Кириллов не курил. Он тянул на плече какой-то тяжелый сверток, направляясь к штабу.
— Круглов! — увидя меня, он приостановился и перекинул сверток на другое плечо, видно, тащил издалека, а тяжесть немалая.
— Давайте подсоблю, — отозвался я.
Его голос внезапно подобрел:
— Да тут недалече… Летчики ждут у штаба.
Я все же забрал сверток и сразу понял по габаритам и увесистости, что в нем листовки.
— Контру пропагандировать будем?
— Может, у кого совесть проснется… Не одни же там офицеры…
Действительно, на крыльце штаба нетерпеливо ожидали двое летчиков, их сразу можно было узнать по кожаным шлемам, обтягивавшим головы, с большими поблескивавшими очками.
— Ребята, держите!…
Кириллов отобрал у меня пакет, пристроил его на верхнюю ступеньку крыльца и ножом вспорол тонкую обертку.
— Как рассветет, постарайтесь вылететь, — говорил он, наблюдая за летчиками, которые торопливо делили между собой листовки. — Рассчитайте хорошенько ветер, чтоб полетели за Турецким валом. А то разлетятся по оврагам, где зайцы да лисы бегают… И все наши труды без пользы…
Наконец летчики, заверив, что все будет сделано как нужно, ушли, а Кириллов вспомнил обо мне.
— Вот что, Круглов! Ивана Ивановича Оленчука знаешь?
— Не слыхал о таком!
— Удивительно! Ты же, говорят, все тут знать должен.
— Да я не строгановский…
— Ах, вот как… Ну все равно, раз ошибка вышла — вместе поправим. Отправляйся-ка по деревне да поскорей разыщи Оленчука. А как найдешь, веди сразу в штаб. С ним Фрунзе будет разговаривать…
Много лет прошло с тех пор, но не забуду, как метался я по деревне в поисках Ивана Ивановича Оленчука, который всю жизнь прожил на берегу Сиваша и знал все капризы «Гнилого моря». Помог мне дежурный по ревкому Вдовченко, как оказалось, тоже коренной строгановец. Привел он меня к неприметной бедняцкой хате и говорит:
— Вот тут и живет Оленчук.
А навстречу нам со скамейки поднимается уже немолодой крестьянин и ждет, что мы ему скажем.
Вдовченко говорит:
— Идите, Оленчук, до штабу. Вас там требуют.
— Иду, — сказал Оленчук и зашагал по дороге.
Я к этому времени уже сидел на коне, которого ради срочного выполнения приказа мне дали на время в штабе. Оленчук так быстро шагал, что конь отставать начал.
Привел я Оленчука к штабу, и его сразу пригласили к Фрунзе. Удивительно, что в этом мужике такого ценного, что даже сам Фрунзе его разыскивал? О чем они там говорили? Помню, вышел наконец Оленчук из хаты и показывает бумажку:
— Прочти!
Читаю. Написана в ней всего одна фраза: «Иван Иванович Оленчук занят по делам службы». И подпись: М. Фрунзе.
— Чуешь? Значит, ни в подводы, никуда!… — говорит Оленчук, а в глазах тревога. — Семь душ семьи у меня… Их надо упредить… Убьют меня, что тогда получится?
Неспроста, оказывается, приказал Фрунзе его разыскивать. Оленчук поведет бойцов через Сиваш во время отлива с детства известными тропами между чеклаками и темными пятнами, где песок особенно зыбкий и тонкий.
Оленчук торопливо ушел, чтобы обсудить положение с женой. И уже через неделю, когда седьмого ноября мы двинулись по дну Сиваша в сторону Литовского полуострова, я вновь увидел его шагающим впереди колонны, рядом с разведчиками. Он был в шинели, на спине, привязанный к вещевому мешку, погромыхивал солдатский котелок.
Но за час до выхода на Сиваш к нам в ночи пришел Кириллов и собрал всех коммунистов.
— Товарищи! — сказал он. — Наша 15-я дивизия получила приказ товарища Фрунзе наступать на врангелевцев, укрепившихся на Перекопе… За последние два дня сильный ветер выгнал из Сиваша много воды в Азовское море, и поэтому дно обнажилось. Мы пойдем в обход противника в тыл перекопским укреплениям врангелевцев. Рядом с нами пойдут 52-я стрелковая дивизия и две бригады 51-й дивизии. Остальные силы будут наносить удар с фронта… Товарищ Ленин ждет, когда мы покончим с бароном, освободим Крым!…
За несколько дней до начала сражения в партию вступили тысячи бойцов. Все знали, что врангелевцы сильно укрепили Перекоп. Поэтому готовились к штурму со всей серьезностью, понимая, что жертвы неминуемы. И шансов не вернуться из боя у коммунистов, которые будут возглавлять наступление, больше. Но все требовали, чтобы и их считали коммунистами.
