Стало совсем светло. Кривошта посматривает на партизан: волнуются. Ну ничего, ничего…
На дальнем повороте показалась семитонка, крытая брезентом. На бортах — знаки: бегущие олени. Гудит — земля трясется… Двести метров, сто…
— Не спешить! — крикнул Кривошта полным голосом.
Внизу машина.
— Головы! — Кривошта метнул под колеса противотанковую гранату и прижался к земле.
Машина будто крякнула и раскололась, высыпая перепуганных офицеров в летной немецкой форме. Везет Кривоште!
Партизаны стали их расстреливать из автоматов и винтовок. Смирнов и Туркин пытались тут же уйти в горы.
— Назад! — Кривошта поднял автомат. — Марш на дорогу, подобрать трофеи!
Выбежали на дорогу… Кривошта бросился к кабине, навстречу полоснула очередь из автомата, но Кравченко застрелил притаившегося в кабине офицера.
— Спокойно! Собирать трофеи!
У гурзуфского моста уже лаяли собаки. Автоматные очереди резали утренний горный воздух. Раздавались голоса команды.
Кривошта будто ничего не слышал. Он только тогда дал команду отходить, когда каждый партизан нагрузился трофеями.
— Молодцы, хлопцы! Теперь айда!
Гриша Кравченко — мастер перепелиной охоты, он знал местность, как собственный двор. Вел по такой круче, что страшно было вниз смотреть, но вел точно и безопасно.
Через пять часов вышли на яйлу, от смертельной усталости повалились на снег и никак не могли отдышаться.
Отряд встретил так, как никого еще не встречал. Крик, шум, тисканье, смех. Лица красные, разгоряченные.
А тут комиссар явился. Правда, трофеи у него небогатые, зато надо же быть такому совпадению! И он, оказывается, разбил машину с военными летчиками. Вот здорово! На тот свет отправили столько офицеров, сколько достало бы на целый авиационный полк.
Летчики! То были экскурсанты, которые решили воспользоваться перерывом в воздушных боях и полюбоваться Южным берегом Крыма.
Ничего себе — полюбовались!
На радостях мы выпили по стакану вина.
Утром я спросил у командира:
— Двинется дело боевое?
— Уже двинулось. Теперь главное, чтобы каждый понюхал пороху на магистрали. Покоя никому не дам!
На посту опять бессменный часовой Зоренко, мой земляк.
— И до него очередь дойдет? — спросил я комиссара.
Тот подумал, улыбнулся:
— Не знаю, что и ответить. Пока ему дел и при штабе хватит.
— Что, Семен, пошел бы на дорогу?
— Что я, у бога теля съел, что ли? Мое дело подчиненное.
Видать, и его заело. Это хорошо!
Ялтинцы «нюхали порох» на магистралях. Кривошта никому покоя не давал. Вскоре крымский лес заговорил о Ялтинском отряде как о боевом, крепком.
Вот выписки из боевого дневника отряда.
«18.2. 1942 г. — В районе Гурзуфа разбиты 2 семитонные машины с солдатами и офицерами. Одна машина слетела под откос глубиной до 70 метров, вторая перевернулась в кювет. Потери немцев 58–60 человек, в дальнейшем в перестрелках убито еще 3 человека. Отряд потерь не имел».
«3.3.1942 г. — Вторым взводом (командир Вязников, политрук Подопригора) под руководством начальника штаба Кулинича устроена засада на шоссе Ялта — Гурзуф, в результате разбита пятитонная машина. Убито пять немецких солдат. Потерь взвод не имел. Особенно проявили себя Агеев, Подопригора, Вязников».
«3.3.1942 г. — Третьим взводом устроена засада на шоссе Ялта — Ореанда. В результате разбита пятитонная машина с боевым грузом, уничтожены два немецких автоматчика. Потерь взвод не имел».
И так далее и тому подобное. Били, как правило, по двум плечам шоссе: то на востоке, то на западе, а иногда одновременно там и тут.
Двадцать пять крупных операций за январь и февраль, Весь Южный берег был поставлен на ноги, имя Кривошты становилось легендарным.
Но служил еще у немцев Митин!
16
Ходит Митин по Ялте в коротком кожаном пальто, вооруженный маузером, шапка-кубанка набекрень. Ходит-то ходит, да только в компании с немцами. Он с ними и в гестапо, и в шашлычной, и в чебуречной, и в кофейной оборотистого грека, где можно найти не только кофе по-турецки, но и контрабандный товар с анатолийского берега. Митин не только предавал, но и вел торгашеские операции, особенно с румынскими офицериками.
Каждый человек шел в партизанский лес для того, чтобы совершить свой главный поступок, или, как иногда говорят, сделать свое «главное дело».
«Главное дело» Степана Становского — взять живым Митина.
Становский за ним следил, «обкладывал», как охотники обкладывают матерого волка.
