Вскоре он увидел в лесной чаще избушку. Её единственное окошко светилось живым светом в сумраке вьюжной ночи.
Странник подкрался к тому окошку, которое было не застеклено стеклом, а затянуто бычьим пузырём.
В избушке, на шестке, горела лучина, тускло освещая бедное убранство жилья. В углу стоял стол. За печью настланы полати. Вдоль стены громоздилась широкая лавка. На стене висел старый заячий тулуп и заячья шапка. Пожалуй, и всё. Нет, не всё. Возле порога, напротив печи, стояла ещё лавочка на четырёх ножках, которую по-здешнему называли козюлькой.
На широкой лавке лежал человек. Не молодой уже, но, кажется, и не старый — без определённого возраста на первый взгляд. Человек тот, кажется, умирал от тяжёлой болезни. На его бледном, каком-то позеленелом лице блестели капельки холодного пота. Вытаращенные глаза мучительно смотрели в низкий потолок. Он весь дрожал, как тот осиновый лист, что дрожит даже при тихой погоде.
Странник немного постоял, потом решительно открыл дверь. В избушку ворвались клубы морозного воздуха. Человек испуганно вскочил, закрылся руками, будто хотел защититься или прикрыть себя от опасности. Он хотел закричать, позвать на помощь, но обессилел, в отчаянье упал на лавку.
— Что тебе надо, Смерть? — спросил он странника. — Разве ты не знаешь, что я бессмертен?
Смерть улыбнулась.
— Вот, вот, бессмертен, — с иронией в голосе сказала она. — Об этом я и хочу поговорить с тобой, Страх. Почему ты должен быть бессмертным? Бессмертна только я — Смерть. Всё остальное имеет своё начало и свой конец. Ничто не вечно: ни горе и счастье, ни боль и блаженство, ни зло и добро, ни ложь и правда, ни богатство и бедность, ни слава и неизвестность, ни надежда и безнадёжность — всё умирает.
— Неправда! — закричал Страх. — Вечная ещё Отвага.
Смерть задумалась на минутку.
— Я не знаю, кто это такая, — сказала она.
— Моя сестра, — ответил Страх.
— Ты врёшь, — улыбнулась своей омерзительной улыбкой Смерть. — Но, если ты говоришь правду, я заберу и её. Теперь же я пришла за тобой. Скажу откровенно, ты мне давно надоел. Живёшь себе незаметно и тихо, хилый и больной, но каждый раз, когда я прихожу за кем-нибудь, ты тут как тут. Я вижу тебя в глазах обречённых странствовать со мной. Думаешь, это очень приятно каждый раз видеть тебя? Ты мне надоел, и я пришла забрать тебя. Одевайся…
— А ты, и правда, слепая и глупая, — сказал Страх. — Если меня не станет, я не представляю, что будет дальше…
— Никто по тебе не заплачет, — ответила Смерть. — Тебя стесняются, проклинают, тебя презирают. Так на что ты надеешься?..
— Это правда, — согласился Страх. — Меня стыдятся. Но я не пеняю на свою судьбу. Рядом с Отвагой я веду себя скромно и тихо. Но и она рядом со мной ведёт себя предусмотрительно и мудро. Ты хочешь разлучить нас. Ну, что же, забирай меня…
Страх набросил на плечи заячий тулупчик, нахлобучил на голову заячью шапку.
— А может быть, подождём, — спросил он Смерть, — пока окончится метель? Очень уж страшно выходить на улицу в такое ненастье.
Смерть захохотала.
— Не думала я, что ты ещё коварный и хитрый, — сказала она. — Хочешь как-нибудь выкрутиться? Не выйдет!
Она схватила Страха за руку и повела на улицу. Они пошли без всякой дороги, по глубокому снегу. Шли долго. По звонкому льду реки перешли на другой и очень крутой берег. Поднялись по круче на равнину небольшого поля. За ним был глубокий овраг. Четыре сосны охраняли глубокий каменный склеп. Они опустились в него. На дне склепа стоял чёрный тяжёлый гроб.
— Тут я и поселю тебя, — сказала Смерть.
— Навсегда? — спросил Страх.
— На веки вечные, — ответила Смерть. Она приподняла крышку. Осмотрела гроб.
— Залезай, — сказала она Страху.
Страх забрался в гроб. Смерть хотела закрыть крышку, но кто-то крепко схватил её, повалил на пол, начал душить, даже искры посыпались из глаз-фонариков.
— Кто ты? — спросила Смерть последним усилием воли.
— Отвага я… Давно хотела встретиться с тобой, да Страх мешал. А теперь некому… Вот я и расправлюсь с тобой, окаянная Смерть!..
И хотя Страху было очень боязно выглядывать из гроба, он всё же не удержался, осторожно вылез, дрожа всем телом, и начал наблюдать, как Отвага сражается со Смертью. Не утерпел Страх.
— Что ты делаешь, Отвага? — завопил он. — Что будет с нами, когда Смерть умрёт?..
Задумалась на мгновение Отвага. А Смерть только того и ждала — бросилась наутёк.
