Смертный приговор продолжал висеть над ним. Но он приучил себя не думать об этом.
На каждый следующий день он давал себе задание. Например, пройти пешком из Москвы до Баковки и снова вернуться в Москву, — значит, сорок шесть километров, сначала мысленно смотреть на правую сторону, а на обратном пути — на левую.
Он придумывал сложнейшие гимнастические упражнения, математические задачи.
Одно время он колебался: не уступить ли? Рассказать все, что ему известно о тайной дипломатии Шелленберга, и этим купить хотя бы временную свободу. Но, тщательно взвесив все «за» и «против», он пришел к выводу: если его не казнили до сих пор, то только потому, что не удалось вырвать из него никаких сведений. А когда он станет пустым, его уничтожат, как уничтожают использованные пакеты от секретных документов. Кроме того, очевидно, его стойкость внушила гестаповцам мысль, что в политической секретной службе он более важная фигура, чем они до сих пор предполагали.
А самое главное — над Шелленбергом и Мюллером стоит Гиммлер, и Шелленберг действует по поручению Гиммлера. И если Мюллер использует сведения Вайса против Шелленберга, об этом будет знать Гиммлер. Он помирит Шелленберга с Мюллером, и оба они после примирения (а может быть, и до него) постараются расправиться с Вайсом. Конечно, он мог бы увильнуть от их мести, уйти в подполье, например, в группу Зубова, но это значит погубить карьеру Иоганна Вайса, а чтобы проникнуть на место Вайса, многим советским разведчикам придется пойти на смертельный риск. Нет, надо бороться за свою жизнь во имя сохранения жизни Иоганна Вайса.
Даже тюремные надзиратели прониклись уважением к этому заключенному, приговоренному к смерти, который с таким упорством сопротивлялся физическому и психическому разрушению, казалось неизбежному в условиях, когда каждый новый день может стать последним днем.
Камера Вайса блистала чистотой, которую он наводил с редким усердием.
Он был дисциплинированным заключенным, бодрым, приветливым и никогда не терял при этом чувства собственного достоинства.
Постепенно Вайсу удалось сломить двух надзирателей — старых профессионалов тюремщиков, у которых заключенные вызывали меньшее любопытство, чем кролики в клетках.
Они почувствовали к Вайсу нечто вроде расположения, как к образцовому заключенному, и стали оказывать ему мелкие услуги. Вайс получил возможность читать книги. В углубленном, отрешенном чтении он обретал душевное равновесие, способность наблюдать за собой как бы со стороны. И когда он обрел эту способность, он проникся к себе доверием, спокойной уверенностью в том, что не утратит теперь контроля над собой ни при каких обстоятельствах.
В конце июля за Иоганном внезапно пришли надзиратели. Он подумал: «Поведут на казнь».
И удивился, что не впадает в прострацию и не испытывает ни содроганий ужаса, ни даже желания думать о чем-нибудь значительном в эти последние минуты.
Должно быть, он так устал размышлять о смерти, что разучился страшиться ее. Но его повели не туда, где совершались казни, а на этаж выше, где находились общие камеры.
Идя по коридору, он слышал, как хлопали железные двери, шаркали по бетонному полу чьи-то ноги, стучали кованые каблуки охраны.
Мимо него прошел немецкий генерал со скрученными на спине руками и разбитым лицом. Спина генерала казалась вогнутой — с такой силой два эсэсовца подталкивали его сзади стволами автоматов.
Общая камера, где неожиданно для себя оказался Вайс, напоминала армейскую казарму — столько здесь было офицеров. Но выглядели они как вояки, только что сдавшиеся в плен неприятелю, заставшему их врасплох.
Противник сорвал с них погоны, выдрал вместе с сукном мундиров знаки наград; некоторые были избиты, двое со следами ранений лежали на полу.
Кроме армейских, здесь были и люди в штатском. Один почему-то в шелковой пижаме и домашних меховых туфлях.
Койки в три этажа, наподобие этажерок, все оказались заняты старшими офицерами. Остальные или сидели, или лежали на бетонном полу.
В отдалении от всех сидел, прислонившись спиной к стене, человек в штатском. Окровавленная голова его бессильно свесилась на грудь, он был без сознания, но на него никто не обращал внимания.
Вайс налил в металлическую кружку воды, взял пачку бумаги, лежащей на полочке над парашей, скатал из нее тугие шарики, положил их на пол, зажег и на этом крохотном костре согрел в кружке воду, обмыл голову раненому и обложил рану такой же бумагой. Потом оторвал от подола своей нижней рубахи длинный лоскут и перебинтовал его голову.