Было время, когда старыми большевиками мы считали тех, кто вступил в партию в первое десятилетие века, потом — вступивших до революции, и вот уже я — в партии с девятнадцатого — тоже старый коммунист…
А тогда мы все еще были молодыми. Даже комиссар Кириллов, который вступил в партию за Невской заставой в двенадцатом году. Подумать только, его партстаж — восемь лет, но по испытаниям, через которые прошел Кириллов, равнялся многим десятилетиям.
Признаться, я не сразу привык к его манере говорить отрывисто, к тому, что он, словно бы не доверяя другим, везде старался поспеть сам. А потом все больше понимал, что Кирилловым движет стремление самому отвечать за порученное дело и он еще не умел распределять его между другими. А в то же время он все думал и думал о том, как сплотить бойцов.
— Кто знает, — спрашивал он, стоя в центре толпы бойцов, — что такое Турецкий вал?
— Турки строили?… — сразу уже кричат несколько голосов.
Конечно же ответ в самом названии, и думать не надо.
Кириллов улыбается. Лицо у него сухое. Губы на ветру потрескались. И под шинелью остро торчат худые плечи.
— Не только турки его строили, но и татары несколько столетий тому назад. А чтобы вы знали — длина вала почти двенадцать верст, высота — десять аршин, а ширина у основания — пятнадцать. А перед валом белые выкопали ров глубиной в десять аршин, а шириной более двенадцати. Да еще построили проволочные заграждения. Так что, товарищи, тем, кто пойдет в лобовую атаку, придется жарко…
После этих слов комиссара бойцам, которым предстояло перейти Сиваш, стало на душе как-то полегче. Как ни труден и опасен предстоящий поход, а все же сулит больше надежды на успех.
Рассвет. Холод такой, что кажется, что и версты не пройдешь, как совсем окоченеешь. Но в Строгановку втягиваются все новые и новые части, и вот уже во всех дворах дымятся костры, на которых греются чаны с водой. Скоро, совсем скоро дымящийся горячий котелок станет для нас недостижимой мечтой. Мы будем идти по качающемуся дну Сиваша, и будут хрипеть провалившиеся в трясину кони, и временами отчаянный крик потонувшего в тине человека полоснет по сердцу, как нервная судорога, и рядом побежит говорок:
— Спасай, ребята!… Где он?! Вишь, голова торчит!… Да как же это его? Ползком! Ползком!… Кидай доску…
Одних успевали спасти, а другие так и исчезли бесследно.
Артиллерия со стороны Турецкого вала била со все нарастающей ожесточенностью. Кириллов и командир полка Астафьев стояли в ложбине у самого берега и о чем-то совещались. Потом Кириллов собрал политруков рот. Так получилось, что Петр Лаврентьев, политрук нашей роты, накануне упал с коня и сломал себе два ребра. Вместо него Кириллов назначил политруком меня. Признаться, с новым своим положением я освоился не сразу. Когда ты боец, то отвечаешь сам за себя, а тут почти сто человек, многие из них только что прибыли, ты их не только по фамилии, но и в лицо-то едва знаешь. А между тем приниматься за дело надо сразу. Кириллов потребовал проверить готовность каждого, а самое главное — соблюдать тайну. Куда идем и какая задача перед дивизией — сообщать только тогда, когда сойдем на дно Сиваша, тихим голосом, чтобы бойцы передали по цепочке от одного другому.
Когда спустилась тьма, Оленчук во главе первой колонны спустился к Сивашу. Нам помог густой туман, в котором утопали лучи белогвардейских прожекторов, изучающих темное дно залива.
Версты три от берега — дно сухое. Под ногами потрескивает схваченный морозом песок. А затем ноги начинают скользить по слякоти, и туман стал еще глуше. Ничего не видим.
А позади нас, в Строгановке, на берегу Сиваша пылают костры, зажженные для ориентировки, но и они, их красные пятна, постепенно размываются в полной мгле.
Врангелевцы непрерывно прощупывали Сиваш прожекторами. Но мы сумели примениться к обстановке. Как только лучи ложились на Сиваш, бойцы разбегались, объединяясь в небольшие группы, которые казались черными пятнами и не вызывали подозрения у противника.
Но вот мы наконец достигли первых рядов проволочных заграждений. Уже приготовлены ножницы, чтобы резать колючую проволоку.
— Начинай! Вперед! — слышу я голос командира полка.
Мы бросаемся на заграждения. В тишине слышно, как позванивает обрезанная проволока. Врангелевцы тотчас обрушивают на залив ожесточенный огонь всех калибров артиллерии и пулеметов.
Прицельно стрелять им мешает туман. А мы, переждав, как только огонь затихает, снова бросаемся на штурм.