Наступал март — месяц таяния снега, большого половодья.
Март. Кого же он скорей одолеет? Митина и тех, кто за ним, или нас, партизан?
Становский действовал. Его разведчики — Химич, Серебряков, Галкин были до крайности истощены, но держались, стали даже сноровистее, — может, потому, что приближалось их «главное дело».
Митин не только предатель, он еще и консультант. Ведь мало кто знал партизанские дороги, как этот лесник с Грушевой поляны.
Удары Николая Кривошты на дорогах между Алуштой и Байдарскими воротами были очень чувствительны для врага. Они вынуждали фашистов не только усиливать охрану магистрали, но и на дальних подступах к ней выставлять секреты, засады, организовывать патрулирование на кромках самой яйлы. И тут-то митинская помощь была крайне нужна.
Стало известно: Митин каким-то манером обнаружил наитайнейший продовольственный склад комиссара Александра Кучера. На то, что было в этом складе, надеялись. И вот эта надежда испарилась.
Голод, голод…
А Митин жив, Митин наглеет. Штаб района узнал: предатель протягивает руку к самому командующему Алексею Мокроусову. На немецком вездеходе, набитом солдатами, Митин побывал у- подножья горы Черной, даже на макушке Большой Чучели. Рыщет, сволочь!
По крутой тропе, оглядываясь осторожненько, шагает в Ялту парнишка лет двадцати. Это Толя Серебряков. В городке он пробыл до вечера, вызнал что надо, у знакомого подзаправился чем бог послал, но не успело солнце остыть, как Толя уже карабкался по Стильской тропе на яйлу. Он очень спешил. Была причина.
Толя вваливается в штабную землянку, с трудом переводит дыхание, спеша докладывает:
— Дядь Степа! Митин третьего марта будет на Грушевой поляне… Один. Честное слово!
Выпалив все это, Толя падает на лежанку из жердей. Он голоден, он устал. И тут же засыпает, хоть из пушек пали — не проснется.
Кривошта посмотрел на Становского:
— Толя свое сделал. Уяснил?
— Я понял, командир.
Голоден и дядя Степа. Вот он в штабе района, на докладе у начальника разведки Ивана Витенко, известного на весь крымский лес своей аккуратностью. Иван будто не прожил в лесу четырех страшных месяцев, будто только что вернулся после прогулки по ялтинской набережной. Выдают лишь глаза, под которыми болезненная синева, да бледные губы, почему-то всегда поджатые.
Выслушали Степана, угостили чем могли. И конечно, лапандрусиком, только что вытащенным из горячей золы. Обычно скупой, Витенко на этот раз расщедрился:
Степа, возьми еще один, мой.
— Да ну!
— Это тебе аванс за живого Митина.
Вмешивается в разговор новый начальник штаба района подполковник Щетинин (я был в севастопольских лесах):
— Заруби на носу, товарищ Становский: Митин нам нужен живой.
— Понятно, товарищ подполковник.
Третье марта приближается. Боевая группа сколочена. Да, да, боевая. Если не возьмут «тихо», то возьмут с боем. Так решили. Командиром боевой части назначили Петра Коваля, дали ему два ручных пулемета и десять партизан, в числе которых был и бывший комиссар истребительного батальона Александр Поздняков, человек редкой выдержки. Правда, больной, тяжеловатый в походе. Толя Серебряков, между прочим, заметил:
— Куда уж вам, дядя Саша?
— Куда и тебе, сынок.
— А ежели того, драпака придется…
— Драпа, мальчик, не будет.
Я задаю себе вопрос: почему же Митин решился заглянуть на Грушевую поляну, о чем он думал, когда под прикрытием сумерек по крутой тропе поднимался в свой лесной домик? На что он, в конце концов, рассчитывал?
Конечно, на наш голод. Он думал, мы настолько истощены, что уже не способны спуститься с гор чуть ли не на окраину Ялты и подняться обратно. Кроме того, за последние десять дней на Южном побережье — ни единой партизанской операции. Это очень успокаивало.
Из-за Медведь-горы поднималось весеннее солнце. Его лучи уже крепко пригревали на склонах лес, на тропах подтаивал снег. А ниже снега почти не было, земля пахла талыми водами, кое-где кустилась молоденькая зелень.
Партизаны шли гуськом, делая короткие привалы. Спуск был крут, день проходил быстро. В просветах между кронами могучих сосен мелькали уголки родного города, сверкавшего на весеннем солнце. Вокруг была успокаивающая тишина. Оглядываясь, прислушиваясь к каждому шороху, партизаны подошли к высотке, стоявшей над Грушевой поляной. Стали наблюдать, увидели домик с большим крыльцом, куда выходили две двери. Вокруг усадьбы плетеный забор, за ним стог сена, небольшой сарайчик.
