреклонным не видел. Что-то с ним происходило непонятное.
— Минут сорок назад он уехал из штаба, — ответил голос в трубке. — Куда, не доложил.
Меньшиков в сердцах бросил трубку, что совсем на него не было похоже. Перехватив удивленный взгляд Туманова, подполковник устыдился своей слабости и извиняющимся тоном пояснил:
— Я же говорил… А он взял да укатил… Вы только посмотрите, — кивнул он на окно.
Александр взглянул на улицу и почувствовал, как кожа на голове стала стягиваться, поднимая дыбом волосы: аэродром будто курился; несмотря на темноту, видно было, как белесый туман поднимается от земли, растекается во все стороны, плотнеет и затопляет все вокруг. У горизонта звезд уже не было видно, а те, что мерцали в зените, мелко подрагивали и тускнели, тускнели…
Кто-то пророчески назвал такой туман радиационным (в то время слово «радиация» имело совсем иной смысл). Подобно ядерной радиации, он истощает нервную систему людей, доводит их до безумия, заставляя делать роковые ошибки: в тумане сталкиваются корабли, самолеты, машины; в тумане теряют пространственную ориентацию даже птицы. А посадить самолет, не имея системы слепой посадки, — бессмысленная затея.
— Как на запасных? — поспешно спросил Александр, надеясь, что, пока он занимался «канцелярией», их сообщили.
— На каких? Если б хоть один дали! — выдохнул Меньшиков. Он нервно прошелся по КП и снова взялся за телефон. Звонил в штаб дивизии оперативному дежурному, еще куда-то, и отовсюду следовал один и тот же ответ: «Ждите».
Туман густел с каждой минутой, и к двум часам ночи, когда разведчики вернулись с задания и запросили посадку, он стал настолько плотным, что срочно привезенный от зенитчиков прожектор не смог пробить его толщу даже вертикально. Луч будто расплющивался о невидимую в вышине твердь, дробился и осыпался вниз, образуя большое световое пятно с размытыми неровными краями. Увидеть это пятно летчики вряд ли могли.