Вайс заметил, что заключенные внимательно следят за его манипуляциями. Закончив, он поднялся с пола, оглядел всех и сухо заметил:
— Однако, господа, это не по-солдатски, — отказать в помощи раненому.
— Это что, поучение? — раздраженно спросил белобрысый офицер.
— Да, — сказал Вайс, — поучение. — И посоветовал: — Берегите нервы, они вам еще пригодятся.
Направил к койке, где сидел, свесив ноги, седовласый офицер, по-видимому старший здесь по званию, так как остальные взирали на него с некоторой почтительностью. Втянулся перед ним, представился:
— Обер-лейтенант Иоганн Вайс, приговорен к смертной казни через повешение.
И вдруг с верхней койки Вайс услышал изумленный голос Гуго Лемберга:
— Мой бог! Вы живы?
Вайс улыбнулся Гуго. Тот спрыгнул с койки на пол, обнял его.
— Не могу сказать, что рад видеть вас здесь, но солгал бы, если бы скрыл свое чисто эгоистическое удовольствие от нашей встречи, — признался Иоганн.
— Вы молодцом держитесь!
— А что мне еще остается?
— Вы знаете, что произошло?
Вайс покачал головой.
Гуго стал шептать ему на ухо:
— Помните полковника Штауфенберга, ну, того, без руки, вы познакомились с ним у меня?
Вайс кивнул.
— Полковник совершил покушение на жизнь Гитлера, но неудачно, бомба взорвалась, а Гитлер спасся. Говорят, он при этом произнес историческую фразу: «Ох, мои новые брюки — я только вчера их надел!»
Лицо Гуго дергалось, глаза блестели, зрачки были расширены, он истерически рассмеялся.
— Может, дать вам воды? — спросил Вайс.
— Нет, не надо. — Гуго удержал Вайса и зашептал, задыхаясь: — Вы не представляете все той бездны предательства, трусости, которая открылась в этом заговоре против Гитлера! — Произнес с отчаянием: — А вот я не успел застрелиться, как другие. И теперь меня повесят. Повесят, да?
— А Штауфенберг?
— Его расстреляли вместе с прочими во дворе, при свете автомобильных фар. Расстреляли те, кто сразу же изменил делу, узнав, что фюрер жив. Расстреляли еще до прибытия эсэсовцев, чтоб замести за собой следы, а теперь некоторые из тех, кто расстреливал, тоже здесь — вон один из них лежит на койке. — Крикнул исступленно: — Все погибло, Вайс, все! — Помолчал. Потом сказал хриплым голосом: — Последние слова Штауфенберга перед расстрелом были: «Да здравствует вечная Германия!» — Спросил с надеждой: — Но вы, возможно, заметили — мои взгляды отличались от воззрений Штауфенберга? «Да здравствует великая Германская империя!» — вот что бы я крикнул, будь я на его месте.
— Очевидно, вам еще представится такая возможность, — сдержанно сказал Вайс, поняв, что даже перед лицом смерти Гуго Лемберг считает должным подчеркнуть отличие своих политических позиций от позиций Штауфенберга.
Но, как бы там ни было, благодаря Гуго все эти заключенные здесь офицеры признали в Вайсе человека своего ранга и прониклись к нему доверием. Иоганн довольно быстро занял среди них положение старшего, и не только как многоопытный заключенный, но и благодаря своему умению организовывать любых людей в любых условиях.
Он предложил, чтобы всем раненым и избитым были предоставлены места на койках. Исключение сделал для седовласого полковника, заметив, что единственно, кому предоставляется здесь преимущество, — это престарелым людям.
Так как во время длительного пребывания в тюрьме он стяжал у персонала репутацию образцового заключенного, ему удалось выпросить у надзирателей кое-какие медикаменты.
Нескольким заключенным удалось сохранить обручальные кольца. Вайс посоветовал использовать их для подкупа надзирателя, с тем чтобы можно было по какому-нибудь одному адресу переслать общее послание близким, с коротким, возможно — прощальным, приветом от каждого.
Он даже определил количество слов: по десять на человека. Ибо длинное послание или несколько посланий надзирателю трудно будет спрятать и тайком вынести из тюрьмы. Чернила Вайс изготовил, зная химический состав полученных медикаментов. Перо сделал, расплющив обнаруженную на мундире у одного из офицеров обломанную булавочную застежку от медали за зимнюю кампанию 1941–1942 годов в России.
