– Вы вот что, Ивлев, простите меня за прошлый разговор. Погорячился я.
Ротного так и подбросило на табуретке. Этого он никак не ожидал от начальника штаба. Смущенный и растерянный, он встал, быстро заходил по канцелярии:
– Что вы, товарищ капитан? Всё правильно… По делу вы…
Он вдруг представил себе, как бы он сам вот так запросто признал свою вину перед командиром взвода или, того хлеще, перед сержантом. «Фу, нелепость какая-то…»
А капитан без всякого смущения махнул рукой:
– Ну, да ладно! Не за этим я пришел. – Он придвинул стул ротному. – Давайте, Виктор (он впервые назвал его по имени), вместе прикинем, как нам поднять роту. Не худо бы пригласить и секретаря партийной организации прапорщика Лаврентьева. Надеюсь, теперь-то вы с ним нашли общий язык?
Ивлев отрицательно покачал головой:
– Никак не урву минутки… Своих дел хватает.
– Своих! – Родионов горько усмехнулся. – А вот у нас с секретарем партбюро все дела общие. Без него мне бы… – И он поведал, как капитан Ким помог ему с планированием.
Они говорили обстоятельно и долго.
Больше всего беспокоило Родионова то, что промахи Ивлева могут вылиться в срыв при первом же серьезном испытании. А не за горами уже было ответственное тактическое учение. Капитан, готовясь к нему, не выпускал из виду «свою» роту.
…Сигнал сбора. Привычный ход жизни сразу изменился. Из класса, где только-только начались занятия, бежали через плац солдаты. А в парке уже рокотали двигатели машин.
Родионову нравились такие внезапные перемены. Настороженное чувство дороги, «гонки с препятствиями», деловая суета, эфир, надрывающийся позывными, – словом, всё то, что наполняло и без того кипучую жизнь его новой энергией, инициативой, действием.
…Зуммер радиостанции звучал беспрерывно. Командир принимал и отдавал всё новые команды. Радиотелеграфисты сосредоточенно выстукивали на ключах.
Родионов, закусив губу, настроился на нужную волну. Одна из раций молчала. Попытки вступить с ней в связь не удавались. А голос командира в наушниках требовал:
– «Астра», «Астра», дайте «Тюльпан»!
Начальник штаба в сердцах сбросил наушники. Черт бы побрал этот «Тюльпан». Всё тот же Ивлев!
Родионов схватил фуражку. В нем боролись противоречивые чувства: раздражение и жалость к этому совсем ещё молодому человеку, которого так подводит самонадеянность (опять он нарушил инструкцию по обслуживанию). Он выпрыгнул из кабины радиостанции. Вскоре командирский «уазик» помчал его так быстро, как это только было можно по разбитой полигонной дороге. Машину подбрасывало на ухабах. Лишь только водитель притормаживал, серая пыль, густо клубящаяся за колесами, обдавала удушливой волной. В такт этой гонке метались мысли Родионова. «Уазик» резко дернулся. Фуражка кувыркнулась с головы на заднее сиденье. «Ну, Ивлев, держись!» – пыль скрипнула на стиснутых зубах капитана.
Нырнув под маскировочную сеть, Родионов проник в кабину. Склонившись над блоком рации, растерянный и перевозбужденный, Ивлев лихорадочно искал неисправность. Родионов открыл было рот, но все припасённые им для этого случая слова вдруг застряли в горле. Он только глубоко вздохнул и резко вытолкнул воздух:
– Ну что у тебя?! А где мастер?
Ивлев от неожиданности вздрогнул, хотел было выпрямиться:
– Зачем мастер?… Я сам…
Но капитан не слушал сбивчивых объяснений, быстро опустился на корточки перед блоком и нетерпеливо защелкал переключателями:
– Отвертку! Быстро!
Разложив на полу белоснежный носовой платок, Родионов бережно складывал на него мелкие детали. И, как в былые времена, когда сам был ротным командиром, ощутил вдруг нехватку собственных рук, обернулся. Позади стоял Василий Ильич Лаврентьев.
– Ильич, помогите!
Четыре руки замелькали в точной и спорой согласованности. И вот уже вспыхнули и призывно замигали лампочки. Тут же раздался не обещавший ничего хорошего голос командира: «Тюльпан», «Тюльпан», «Тюльпан»… Ивлев бросился к наушникам. А Родионов, махнув рукой, исчез за дверью так же быстро, как и появился.
И вновь машину яростно бросало из стороны в сторону. Но начальник штаба теперь уже спокойно улыбался. Он ясно видел перемену в Ивлеве. Он ещё не знал, что именно произошло, но, бесспорно, больше не было строптивого ротного… В муках учений рождался настоящий боевой командир, выдержанный и вдумчивый.
Капитан Родионов, умиротворенный, возвращался на командно-наблюдательный пункт. Он не знал, как вел себя после его отъезда Ивлев, но если бы знал, то ещё больше утвердился бы в своем новом о нём мнении.
А произошло вроде бы простое, будничное дело.
В затишье старший лейтенант Ивлев подошел к прапорщику Лаврентьеву и с улыбкой заметил: «Каков наш капитан! Видели, Василий Ильич? Ведь мог бы накричать, имел на это полное право. А он сам засучил рукава». Секретарь ответил серьезно: «Сам… Ведь вы тоже норовите сами. Да не то… Покричи капитан на вас – стали бы вы сейчас со мной по имени-отчеству?…» – «Вряд ли, – честно признался командир роты, нисколько не обидевшись на реплику, и вдруг рассмеялся: – Ну и педагог! Дал бы мне прикурить командир полка, не отзовись я ещё…»
…Учение завершено. Машины поставлены в боксы, вымытые, начищенные, подкрашенные, налаженные, – словом, на все случаи готовы. Жизнь вернулась в прежнее русло. И прежние заботы новым грузом навалились на Родионова. Как-то погожим весенним днем шел он из штаба по делам, как всегда, через плац. Любил капитан строгий вид воинского строя, твердый звук дружного солдатского шага. Прищурился от солнца, так и есть – бывшая «его» рота! Нет! Теперь это не разношерстный строй, за который не так давно дал ему взбучку начальник штаба полка.
Прислонился к дереву, любуясь. Литой «коробкой» подразделение чеканило шаг, равняясь на трибуну. Взвился над строем голос запевалы, и грянула дружная песня. Сердце защемило у капитана… Стоять бы ему сейчас вместо Ивлева за трибуной, придирчиво осматривая ряды… Но кто это рядом с ротным? Пригляделся, точно – он, прапорщик Лаврентьев. Вот Ивлев наклонился к нему, что-то оживленно говорит, а сам улыбается. Не утерпел Родионов, подошел краем плаца к любимой роте. И, подходя уже, услышал окончание оживленного диалога:
– Да нет же, Василий Ильич! Вот у того флагштока самый раз начинать. А впрочем, будь по-вашему! Рядовой Пирогов! Ко мне! – И снова, вполголоса обращаясь к прапорщику: – Пожалуй, спросим… Опять ваша взяла, секретарь!
«Порядок. Теперь порядок», – довольный, подумал Родионов и бочком, прикрываясь трибуной, чтобы не помешать деловому разговору командира и партийного секретаря, зашагал прочь.
