Полковник смутился, но тут раздались хлопки, и он встретил устремленные на него глаза солдат, стоящих вокруг.
– Пожалуйста, почитайте и расскажите, как было…
Собравшиеся затихли, гость снова оглядел поле и глубоко вздохнул. Негромкий голос его постепенно набирал силу:
…И снова, как будто воочью,
Услышав, как трубы трубят,
Увижу за черною ночью
В бессмертье идущих ребят…
Ночь с десятого на одиннадцатое июля сорок третьего года помнится ему в подробностях – она действительно была черной, и ни одна звезда не проглядывала сквозь дымную мглу, застлавшую небо. Ночами гигантская битва не прекращалась, она лишь приутихала, словно набиралась сил, чтобы во всей ярости разгореться с рассветом. Уже много дней их дивизион стоял в лесах неподалеку от Прохоровки, и шесть суток с юга медленно, неотвратимо наползала гроза. И вот пришел час, когда им самим предстояло пойти ей навстречу.
Артиллеристы уже знали: на северном фасе Курской дуги враг встречен мощным контрударом и отброшен. С юга он ещё продолжал свое отчаянное наступление на Курск, захлебываясь в собственной крови, безжалостно бросая в огонь последние резервы. Наученные страшным опытом Сталинграда, фашистские главари, видимо, уже достаточно ясно понимали, что для них проиграть Курскую битву – значит навсегда потерять стратегическую инициативу в войне и прийти к неизбежному поражению.
Уже тысячи советских бойцов – таких же бесстрашных, мужественных и искусных в бою, как танкист Вольдемар Шаландин, – совершили свои подвиги на Огненной дуге, чтобы наконец и здесь, на южном ее фасе, на подступах к Обояни, напрягающий последние силы враг уперся в железную стену. Артиллеристы дивизиона, в котором служил Михаил Борисов, накануне заметили, что битва вдруг стала смещаться на юго-восток, прямо в их сторону. Но они ещё не знали, что враг предпринимает последнее, отчаянное усилие прорваться к Курску в обход Обояни – через Прохоровку. Здесь, на узкой полосе между речкой Псел и железной дорогой, он сосредоточил до семисот танков, из которых более ста – «тигры». Однако и враг не ведал, что планы его разгаданы. Сюда, прикрытая непроницаемым воздушным щитом, уже выдвигалась 5-я гвардейская танковая армия под командованием генерала П.А. Ротмистрова. Двенадцатого июля здесь произойдет величайшее в истории танковое сражение, в котором, по красноречивому признанию германского историка, «последние способные к наступлению соединения догорали и превращались в шлак», была сломана шея немецким бронетанковым силам. Но произойдет это двенадцатого, значит, ещё сутки надо было устоять под Прохоровкой, не позволяя ударной танковой группировке врага вырваться на оперативный простор.
Комсоргу артиллерийского дивизиона сержанту Борисову едва исполнилось девятнадцать, а воевал он уже два года. В дни Курской битвы ему всё время вспоминалось трагическое лето сорок второго года в донской степи. Вцепившись в высокий берег реки, под свирепыми бомбежками, из последних сил отбивали они танковые атаки врага. И случалось, в бессонные ночи, в изматывающих бросках с одного конца плацдарма в другой – навстречу новому бою, шатаясь от смертной усталости, он шел, бережно неся панораму от разбитой сорокапятки, – верил, что ещё приладит этот дорогой прибор к новому орудию и поквитается с кровавым врагом за погибших товарищей, за всё горе и всю боль родной земли… Теперь у них в дивизионе не маломощные сорокапятки – новые семидесятишестимиллиметровые противотанковые пушки, о которых минувшим летом, будучи артиллерийским наводчиком, Борисов так мечтал…
И вот снова лето, снова враг наступает. И танки у него теперь много мощнее тех, с которыми приходилось иметь дело год назад…
Сержант Борисов, товарищи его думали об одном: чтобы их позиция стала последним рубежом, до которого дополз враг…
В летних густых сумерках Борисов шел из штаба дивизиона на третью батарею – накануне вероятного боя надо было хотя бы накоротке провести собрания комсомольцев. Прислушиваясь к далекому громыханию, он старался задавить в душе тревогу, но она росла. Борисов достаточно хорошо знал врага, и в одном он не сомневался: предстоящий бой будет предельно жестоким. Как поведут себя молодые бойцы, не дрогнут ли душевно в столкновении с «тиграми» и «пантерами», о которых тогда много говорилось на фронте? Массовое появление новых фашистских танков в битве на Курской дуге вовсе не явилось для наших воинов ошеломляющей неожиданностью, как рассчитывал враг. Ещё зимой сорок третьего, при попытке деблокировать окруженную в Сталинграде группировку фашистских войск генерал-фельдмаршал Манштейн применял «тигры», но, как известно, они ему не помогли. Несколько позже, на Южном фронте, советские бойцы буквально из-под носа у гитлеровцев утащили «тигр», присланный на фронт для боевых испытаний и застрявший в степи. Так что наши воины хорошо знали уязвимые места вражеской техники, отрабатывали способы борьбы с нею. Но и другое знали: новые вражеские танки оснащены не только повышенной броневой защитой – на них установлены мощные дальнобойные пушки и самая совершенная для того времени оптика, позволяющая точно поражать цели даже на предельных дистанциях. Враг был исключительно силён и опасен; чтобы его остановить, необходимы предельное мужество, полная самоотдача в бою и, конечно же, вера в себя, в свое оружие, уверенность в товарище, который не дрогнет, выстоит на своем месте до конца, а при нужде придет на помощь, выручит из беды.