Побежала Отвага за Смертью, а той и след простыл. Затаилась где-то костлявая до поры до времени. Поднялась Отвага сизым соколом в небо, чтобы оттуда, с высоты, всё видеть и приходить, если кому необходимо, на помощь. Страх же остался один, посидел, посидел на гробе, да и поковылял в свою лесную избушку. Гроб же и до этого времени стоит в склепе. Люди его Страховым называют.
Легенда, конечно, — выдумка тёмных, неграмотных людей. Так говорила Максимке мама. Выдумка выдумкой, а может, и правда что-либо в давние времена было. Дыма ж без огня не бывает.
У Максимки даже сердце ёкнуло, а в груди поселилась зябкая пустота, когда Данилка по дороге к Кешке сказал, что присягу они будут принимать в Страховом подземелье. Словно Кешке другого места не нашлось? Надо же такое придумать — партизанскую присягу принимать в Страховом подземелье, где стоит чёрный Страхов гроб. Один его вид может сделать человека на веки вечные заикой. А Кешка хочет, чтобы там присягу принимали.
Максимку сразу затрясло, как только они спустились в подземелье. А Данилке хоть бы что! Идёт себе в темноте да посвистывает.
Максимка сначала завидовал Данилкиному мужеству, а потом подумал: может быть, Данилка поэтому и свистит, что сам боится, а виду показать не хочет? Данилка такой! Он умеет держать себя. А разве он, Максимка, хуже? Он также переборет страх. Он, Максимка, не хуже Данилки свистеть умеет.
Максимка сложил губы трубочкой, хотел засвистеть, как вдруг где-то глубоко внизу как сто чертей заскрежетали зубами; отзвук от этого скрежета приковал Максимку к каменным сходням, а на голове сама по себе поднялась шапка. Максимка изо всей силы втянул голову в плечи, ожидая, что кто-то схватит его костлявой рукой и потянет на тот свет, в чертиное царство.
Но никто его не хватал, и Максимка отважился, открыл сначала один глаз, потом второй.
Вот чудо!..
Внизу, в неярком свете, что струился откуда-то сверху, стоял мальчишка — вылитый Лёва. Но чудо было не в том, что в подземелье стоял вылитый Лёва, — у этого Лёвы были зелёные волосы, как у молодого водяного. А у того, настоящего Лёвы, волосы от роду были чёрные, как осенняя ночь. Так кто же тогда стоял в подземелье? Или всё это почудилось?
Чтобы проверить, бредит он или нет, Максимка закрыл глаза. А когда открыл, то ни Данилки, ни привидения с зелёными волосами нигде не было, а из подземелья долетел сердитый Кешкин голос:
— Ну, где ты там девался?..
Забыв обо всех страхах, Максимка решительно ступил в Страхово подземелье. Он боялся увидеть что-то ужасное. Оказалось, ничего страшного! Обычное каменное подземелье со щелью-отверстием в потолке. Справа от входа стоял шкафчик-аналой, источенный шашелем. Над ним спускалась с потолка цепочка, на которой висела тяжёлая, громоздкая лампада. Слева, на всю длину стены, чернел Страхов гроб. На нём стоял приёмник. А возле него сидело то самое зелёноволосое привидение.
— Что, не узнаёшь? — захохотал Кешка. Максимка присмотрелся внимательней. Привидение улыбнулось знакомой Лёвиной улыбкой.
— Почему?.. Узнаю… Лёва… Только голова на нём не Лёвина… Отчего она позеленела?
— От страха, — смеясь, поддразнивал Данилка.
— Очень мне надо зеленеть от страха, — обиделся Лёва. — Кешка краску перепутал.
Максимка ничего не мог понять. Какую краску? Зачем?
— Это всё бабушка, — начал оправдываться Кешка. — Это она посоветовала перекрасить Лёве волосы, чтобы фашисты не узнали его. Ну, мы и начали перекрашивать. На пакетике было написано: краска золотистая, а она оказалась зелёной.
— Велика беда, — махнул рукой Лёва. — И с зелёными волосами можно жить. А вот что мы будем делать без батареек к приёмнику?..
Сурово насупив брови, Кешка внимательно выслушал Максимку как человек старший пусть не по возрасту, так по долгу.
— Всё? — спросил он, когда Максимка замолчал. — Тогда слушай, что я тебе скажу. Я — против. Категорически, как сказал бы наш комдив товарищ Супрун.
— Почему? — спросил растерянно Максимка и посмотрел на Данилку.
Тот отвёл глаза, вроде бы не заметил Максимкиного взгляда, просящего поддержки.
— Почему? — переспросил Кешка. — А потому что она девочка. Раз. А ты видел, чтобы девушек в армию брали? Нет, не видел! Значит, и воевать им нельзя. Во-вторых, отец у неё бургомистр, а мачеха, о чём ты сам говорил, шпионка, значит, и Густе полностью доверять нельзя. Заруби себе на носу, Максимка, что мы должны помнить о золотом правиле победы: бдительность, бдительность и ещё раз бдительность. Так говорил наш комдив, товарищ Супрун. А он никогда не ошибался. А ты, Максим Савик, предлагаешь ввести в наш отряд подозрительную личность и этим нарушаешь это золотое правило.