…В темном капонире под маскировочной сетью вспыхнул огонек самокрутки, комсорг замедлил шаг, намереваясь по-своему пропесочить неосторожного артиллериста, и вдруг остановился, пораженный забытым видением, которое с невероятной отчетливостью всплыло перед глазами. Может быть, это запах вскопанного чернозема, особенно сильный ночью, напомнил такую же темную и теплую июльскую ночь в родной лесостепи… Отец тогда остался у рыбацкого костра над протокой за починкой сети, а он, двенадцатилетний подросток Мишка Борисов, с увесистой холщовой сумкой, в которой ещё трепыхались холодные красноперые окуни и язи, побежал домой через ночное поле. На середине пути в сумраке забелели стволы сухих берез на краю диковатого степного колка, и мальчишку словно толкнули в грудь: в глубине зарослей кто-то внезапно зажег два странных зелено-фиолетовых огня. Филин?… Лиса?… Два первых огонька ещё не погасли, когда ближе вспыхнула вторая пара глаз, а чуть в стороне – третья. Из-за деревьев за ним настороженно следило волчье семейство – это он сообразил сразу, потому что лисы не ходят стаями на охоту и ещё потому, что отец недавно показывал ему следы волков недалеко от того места…
Трудно назвать страхом то, что в первый миг пережил двенадцатилетний подросток, – жуткое, темное, неодолимое желание бросить сумку с рыбой и бежать, бежать… Но юный сибиряк много раз слышал, что от волков бежать нельзя. И в следующий миг над его страхом поднялась злая, недетская решимость, а с нею – необъяснимое упрямство, может быть, ещё неосознанная гордость. Бежать как трусу?… Да лучше умереть на этом месте!…
Ещё не отдавая себе отчета, не чуя земли – будто по досточке над бездонным провалом, – он двинулся вперед, через колок, стараясь лишь не потерять в темноте тропинку. Он шел, насвистывая какую-то лихую песенку, и даже не заметил, когда и куда скрылись зелено-фиолетовые огоньки волчьих глаз. Он ни разу не оглянулся, и до самого дома чудился ему за спиной вкрадчивый шорох звериных лап. Однако, отдав матери рыбу, наскоро проглотив ужин и захватив еду для отца, не мешкая, побежал обратно, хотя отец ждал его утром. То же непонятное гордое упрямство – доказать себе, что не боится никаких волков, – погнало его в ночь. Снова чудились в черном поле и березовых зарослях алчно горящие глаза голодных зверей, но он убеждался, что теперь их рисует страх – тот самый противный и ненавистный страх, который он, Мишка Борисов, старался растоптать в себе раз и навсегда. Лишь дня через два рассказал отцу о ночном происшествии. Тот, выслушав, пристально посмотрел, спокойно сказал: «Ну и правильно, сынок, что не побоялся серых. Мы ж люди, а человеку бегать от зверья – грешно и стыдно. – Озорно усмехнувшись, добавил: – А волки, между прочим, за людьми не охотятся. Чего бы про них ни рассказывали – не верь. – Снова построжав, ткнул в газету, где сообщалось о жестоких расправах германских фашистов над коммунистами и демократами, о концентрационных лагерях в гитлеровской Германии, в которых томились десятки тысяч людей: – Вот эти двуногие твари, фашисты, – они-то как раз и охотятся на человека. Глядишь, нам ещё придется иметь с ними дело – и то будет дело страшное. А волк что – дикая собака…»
Знал бы отец, сколь пророческими окажутся его слова!…
И вот в ночь перед новой встречей с железным фашистским зверьём короткое воспоминание о том, как ещё мальчишкой сумел перешагнуть собственный страх, отодвинуло душевную тревогу.
